– Вы едете до Кале? – спросила мисс Холлидей.
– И дальше до Дувра, Лондона и, может статься, до замка в окрестностях Эдинбурга, места, где я смогу вздохнуть спокойно.
– Это почти невозможно… Нет, нет, подождите! – торопливо вскричала она, увидев как громом пораженное лицо старика. – Невозможно… без меня. Я провожу вас до Кале и на тот берег, до Дувра.
– Но вы же меня совсем не знаете!
– Не знаю, но я думала о вас еще в детстве, задолго до того, как встретила среди ирландских дождей и туманов некое ваше подобие. Девятилетней девочкой я бродила по болотам и топям в поисках баскервильской собаки.
– Да, – сказал кошмарный пассажир. – Вы англичанка, а англичане верят.
– Правильно. Верим лучше американцев, которые всегда в чем-нибудь сомневаются. Французы? Прожженные циники. Англичане лучше всех. Едва ли не каждый лондонский особняк имеет свою «туманную леди», рыдающую на лужайке в предрассветные часы.
В дверь, распахнувшуюся при резком толчке поезда, хлынул из коридора мутный поток бессвязной болтовни, злобных пересудов и бесстыдного, явно кощунственного смеха; оживший было пассажир мгновенно сник, его глаза начали закатываться.
Мисс Холлидей вскочила на ноги и почти с ненавистью захлопнула дверь.
– Так давайте все-таки разберемся, кто вы такой, – сказала она, обратив на легко ранимого компаньона глаза, умудренные сотнями экстренных ночных вызовов.
И тут жуткий пассажир увидел в ее лице лицо ребенка, встреченного, а может, и не встреченного им много лет назад, увидел и начал рассказ о своей жизни:
– Последние двести лет я «жил» в одном из пригородов Вены. Чтобы выстоять под натиском атеистов, равно как и людей истово верующих, я скрывался в пыльных катакомбах библиотеки, поддерживая свою жизнь скудным рационом из древних мифов да кладбищенских историй и лишь изредка, ночами, позволяя себе попировать паническим ужасом заходящихся воем собак, бешено храпящих лошадей и без оглядки удирающих кошек… и сметенными с могильных плит крошками. По мере того как замки обращались в руины либо их владельцы сдавали свои зачарованные сады женским клубам да гостиничным предпринимателям, мои соотечественники по незримому миру всё редели в числе. Лишившись пристанища, мы, призрачные скитальцы, все глубже погружались в трясину сомнений, неверия, насмешек и откровенного издевательства. Людей становилось все больше, веры – все меньше, выдержать это было почти невозможно, и все мои призрачные друзья бежали. Я не знаю – куда. Я остался один, и теперь я пытаюсь пересечь на этом поезде Европу, добраться до какого-нибудь надежного, дождем и туманом пронизанного замка, места, где люди не разучились еще бояться шорохов и стука, сажи, дыма и неприкаянных душ. Я стремлюсь в Англию, в Шотландию!
Его голос смолк, и в купе повисла тишина.
– А как ваше имя? – спросила наконец мисс Холлидей.
– У меня нет имени, – прошептал изгнанник. – Тысячи туманов навещали наш семейный участок, тысячи дождей пропитали мою могилу. Солнце и вода начисто стерли следы резца с моего надгробия. Мое имя исчезло вместе с цветами, травой и мраморным прахом. Но зачем… – Он открыл глаза. – Зачем вам это? Почему вы мне помогаете?
– Для интереса, – сказала она без мгновения задержки и сама же улыбнулась, услышав этот единственно верный ответ.
– Интерес?!
– Многие годы я вела пыльную жизнь опилками набитой совы. Я не была монахиней, но так никогда и не вышла замуж. На моих плечах лежал уход за больной матерью и полуслепым отцом, а все остальное мое время было заполнено больничными палатами, умирающими людьми, криками по ночам и далеко не самыми приятными запахами. Так что я и сама нечто вроде привидения, вы согласны? А теперь, сегодня, в возрасте шестидесяти шести лет, я нашла наконец пациента. Небывалого, ни на кого, ни на что не похожего! Господи, да о такой задаче можно только мечтать! Я проведу вас сквозь строй поездных пассажиров, сквозь парижские толпы, затем поездка к морю, мы сойдем с поезда, сядем на паром! Все это будет предельно…
– Интересно! – закончил пассажир; его сотрясали приступы неудержимого хохота. – Да уж, мы публика интересная. Вот уж с чем не поспоришь, с тем не поспоришь.
Затем закрыл глаза и прошептал:
– Париж? Ну да, конечно.
Поезд стонал. Ночь постепенно близилась к концу.
И они прибыли в Париж.
И как только они прибыли, мимо чуть приоткрытой двери их купе пробежал маленький, не старше шести лет, мальчик. Только он не совсем пробежал, а остановился и окаменел. Он стоял и таращился на жуткого пассажира, а жуткий пассажир отвечал ему взглядом, похожим на антарктические льды. Мальчик заорал и убежал, а старая сестра милосердия распахнула дверь до конца и выглянула наружу.
