Я никогда не слыл скифологом, но считаю, что эту ярчайшую страницу истории огромных просторов черноморско-каспийских степей, лесостепи и черноморско-азовского побережья, их соотношения с греко-римским, фракийским, иранским миром необходимо знать каждому историку нашей страны. Она сыграла колоссальную роль во всех дальнейших судьбах России, во всех формах социального, экономического, этнического и особенно культурного развития ее народов. Проблематика ее неисчерпаема, и я счастлив, что мне пришлось на заре своего исторического образования соприкоснуться и — пусть очень коротко — сотрудничать с одним из крупнейших и талантливейших ее исследователей, уроки которого, от полевой практики и понимания основных параметров памятника до основных вопросов документируемой эпохи, незабываемы. Поразительные скромность и простота сочетались в нем с подлинным ярким талантом, умением сразу же войти в суть дела, увидеть главное в исследуемой проблеме и решительно отсечь все наносное, случайное и особенно тенденциозное. В последнем он мог быть предельно резок, но всегда оставался неизменно справедлив. И недаром с чувством глубокой симпатии и доверия относились к нему самые разные соприкасавшиеся с ним люди: от его учеников до русских и украинских крестьян, у которых он жил и с которыми работал.
Я подчеркиваю это, поскольку уверен, что его труд во многом недооценен.
Завершая этот небольшой раздел, хочу вспомнить один, казалось бы, посторонний, но очень дорогой мне эпизод. Уезжали мы из Никополя поздно вечером: должен был подоспеть рабочий поезд до Запорожья, где была пересадка на Москву. Поезд этот пришел лишь на рассвете. Была дивная южная ночь: мириады звезд и ни единого облачка. Борис Николаевич был в прекрасном настроении и всю ночь читал мне наизусть по-гречески Святое Евангелие от Иоанна.
Что же касается задания Чрезвычайной комиссии по расследованию преступления фашистов на временно оккупированных территориях нашей страны, обусловившего работу нашей экспедиции, то оно было полностью выполнено. По каждому из тщательно обследованных объектов — от Каменского городища до гигантских «Царских курганов», а также почти нивелированных рядовых курганных полей — были представлены необходимые документы: описания, схемы, планы, чертежи нарушавших археологические памятники объектов — от отдельных вклинений, площадок для установки боевой техники, блиндажей и оборонительных шурфов до ходов сообщения, разрушений объектов, сооружения подземных складов боеприпасов, укрытий для артиллерии, минометов, транспортных средств и т. и. Вся эта документация была выполнена с «археологической тщательностью». Так что и это задание было экспедицией выполнено в должном объеме и необходимой форме.
IX. Царицыно и Беседы
В силу отмеченных пертурбаций я сдавал последний государственный экзамен в самом конце декабря 1945 года, а окончание мной университета отнесено уже к 1946 году. Весной того же года я поступил в аспирантуру, которую проходил под руководством Артемия Владимировича Арциховского. Беспримерная широта его знаний (отнюдь не ограничивавшихся славяно-русской археологией) определила многообразие предложенной мне программы аспирантской подготовки. Она включала археологию мусульманского средневековья, археологию викингов, историю оружия населения Восточной Европы в раннем средневековье. При этом очень логично предусматривался максимально широкий тематический спектр, что очень помогало мне на протяжении многих десятилетий при неоднократной смене проблематики и хронологии моей археологической деятельности. Само общение с таким уникальным эрудитом, как Артемий Владимирович, давало основное направление для адаптации в самых различных и сложных проблемах. Это был учитель в самом высоком понятии этого слова, а уроки его в значительной мере помогали мне и при широких раскопках столицы Чингисхана XIII века, и при многолетних кампаниях по исследованию первобытных памятников Египта, Месопотамии и Балкан, и при создании сводных работ по энеолиту и бронзовому веку бескрайней зоны евразийских степей.
В качестве темы кандидатского исследования А.В. Арциховский предложил мне салтовскую культуру — один из сложнейших археологических феноменов VIII-X вв., сыгравший значительную роль в сложении культурных и этнических общностей на огромной территории Восточной Европы. В сочетании с рядом других факторов салтовская культура определила появление единого наименования письменных, а далее — и государственных образований в противоположных концах этого крайне сложного по историческим своим судьбам региона: Дунайская Булгария — на западе, Волжская Булгария — на востоке. При этом в сложении первого пришлые с востока, первоначально тюркоязычные, проболгарские племена взаимодействовали со значительным массивом придунайского славянского населения. На востоке другая проболгарская группа в подобном же процессе взаимодействовала с родственными по языку и культуре хазарами, а также с приуральскими уграми, а возможно, и отдельными, продвигавшимися с запада, славянскими группами. Значительную роль в этом сложнейшем этнокультурном конгломерате играли предкавказские, прежде всего, аланские традиции, продолжавшие автохтонную, восходящую к сарматской основе, линию развития. Именно эту сложную многокомпонентность с сочетанием местных и привнесенных в постгуннскую эпоху элементов пытался я обосновать и конкретизировать.
