А тем временем поезд влетел в ночь, и, уже в полутьме, она прочитала последние слова, сказанные Гамлету духом его отца:
– «Теперь прощай. Пора…»
– «Прощай, прощай и помни обо мне».
И повторила:
– «…и помни обо мне!»
Восточный призрак пошевелился. Мисс Холлидей схватила со столика другую книгу:
– «Начать с того, что Марли был мертв».
Восточный экспресс прогрохотал по мосту над теряющимся в сумраке потоком.
Ее руки летали, как птицы.
– «Я – Святочный Дух Прошлых Лет».
А потом:
– «Призрачная рикша выскользнула из тумана и уцок-цок-цокала во мглу…»[17]
И не донесся ли изо рта Восточного призрака легкий, как пух одуванчика, перестук лошадиных копыт?
– «Стучало, стучало, стучало под полом обличающее сердце старика!»[18] – проскандировала она вполголоса.
И – вот, как скачок лягушки. Первый удар пульса за весь этот час с лишним.
Настырные немцы выпустили за стеной мощный залп иссушающего скептицизма.
Но она возлила целительный бальзам:
– «С болота донесся вой собаки…»
И отзвук этого воя, тоскливейшего из звуков, возрос в душе ее пациента, простенал в гортани.
Ночь за окном сгущалась, и на небо поднялась луна, и старая медсестра читала, как женщина в белом прошла по лугу, а летучая мышь, которая стала волком, который стал ящерицей, вскарабкалась на стенку, отражаясь в лице старика.
В конце концов поезд угомонился и уснул, и мисс Минерва Холлидей выпустила из рук последнюю книгу, и та стукнулась об пол, глухо, как упавшее тело.
– Requiеscat inpace?[19] – прошептал, не размыкая век, странник с Востока.
– Да, – кивнула она с улыбкой. – Да, requiеs-cat in pace. – И они уснули.
И наконец они подъехали к морю.
И появилась дымка, которая превратилась в туман, который превратился в дождь, безбрежно щедрую дозу небесного лекарства, что заставило исстрадавшегося странника раскрыть, разлепить свой рот и возбормотать благодарения призрачно-серому небу и грезящему приливами берегу, а тем временем поезд прокрался под длинный навес, где предстояло свершиться суматошной пересадке на паром.
Восточный призрак медлил сойти с опустевшего поезда.
– Подождите, – возопил он жалобно. – Этот паром! Там же негде укрыться! И таможня!
Но таможенники лишь вскользь взглянули на арктическую белизну, видневшуюся из-под темного капюшона и теплых наушников, и сделали почтенному господину знак проходить.
В сутолоку глупых голосов и бесцеремонных локтей; в толпу пассажиров, ничуть не утомившуюся и после того, как паром мелко задрожал и начал отваливать от причала. Мисс Холлидей видела, что ее хрупкая льдинка совсем уже готова растаять.
И как это часто бывает, спасение пришло с самой неожиданной стороны.
– Скорее! – воскликнула престарелая медсестра, чуть не на руках увлекая легкого, как пучок соломы, старика следом за визжащей, в голос хохочущей стайкой детей.
– Нет! – ужаснулся тот. – Шум!
– Это особый шум! – Она затолкнула своего подопечного в какую-то дверь.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Восточный призрак. – Это же комната для игр.
Не снижая напора, она окунула его в самую гущу криков и визгов.
– Дети! Время рассказывать истории!
И уточнила, заметив, что предложение никого не заинтересовало:
– Рассказываем о привидениях.
А затем указала на своего жутковатого спутника, чьи бледные, как моль, пальцы судорожно цеплялись за обмотанное шарфом горло, и скомандовала:
– А ну-ка всем лечь!
Радостно визжа, дети повалились на пол вокруг Восточного странника, как индейцы вокруг вигвама, и уставились ему в бескровный, холодом дышащий рот.
– Вы ведь верите в привидения, да? – спросила мисс Холлидей.
– Да! – откликнулся писклявый хор. – Да! Да!
Восточный странник распрямился, словно в хребет ему вставили стальной стержень. В его глазах замерцали жесткие стальные искорки, мертвенно-бледные щеки порозовели. И чем напряженнее взирали на него дети, тем выше он становился, тем теплее становился цвет его лица.
– Я, – сказал он, обводя их взглядом, – я…– И продолжил после театральной паузы: – Я расскажу вам очень страшную историю. Про настоящее привидение.
– Да, да! – возликовали дети.
Он начал говорить, и, по мере того как лихорадочное колдовство его языка вызывало из небытия туманы, приманивало дожди и завлекало унылый осенний ветер, дети теснились все ближе – жаркий костер, у которого он блаженно грелся. Тем временем мисс Холлидей, стоявшая у открытой двери, увидела то, что грезилось ему за зачарованным, в его голосе пребывавшим морем, – известковые, нет – призрачные, нет – сулящие безопасность утесы Дувра, а за ними, в манящей близости, смутно нашептывающие башни и бормочущие казематы, испокон века населенные призраками, а еще – тихие, ждущие насельников чердаки. За этими размышлениями старая медсестра заметила, что ее рука сама собой крадется к заткнутому в нагрудный карман градуснику. Она пощупала свой пульс. Придержалась за косяк, когда в глазах поплыли темные пятна.