В дальнем конце коридора мальчик стоял перед своим отцом и что-то возбужденно тараторил.
– Что тут происходит? – возопил отец, устремляясь вдоль коридора. – Кто напугал моего…
Стоя теперь перед дверью купе в тормозившем Восточном экспрессе, он узрел мертвенно-бледного пассажира, притормозил свой язык и вяло закончил:
– …моего сына.
Пассажир молча устремил на него взгляд спокойных, серых, как вечерний туман, глаз.
– Я… – Француз судорожно вдохнул и отпрянул. – Простите. Я прошу вас принять мои искреннейшие извинения.
Добежав до своего купе, он с ходу напустился на сына:
– С тобой всегда какие-нибудь неприятности! И не торчи здесь, не путайся у людей под ногами.
Их дверь захлопнулась.
– Париж! – прошелестело по поезду.
– Молчите и поспешайте, – сказала Минерва Холлидей своему престарелому другу, выводя его на платформу, бурлившую сорванными нервами и перепутанными чемоданами.
– Я сейчас растаю! – простонал этот друг.
– Только не там, куда я вас веду!
Она показала ему корзинку для пикников и затолкала его в чудесным образом явившееся свободное такси. Они доехали до кладбища Пер-Ла-шез и вышли под грозовое небо. Тяжелые ворота закрывались и почти уже захлопнулись. Мисс Холлидей отчаянно замахала пригоршней франков. Ворота замерли.
Слегка ошарашенные, но умиротворенные, они брели наугад среди тысяч и тысяч надгробных памятников. Здесь было так много хладного мрамора, так много ушедших душ, что старая медсестра ощутила легкое головокружение, странную боль в левом запястье и дуновение холода на левой щеке. Она потрясла головой, наотрез отказываясь поддаваться каким бы то ни было недугам. И они пошли дальше.
– Так где мы устроим пикник? – спросил он.
– Где угодно, – сказала она. – Только поосторожнее, ведь это французское кладбище! Плотно набитое неверием. Легионы самовлюбленных типов, которые сегодня сжигали людей за их убеждения – только для того, чтобы завтра быть сожженными за свои! Смотрите! Выбирайте!
Они пошли дальше.
– Вот этот, первый камень, – указал пассажир. – Под ним ничего. Полная смерть, ни дуновения вечности. Второй камень: женщина, втайне веровавшая, потому что она любила своего мужа и надеялась встретиться с ним в мире ином. Здесь негромкое бормотание духа, проблески надежды, одним словом – получше. А теперь этот, третий камень: писатель, снабжавший французские журналы жуткими историями. И он любил свои ночи, туманы, замшелые замки. У этого камня правильная температура, как у правильно поданного к столу вина. На нем мы и посидим, дорогая леди, пока вы открываете и наливаете себе шампанское, посидим, пока не придет время возвращаться на поезд.
– А вы? – спросила она. – Вы можете выпить?
– Не знаю, но можно попробовать, – откликнулся он. – Можно попробовать.
Уже в первые минуты после отъезда из Парижа подопечный мисс Холлидей едва не «умер». Группа интеллектуалов, разъезжавшихся по домам после семинара по сартровской «Тошноте», метались по поезду, без умолку мололи языками о Симоне де Бовуар и оставляли за собою звенящую пустоту.
Бледный пассажир побледнел еще больше.
А на второй после Парижа остановке его ждало новое, худшее испытание. В поезд ворвались немцы, громогласно декларировавшие свое неверие буквально во все, от привидений до политики; более того, у некоторых из них имелась при себе книжка «Да был ли когда-нибудь Бог прибежищем?».
Восточный призрак окончательно обвис на своих рентгеновских костях.
– Господи, – ужаснулась мисс Минерва Холлидей; она стрелою вылетела из купе, а уже через какие-то секунды вернулась и вывалила на столик целый ворох своих книг.
– «Гамлет», призрак отца, помните? – Ее голос звенел энтузиазмом циркового зазывалы, нахваливающего свой аттракцион. – «Рождественская песня»[10]! Целых четыре духа! «Грозовой перевал»[11]. Ведь Кэти возвращается, верно? Еще… «Поворот винта»[12] и… «Ребекка»[13]! А затем моя любимая! «Лапка обезьяны»[14]. С чего начнем?
Но Восточный призрак не сказал ни Марлевого слова[15]. Его глаза были сомкнуты, губы зашиты кристаллами изморози.
– Подождите! – крикнула мисс Холлидей.
И открыла первую книгу.
На том месте, где Гамлет стоит на крепостной стене и слышит стенания своего отца, – и она прочитала:
– «Следи за мной… Настал тот час, когда я должен пламени геенны предать себя на муку…»[16]
А затем она прочитала:
– «Я дух родного твоего отца, на некий срок скитаться осужденный ночной порой, а днем гореть в огне…»
И дальше:
– «…слушай! Если только ты впрямь любил когда-нибудь отца… Отомсти за подлое его убийство…»
И дальше:
– «…убийство из убийств, как ни бесчеловечны все убийства…»