Диссертация была защищена в 1949 году, но дискуссии по поводу салтовской культуры, сложения ее компонентов и этнического содержания продолжаются по сей день. Мне довелось впервые исследовать ее предельно выразительные памятники на территории будущей Волжской Болгарии и на месте ознакомиться с фактически идентичными им памятниками Дунайской Болгарии. Это подтверждало предложенную в диссертации гипотезу об общей их основе — Приазовской («Великой» или «Серебряной») Болгарии VI-VII вв., население которой несколько позднее мигрировало двумя группами на Дунай и в Волго-Камье, где обрело культурную и этническую специфику, обусловленную взаимодействием со своим новым окружением.
В 1950 году мне удалось встретиться и с первооткрывателем салтовской культуры в самом начале XX в. — Василием Алексеевичем Бабенко, жившем в том же селе Верхнее Салтово вблизи Харькова, где он учительствовал уже много десятилетий. Очень красивый, великолепно сохранившийся старик с увлечением рассказывал нам, т.е. членам возглавляемой Б.А. Рыбаковым Северскодонецкой экспедиции, об открытии могильника и был нашим гидом на нем. Тогда еще сохранялся целый ряд вскрытий в ходе первых раскопок катакомб, В.А. Бабенко легко спускался в них, а в отдельных случаях даже вспоминал их номера, особенно если они выделялись размерами, спецификой конструкции или богатством инвентаря. Комментарии первооткрывателя способствовали нашим представлениям о весьма значительных масштабах этого поразительного некрополя: ведь одновременно с ним масштабные раскопки проводил здесь А.М. Покровский, а позднее — в середине XX в. — С.А. Семенов-Зусер.
Село Беседы. 1 ряд (слева направо): Т.Н. Никольская, Г.А. Авдусина, А.В. Арциховский, С.Л. Изюмова; 2 ряд: Д.А. Авдусина, Б.А. Колчин, Кира (жена Медведева) А.Ф. Медведев, М.П. Журжалина, Н.Я. Мерперт
Но памятная встреча с В.А. Бабенко произошла в 1950 году: я здесь несколько опередил события. Сейчас же вернусь к середине 40-х годов, вторая половина которых оказалась для меня чрезвычайно насыщенной и многообразной. Еще летом 1944 года, студентом, я участвовал в раскопках вятичских курганов с типичным и достаточно богатым инвентарем в Царицыно. Тогда нами руководили по очереди все члены кафедры, уже перечисленные выше, что было очень полезно и методически, и в общем познании археологии: Арциховский, Киселев, Блаватский, Дебец, Граков, Воеводский очень щедро делились с нами своим опытом, читали «микро-лекции» и разъясняли специфику своей отрасли археологии. Оттуда я уехал вначале в Никополь, потом — в Пантикапей. И вот опять курганы вятичей, с которых я начинал в 1936 году.
На сей раз — летом 1946 года — исследования вятических курганов были продолжены мной в составе руководимой А.В. Арциховским экспедиции у подмосковного села Беседы; на правом высоком берегу р. Москвы, отмеченном замечательной шатровой церковью Р.Х. XVI в. — более скромным, чем в Коломенском, но типичным образцом этого замечательного стиля. Большая курганная группа располагалась как вблизи села, так и в нем самом среди садов, хозяйственные работы в которых, безусловно, сократили число курганов, еще достаточно многочисленных в 1879 году, когда они были внесены в печатный список курганов Московской губернии М.А. Сабининым.
Эту небольшую экспедицию я вспоминаю с особым чувством: свет и обаяние ее сохраняются в моей жизни вот уже более 60-ти лет. Она объединила всех аспирантов А.В. Арциховского и всех его сотрудников того периода; вместе они представляли поразительный пример единства и мысли, и действия, и стремления, а также глубокой взаимной симпатии. Авдусин, Колчин, Медведев, Авдусина, Журжалина, Вахтурская, Изюмова, Никольская, автор этих строк. Одно из основных звеньев коллектива кафедры — прямой результат глубокой динамики формирования и функционирования нашей группы, ее активности и цельности во всех проявлениях. И эта активность совершенно естественна, она порождена поразительной заинтересованностью каждого в каждом, которая сплачивала экспедицию, сближала всех нас. И именно эта специфика характерна не только для воистину дружеской экспедиции: она постепенно охватила весь институт, выгодно отличая его от смежных учреждений.
Вернусь к Беседам. Пятисотлетняя церковь действовала, и мы сняли основную часть дома священника, он же с матушкой переселился вниз, в подклет, искренне радуясь появлению таких соседей: мы активно общались, часто и подолгу беседуя. Священник уже был очень стар: в начале века он служил полковым священником в Средней Азии у известного впоследствии — по началу Первой Мировой войны — генерала А.В. Самсонова, о котором он очень тепло (и по заслугам!) отзывался. В селе батюшка пользовался большим уважением, определенным образом распространявшимся и на нас: раскопки наши он упоминал в проповедях. Дом его стоял на окраине, курганы же начинались почти непосредственно от него.