Неоднозначным было отношение к Чайлду при его жизни. Его обвиняли в приверженности положениям исторического материализма и в недостаточной последовательности их воплощения, в переоценке роли диффузий в процессе экономического и культурного развития человечества и в их же недооценке, во введении якобы неправомерного термина «неолитическая революция» и в ошибочном его раскрытии, в порочности им же предложенного понятия «городской революции» и в чрезмерном внимании к вопросам социальных отношений древних обществ, даже в апологистике по отношению к советской археологии и к ее же гиперкритике.
Ныне В.Г. Чайлду отведено место на археологическом Олимпе. Имя его известно каждому археологу, каждому специалисту по древнейшей истории всех континентов Старого Света, да и всей ойкумены в целом. Столетие со дня его рождения обострило интерес к его научному наследию, и вновь оценка последнего неоднозначна. Происходит смещение акцента с тривиального изучения и описания материальных свидетельств человеческой деятельности на изучение общества, восстанавливаемого на их основании (подобных акций). Соответственно, Чайлд рассматривал переход от первобытности к цивилизации как следствие двух основополагающих успешных революций. Первая — неолитическая революция — переход от присваивающего хозяйства к производящему, от присвоения даров природы к оптимизации процесса добычи пищи, к ее производству, земледелию и скотоводству, обусловившим коренные изменения в ряде важнейших жизненных параметров (начиная с оседлости, структуры сельских коллективов и пр.). Вторая — урбанистическая — революция закономерно возникла на базе первой и ознаменовалась появлением городов, государственных институтов, письменности и прочих элементов цивилизации (оба понятия были введены самим Чайлдом, причем первое из них получило более полное и решительное признание, чем второе, что вызывает удивление, поскольку оба явления явно взаимосвязаны и второе обусловлено первым).
При любых уточнениях эти заключения Чайлда сыграли решающую роль во всей дальнейшей направленности нашей науки и в историзации представлений о древнейших периодах человеческого развития. Филолог-классик по университетскому образованию, Чайлд почти 40 лет жизни отдал археологии, с равными увлеченностью и профессионализмом занимаясь самыми различными ее отраслями.
15 лет тому назад мне пришлось коснуться этого вопроса в связи с публикацией письма самого Чайлда российским археологам с серьезной и, в основном, справедливой критикой их деятельности. Тогда на Западе вновь появились резкие статьи с обвинением Чайлда в приверженности к положениям исторического материализма, я же пытался в двух специальных статьях рассмотреть обе тенденции (см.: Мерперт Н.Я. К публикации письма В.Г. Чайлда. Российская археология. 1992. № 4; Мерперт Н.Я. К оценке деятельности В.Г. Чайлда. «Вестник древней истории», 1993).
Прежде всего, хотел бы отметить следующее. Ни один ученый не сделал столько для историзации археологии и, главным образом, археологии бесписьменных периодов, где вещественные памятники являются единственным видом исторических источников. Блестящий синтез фактически всех известных в первой половине XX в. материалов по первобытной археологии Старого Света позволил В.Г. Чайлду создать глубоко обоснованную картину древнейшей истории Европы и значительной части Азии и Африки. При этом в отличие от своих предшественников в понятие «Древний Восток», наряду с классическими областями Египта, юга Месопотамии и Палестины, В.Г. Чайлд включил Сахару, Судан, север Месопотамии, Сирию, Иран, Белуджистан и Северную Индию. Таково же его понимание древнейшей истории Европы, археологические культуры которой рассмотрены для всей территории континента — от Шотландии и Скандинавии до Северного Средиземноморья и от Атлантики до Центральной России. Вообще, В.Г. Чайлду свойственно стремление максимально подчеркивать всеобщность процесса культурного развития, значения вклада в него самых многообразных и различных по характеру и историческим судьбам человеческих групп, поэтому его синтезирующие построения противостоят и расизму, и теориям «исторических» и «неисторических» народов, а также попыткам свести историю древнейшей культуры к воздействиям традиционно выделенных единичных ее очагов на всю ойкумену. Недаром одну из своих лучших книг «Прогресс и археология» В.Г. Чайлд начинает со слов об особом значении археологии в постоянном расширении территориальных и хронологических рамок древнейшей истории, в выводе на ее авансцену все новых, казавшихся ранее безликими, человеческих групп, в доказательстве активности и оригинальности их культуротворчества.
