Зато через день Катя сама попросила Аркашку:
— Вы не могли бы достать немного черных ниток? Иголка у меня есть...
Она брала с собой две катушки ниток, черных и белых, но они давно разошлись. Многие девочки из младших классов позабыли взять нитки, а на этих девчонках все горело — и чулки, и сарафаны, и юбки.
У Кати была забавная манера — она ко всему, не только к деревьям или цветам, но даже к мебели и к своей одежде с детства относилась как к живому... Она до сих пор мимоходом делала выговоры ботинкам, если они не хотели налезать ей на ноги, или сердилась на воду за то, что она слишком холодная. Когда у Кати, к ее крайнему огорчению, распоролось по шву любимое черное платье с кружевным воротничком, она долго журила его за измену старой дружбе, но потом пришла к выводу, что это не поможет и платье необходимо как-то зашить.
Житейские проблемы возникали ежеминутно. Такой пустяк — нитки! А где их взять? За катушку ниток на рынке давали целую курицу... Нет, вы представляете? Курицу...
К тому же Катя обнаружила, что и у Володи, и у компании Ларьки особенно, есть что и заштопать и зашить.
— Братва! — рявкнул Ларька, узнав о невыполнимой прямо-таки задаче, поставленной перед ними Катей. — Не подкачаем, братва! Порядок на Балтике!
Аркашка, который ревновал Ларьку и к брату-матросу и к Кате, вдохновенно прочитал, несмотря на пустой желудок, звонкие стихи:
Герои, скитальцы морей, альбатросы,
Застольные гости громовых пиров,
Орлиное племя, матросы, матросы,
Вам песнь огневая рубиновых слов...
Нитки были добыты очень сложным путем. Кое-кто в городе сочувствовал ребячьей колонии, попавшей в такую беду. Например, девочки, помогавшие швеям в мастерской, которая обшивала и чехов и белое воинство, выражали это сочувствие особенно Аркашке и Ларьке. Когда из рук девочек в руки ребят перешли две заветные катушки ниток, ни слова не было сказано о Кате. Девочки из мастерской не подозревали о ее существовании. А мужское коварство — или рыцарство? — позволили Аркашке и Ларьке торжественно вручить нитки Кате.
— Откуда вы их взяли? — ахнула она.
— Да тут один из третьего эшелона захватил лишку, — сверкнул улыбкой Ларька.
Потом она пришивала Володе пуговицу на тужурке, а он обиженно бубнил, поправляя очки, у которых недавно отвалилась дужка:
— Извините, я не понимаю, что вы находите общего с этой публикой — Ручкин, Колчин и прочие...
— Нитки, — усмехнулась Катя.
— Ну при чем тут нитки, вздор.
— Не скажите.
— У вас завелись с ними тайны. Ходят странные разговоры, что у вас одна компания... — Он запнулся, припоминая, как это называется. — Одна бражка... шайка-лейка... И вы даже казнили за что-то этого жалкого Валерия Митрофановича.
— Но ведь он остался жив, — усмехнулась Катя веселее.
— Я вижу, вам тут нравится, — обиженно сказал Володя.
— Нет. — Катя вздохнула, откусывая нитку. — Совсем не нравится...
— Тогда поедем в деревню.
— Куда?
— В деревню... Учителя выясняли, можно ли старших ребят, хоть по одному, по двое, пристроить пока в зажиточные семьи по деревням. Говорят, можно.
— Что же мы там будем делать?
— Подкормимся...
— Даром?
Володя поморщился:
— Должен ведь кто-то о нас заботиться! Ну, станем помогать...
— Пахать? Доить? Что вы умеете? Я ничего не умею.
— Будем их учить всему, что знаем сами.
—Французскому, что ли? Кому нужные такие учителя!
— Все равно тут оставаться нельзя! Тем более, нас собираются выгнать даже из этой крепости...
Правда, наступил и такой день. Солнечный, но очень холодный. Когда Олимпиаде Самсоновне предложили в сорок восемь часов очистить казарму и сдать ее под госпиталь...
К середине сентября власть белых, затеявших контрреволюционный мятеж, зашаталась... Уже в августе красные полки перешли в наступление, но первые удары были еще слабы. Зато десятого сентября наши окончательно вышибли белочехов из Казани; двенадцатого сентября Железная дивизия взяла Симбирск. 7 октября Чапаевская дивизия ворвалась в Самару. Красная армия гнала белых на восток. Но там поднимал голову Колчак, еще один «правитель России»...
В Приуралье все больше поступало раненых из разбитых белых полков и дивизий. Их негде было размещать, вспомнили про казарму...
Сведения о решительном наступлении большевиков почти не проникали к ребятам. Учителя кое о чем догадывались, но не делились этими догадками с учениками Старались прятать газеты, где расписывались всякие ужасы, происходящие якобы в Питере и в Москве, оберегая ребят от политики. Впрочем, некоторые заметно изменились под впечатлением фронтовых вестей, и больше других Валерий Митрофанович. Он все-таки наткнулся однажды на Мишу Дудина, удивился, даже обрадовался и хотел было мчаться в контрразведку, сообщить о «находке»... Но потом задумчиво уставился на Мишу.
— А ведь мы с твоей мамой хорошие знакомые, — горестно вздохнув, заговорил он задушевно. — Что же ты от меня прятался? Разве я тебе чужой?