– А кто вы? – спросил один из мальчишек.
Восточный призрак завернулся поплотнее в паутинный саван, отточил до бритвенной остроты свое воображение и начал отвечать.
И лишь гудок, известивший о прибытии парома к желанному берегу, оборвал нескончаемую череду полночных историй, да и то не сразу. Нахлынувшие родители разбирали своих обо всем позабывших чад, а те ни за что не хотели покидать восточного господина с льдистыми глазами, чей мерный, завораживающий шепот вселял в них сладкую дрожь. Но в конце концов последние родители силком уволокли последнего ребенка, старик умолк, паром мягко ткнулся в причал и перестал дрожать, словно вплоть до этого момента он тоже самозабвенно слушал кошмарные истории, а теперь вдруг очнулся.
– Я сойду на землю сам, без всякой помощи, – сказал восточный странник своей покровительнице. – Вот посмотрите.
И он начал спускаться по сходням, и каждый шаг, приближавший его к Англии, был тверже предыдущего, а ступив наконец на пристань, он издал короткое радостное восклицание, и медсестра, наблюдавшая за ним сзади, перестала тревожно хмуриться и даже не испугалась, когда он бегом бросился к ожидавшему пассажиров поезду.
Глядя на своего подопечного, она разрывалась между восторгом и чем-то совсем иным, чем восторг, а он бежал, как вырвавшийся на свободу ребенок, и ее сердце бежало следом за ним, и вдруг она ощутила укол непонятной боли, и стало темно, словно в небе выключили свет, и она потеряла сознание.
В спешке призрачный пассажир даже не заметил, что медсестры нет ни рядом с ним, ни за его спиной.
Добежав до поезда, он ухватился за дверную ручку своего купе[20], счастливо вздохнул: «Ну вот!» – и вдруг почувствовал, что чего-то не хватает. И обернулся.
И не увидел мисс Холлидей.
Впрочем, старая сестра милосердия появилась буквально мгновение спустя, необычно бледная, но зато – с невероятно радостной улыбкой на лице. Она пошатнулась и чуть не упала, так что на этот раз он поддержал ее.
– Дорогая леди, – сказал восточный странник, – вы были крайне добры.
– Но я же никуда не ухожу. – Мисс Холлидей будто ждала, когда же наконец он увидит ее по-настоящему.
– Вы?..
– Я еду с вами.
– Но как же ваши планы?
– Изменились. Теперь мне больше некуда ехать.
Она повернула голову и взглянула назад, через плечо.
Там, у причала, быстро собиравшаяся толпа обступила что-то, лежавшее на земле. Сквозь неровный гул голосов прорывались истерические выкрики, несколько раз прозвучало слово «врача».
Призрачный пассажир взглянул на Минерву Холлидей, взглянул на возбужденно переговаривавшихся людей и крошечный предмет, лежавший у их ног, – треснувший медицинский термометр. И снова взглянул на Минерву Холлидей, огорченно крутившую в пальцах треснувший термометр.
– О моя дорогая, добрейшая леди, – сказал он наконец. – Идемте.
– Интересная публика? – улыбнулась сестра милосердия.
– Интересная! – кивнул восточный призрак.
И он помог ей войти в поезд, который вскоре загудел, дернулся и покатил по рельсам, с каждой секундой приближаясь к Лондону и Эдинбургу, к болотам и замкам, темным ночам и долгим годам.
– Я вот все думаю, кто она была такая? – спросил призрачный пассажир, глядя назад, на все прибывавшую толпу.
– О господи, – вздохнула старая медсестра. – Я и сама этого толком не понимаю.
И поезд скрылся за поворотом, оставив за собой лишь гудение рельсов, но через двадцать секунд исчезло и оно.
Глава 13Нострум Парацельсиус Крюк
– Не говорите мне, кто я такой. Я не желаю этого знать.
Эти слова взломали тишину большого амбара, стоявшего за невообразимо огромным домом.
Их произнес Нострум Парацельсиус Крюк, прибывший четвертым и грозивший теперь остаться навсегда, что повергало в тоску и смятение всех, кто собрался здесь поздним вечером через несколько дней после Семейной Встречи.
У Нострума П. К., как называли его для краткости, была скрюченная спина, да и рот его тоже был скрюченный. Один его глаз казался то ли приоткрытым, то ли прижмуренным, в зависимости от того, с какой стороны на него посмотришь, другой горел чистым, веселым огнем, как подвеска хрустальной люстры, и был притом перманентно перекошен.
– Иными словами…
Нострум П. К. замолк, задумался и наконец завершил фразу:
– Не говорите мне, что я делаю. Я не желаю этого знать.
Члены Семьи, собравшиеся в обширном амбаре, отозвались удивленным перешептыванием.
Треть из их числа прилетела, либо припорхала, либо прибежала волчьими тропами с севера и юга, запада и востока, оставив позади шесть, если не больше, десятков кузенов, прадедов и разнообразных знакомых. И все потому, что…