– Господи, – простонал Вильям, глядя из ее глаз.
– Сарай сгорел, – сказал Питер. – Мы пропали.
Все глаза Семьи, сильно смахивавшей сейчас на труппу бродячего минстрел-шоу[6], недоуменно вскинулись.
– Сеси? – простонала мать. – С тобой там кто-нибудь есть?
– Я, Питер! – крикнул Питер.
– Филип!
– Вильям!
– Джек!
Семья потрясенно слушала эту перекличку. И молчала. А затем голос одного из кузенов тревожно спросил:
– Вы спасли хотя бы одно тело?
Невыносимая тяжесть этого вопроса вогнала семью по колено в землю.
– Но… – Сеси осторожно потрогала свой подбородок, свой рот, свою голову, внутри которой толкались и ссорились четыре живых призрака. – Но мне-то что с ними делать? – Ее глаза тоскливо блуждали по черным, закинутым вверх лицам. – Так же нельзя, чтобы они навсегда оставались в моей голове!
То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.
Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.
– Мне кажется, – сказал отец.
– Не кажется, а так и есть, – сказала Сеси, не открывая глаз.
– Этих кузенов, – продолжил отец, – нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, пока мы что-нибудь не сообразим насчет новых тел.
– И лучше бы побыстрей, – сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.
– В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, – сказал в темноту отец. – Добровольцы, вперед!
Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут…
– Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, – прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.
Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.
– Нет! – сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.
– Да! – Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. – Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.
– И еще раз нет! – прохрипел замогильный сноп.
– Это, – строго прошелестела Прабабушка, – наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями – или даже вечно, кто как. В общем и целом мы – Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда…
– Нет, нет и нет!
– Молчи. – Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас. – Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?
Престарелый Пращур с Белого и Голубого Нила обреченно пошуршал своими погребальными колосьями.
– Значит, решено, – сказала черная хрупкая скорлупа, бывшая когда-то фараоновой дочерью. – Дети, вы слышали?
– Слышали! – нестройно гаркнули изо рта Сеси истомившиеся ожиданием кузены.
– Двигайтесь, – скомандовала четырехтысячелетняя мумия.
– Сей секунд! – гаркнула непутевая четверка.
А так как не было никаких указаний, какой из духов должен перебираться первым, возникла краткая неразбериха, призрачная субстанция не потекла ровной струей, а бурно, взбалмошно взвихрилась.
Древнее лицо Пращура ожило четырьмя различными выражениями, четыре землетрясения сотрясли его хрупкий остов. Четыре улыбки разыгрывали гаммы на пожелтевших клавишах его зубов. Прежде чем Старейший в Семье сумел что-либо возразить, четыре невидимые силы уже тащили его – четырьмя походками, с четырьмя разными скоростями – вниз по лестнице, к выходу из дома, через лужайку и по заброшенной железнодорожной колее к видневшемуся на горизонте городу, в его пшеничном горле клокотал многоголосый хохот.
Спустившееся на веранду семейство молча наблюдало за одинокой фигурой, совершающей групповую прогулку.
А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.
На следующий день, ровно в полдень, у железнодорожной платформы остановился, тяжело пыхтя и отдуваясь, длинный тускло-синий поезд. Заждавшаяся этого Семья не столько провела, сколько втащила Прадедушку в вагон, оглушительно вонявший краской и пыльным плюшем сидений. Древний фараон ковылял, плотно зажмурив глаза, и всю дорогу сыпал ругательствами на десятках разных языков, среди которых были не только мертвые, но и вовсе не известные науке. Семья и ухом не вела.
Они втиснули старика на сиденье, словно связку кукурузных стеблей, натянули ему на голову шляпу, как новую крышу на ветхий сарай, и обратились к его зажмуренному, сморщенному лицу:
– Дедушка, постарайся сидеть прямо, не падать. Дедушка! Ты здесь или не здесь? Посторонитесь, ребята, дайте старшему слово.
– Здесь. – Иссохшие губы скривились и невесело присвистнули. – И безвинно мучаюсь их бедами, страдаю за их грехи. Проклятье, проклятье и трижды проклятье.
– Нет! Вранье! Мы ничего такого не делали! – посыпалось сперва из одного, потом из другого угла пергаментного рта. – Прекратите!