И он, еще раз вздохнув, погладил Мишу по голове'
— Счастливая, неповторимая пора детства... Все в игрушки играете. Ну, играйте, играйте...
— Говорили, до осени вернемся домой, — пробормотал Миша, растревоженный напоминанием о матери. — А это что? — Он показал на лужи, которые холодный ветер подернул рябью, словно гусиной кожей. — Вон как холодно...
— Да, домой... — Учитель смотрел куда-то в сторону. — Где он, наш дом?
— Как где? В Питере!
— Ну конечно, — быстро оживился Валерий Митрофанович. — Естественно! Где же еще? Я и говорю — в Питере наш дом родной!
И он пошел было, сплюнув, но вернулся и таинственно прошептал, наклонившись к Мише:
— Может, скоро увидишь маму!
— Нет, правда? — подскочил Миша.
— Все может быть. Что ты скажешь тогда о своем Валерии Митрофановиче?
— Скажу, что вы очень добрый человек...
Не то морщась, не то улыбаясь, словно больной, Валерий Митрофанович еще раз погладил радостно трепещущего Мишу по голове и удалился, велев молчать.
Миша тут же передал разговор Аркашке. Но Аркашка нахмурился и тоже велел помалкивать...
Старшие ребята знали о наступлении наших и ломали головы, как им быть.
Когда белых выбили из Казани, Ларька впервые достал знамя краскома. Хотя и ему и Аркашке очень нравилась Катя, ее не позвали. Ребята забрались в подвал, в заброшенную котельную, где не было ни угля, ни дров, жили одни мокрицы...
Ларька не видел знамени с того дня, как получил его от краскома. Только проверял, на месте ли оно. Он полез на верхотуру, за котел, вытащил обернутый полотенцем сверток, смахнул паутину, медленно развернул, и все увидели плотно сложенное кумачовое полотнище.
— Руками не лапать, — приказал Ларька, когда Гусинский хотел потянуть знамя за кончик, чтобы виднее стала сделанная на нем надпись.
— Под этим знаменем, — мрачно сказал Ларька, — мы соберем свой отряд...
— Красных мстителей! — загорелся Аркашка.
— Лучше красных разведчиков. — Ларька сморщил скуластое лицо так, что глаза стали как прорези в бойнице.
— А что разведывать? — спросил Канатьев.
— Что? Прежде всего узнать, где наши.
— А чего узнавать? — вскинулся Аркашка. — Скоро здесь будут!
— Да, будут! — оскалился Ларька. — А мы?
— Что мы?
— Мы где будем?
Аркашка приуныл:
— Я почем знаю...
Но тут же снова вспыхнул:
— Слушай... давай тут останемся!
— Как ты останешься? — удивился Канатьев.
— Останемся, и все!
— Тебя увезут и не спросят, — махнул рукой Ларька. — Вот если б знать, где наши... Попробовать к ним удрать. Вернуть боевое знамя...
Ребята переглянулись, осторожно улыбаясь, уже завороженные этой мыслью...
— А Катя? — вспомнил Аркашка.
— Взяли б и ее, если б пошла.
— Погоди, а Мишка? — нахмурился Аркашка.
— Дудин, что ли? Мал.
— Что ж, мы его тут оставим?
— Всех не возьмешь.
— Всех! Выходит, мы четверо выскочим, а ребята пусть пропадают?
— Кому будет лучше, если и мы с ними пропадем, — нехотя пожал плечами Ларька.
Когда Аркашка и Ларька начинали вот так спорить, огрызаться и ссориться, Гусинского и Боба Канатьева охватывало беспокойство.
— Ну, чего опять сцепились? — завозился Канатьев, оглядываясь на Гусинского. Тот молча скорчил неодобрительную гримасу. — Еще не договорились, куда бежать, в какую сторону, как это вообще делается, а уже кидаетесь друг на дружку...
Аркашка и Ларька притихли.
— Прежде всего — революция, — проговорил Ларька. — Все другое после.
— А революция для кого? — нахмурился Аркашка. — Для всех! Значит, и для Кати и для Мишки...
—«Для всех!» — передразнил Ларька. — Сказанул тоже!
Аркашка сообразил, что тут он и правда сморозил. Стал выкручиваться, но его уже не слушали. Думали, как же все разузнать, связаться с красноармейцами...
— Может, они нас отобьют? — нерешительно поинтересовался Канатьев.
— А мы бы ударили отсюда с тыла! — тотчас подхватил Аркашка. — С белых только пыль полетит! Даешь, братва!
— Чем ты ударишь? — огрызнулся Ларька. — Если б нам оружие...
— Добудем! В бою!
— Нет, сперва надо связь установить... — Ларька стал складывать знамя, заворачивать его в полотенце. Все провожали знамя глазами...
— Ты чего? — спросил Аркашка.
— Установим с нашими связь — развернем знамя, — твердо заявил Ларька. — Будем красные разведчики...
Но они ничего не успели сделать, потому что через день пришли суровые, пожилые солдаты — санитары в линялых гимнастерках, и, стыдясь смотреть на ребят, стали, подчиняясь окрикам своих начальников, выбрасывать из казармы во двор скудное добро учителей и детей...
Накануне младшие классы ушли следом за четырьмя подводами в какой-то приют, в пятнадцати километрах от города. Теперь Олимпиада Самсоновна и другие учительницы бегали следом за двумя офицерами, которые командовали выселением из казармы. Учительницы заранее просили Николая Ивано