– Молчать! – Отец ухватил старика за подбородок и крепко встряхнул. – К востоку от Октября[7] в штате Миссури есть городок Соджорн[8]. Ехать всего ничего. Там у нас есть родные. Дядюшки, тетушки, кто с детьми, кто без. Так как сознание Сеси может удаляться от нее не больше чем на несколько миль, тебе будет нужно самому доставить наших буйнонервных кузенов до места и рассовать их по родственным черепам.
– Ну а если, – добавил он, – этих придурков никто не возьмет, привези их назад живыми.
– До свидания! – четырехголосо проорал сноп древнеегипетской пшеницы.
– До свидания, Дедушка, Питер, Вильям, Филип, Джек!
– Меня-то не забывайте! – обиделся юный женский голос.
– Сеси! – хором крикнула Семья. – До свидания! Приятной поездки!
Паровоз засвистел и тронул поезд с места.
Поезд въехал на поворот. Нильский Пращур накренился и негромко скрипнул.
– Да-а, – прошептал Питер. – Вот так вот.
– Да, – согласился Вильям. – Вот так вот.
Локомотив дал свисток.
– Устал я, – сказал Джек.
– Ты устал, – проскрипел Пращур.
– Душно здесь, – сказал Филип.
– Еще бы! Этому старику четыре тысячи лет, если не больше. Верно, старый? Твой череп – ну чисто склеп.
– Прекратите! – Старик с ненавистью стукнул себя по лбу. В его голове словно заметались перепуганные птицы. – Прекратите!
– Да что вы так, успокойтесь, – прошептала Сеси. – Я хорошо выспалась и, пожалуй, составлю вам компанию на часть этого путешествия, чтобы показать вам, Дедушка, как следует обращаться с шакалами и крокодилами, которых посадили на время в вашу клетку.
– Шакалы! Крокодилы! – возмутились Питер, Вильям, Филип и Джек.
– Молчать! – скомандовала Сеси, утрамбовывая их, как табак в старой, давно не чищенной трубке. Ее тело осталось далеко позади, в египетских барханах, а свободное от плоти сознание кружило над кузенами, сдерживая их, околдовывая, смиряя. – Вы лучше посмотрите, как тут интересно.
Кузены смолкли и посмотрели.
И действительно, место, где они находились, напоминало полутемный склеп, битком набитый останками прошлого: кипы, пакеты и связки давних воспоминаний, их радужные крылышки то аккуратно сложены, то кое-как скомканы, а еще какие-то призрачные фигуры, ворохи теней. То тут, то там сияло какое-нибудь особо яркое воспоминание, словно выхваченное из полумрака лучом янтарного света – золотая минута, солнечный полдень. А еще – запах старой кожаной мебели и паленых волос и едва ощутимая вонь мочи от желтушных камней, о которые то и дело ударялись их локти.
– Смотрите! – хором забормотали кузены. – Да, конечно! Да!
Теперь они потихоньку вглядывались сквозь мутные, густо припорошенные пылью стекла Пра-Пра-Прадедовых глаз, таращились на огромную голову исполинской железной змеи, уносившей их неведомо куда, на зеленый с коричневым осенний мир, струившийся мимо их купе, словно мимо дома с затянутым паутиной окном. Они уже знали по прошлому опыту, что говорить ртом старика – все равно что раскачивать свинцовый язык заросшего ржавчиной колокола. Его уши работали как плохо настроенный радиоприемник, звуки внешнего мира едва пробивались в них сквозь треск и завывание помех.
– И все-таки, – сказал Питер, – это уже лучше, чем совсем без тела.
Поезд с грохотом влетел на мост.
– Я, пожалуй, ознакомлюсь с обстановкой, – сказал Питер.
Старик почувствовал, что его тело шевельнулось.
– Прекрати! Успокойся! – крикнул он и крепко зажмурился.
– Открой их! Давай посмотрим!
Его глазные яблоки крутились из стороны в сторону.
– Ой, какая девочка идет! Ну, быстренько!
– Самая прекрасная девушка в мире!
Соблазн был неодолим, и древний сноп чуть приоткрыл левый глаз.
– Ого! – сказали все разом. – Ведь и правда!
Девушка, хорошенькая и соблазнительная, как самый лучший приз, какой только можно выиграть на ярмарке, сшибая мячиком молочные бутылки, плавно раскачивалась в такт толчкам поезда.