Это не противоречит приверженности В.Г. Чайлда концепции «диффузионизма», согласно которой распространение основных культурных достижений шло из первоначальных единых центров и обусловливалось системой последовательных заимствований, отдельных миграций и, главное, диффузий идей, конкретных культурных элементов и даже культур в целом. В.Г. Чайлд никогда не занимал здесь экстремистских позиций. Глубокий анализ огромного числа археологических материалов, изучение конкретных явлений как европейской, так и ближневосточной и центральноазиатской праистории, а также учет опыта и критических замечаний его коллег, в том числе и русских ученых, побудили его смягчить категоричность ряда положений диффузионистской концепции. В значительной мере это явилось результатом глубокого интереса В.Г. Чайлда к философии истории, в том числе и к концепции исторического материализма, основные положения которого он принимал и использовал. Ряд положений исторического материализма открывал здесь значительные исследовательские перспективы. Именно использование этих положений русскими археологами привлекло внимание В.Г. Чайлда, и прежде всего, в аспекте разработки вопросов внутреннего развития общества: исследования такого направления представляются ему «...более историческими, чем перечень вторжений, и солидно обоснованными». Вместе с тем он предупреждал об опасности «псевдомарксистского материализма», приводящего к примитивизации исторического процесса и «стадиальному схематизму». Последний он считал определенным извращением, отнюдь не отражающим сути рассматриваемого явления. Должное же внимание он закономерно уделял положениям, касающимся роли развития производительных сил в прогрессе общества, в распространении производящего хозяйства и росте прибавочного продукта, зарождении ремесел и активизации обмена, а далее и торговли, усложнении общественных структур, возникновении имущественного неравенства, частной собственности, городской жизни, государственности, цивилизации. В этом аспекте использование археологического материала для конкретных исторических реконструкций оказалось очень плодотворным и еще раз подтвердило перспективность отмеченных методологических положений.
Весьма показательно, что близкий подход к изучению и интерпретации культурных феноменов мы находим у В.П. Алексеева. «Те или иные культурные особенности или характеризующие их признаки, — пишет он, — могут иметь длительную историю своего развития на протяжении многих поколений, могут быть внедрены со стороны в результате действий многих исторических причин — прямого культурного взаимодействия и ассимиляции, завоевания и насильственной ассимиляции или даже аккультурации, постепенно идущей аккультурации, диффузии, наконец, чисто случайных процессов встречи или столкновения представителей разных культур».
В этой связи еще раз подчеркну, что в исследованиях В.Г. Чайлда пристальное внимание к внутреннему развитию конкретных обществ органично сочетается с основными положениями диффузионизма и признанием определенной роли миграций.
Можно было бы еще очень многое сказать о целом ряде значительных направлений археологических теорий и практики, принципиальные сдвиги, в разработке которых связаны с именем В.Г. Чайлда. Здесь же ограничусь кратким рассмотрением лишь вопроса о введенном В.Г. Чайлдом понятии «неолитическая революция», вызывающем достаточно резкую критику у его оппонентов. Последние обвиняют автора в тенденциозности, определенной политизации исследования, пристрастии к революционной терминологии и самому феномену революции.
Несколько слов о содержании понятия. Оно было сформулировано в 1925 году для обозначения сложнейшего процесса перехода от господствовавшей многие сотни тысяч лет присваивающей экономики к ее производящим формам. Его противники считают неправомерным применение здесь термина «революция», поскольку последний связывается обычно с явлением социального характера и спонтанного претворения. Полагают, что этот процесс, длившийся даже в первичных своих очагах много сотен лет, а в масштабах ойкумены значительно дольше, полностью укладывается в эволюционную схему. Однако в этой связи следует напомнить, что по своим последствиям переход от экономики присваивающей к производящей сравним лишь с самим феноменом антропогенеза — выделения человека из прочего органического мира. Он вызвал коренные изменения во всех аспектах человеческого существования — от производственной деятельности до мировосприятия и духовного мира. «Эти изменения в большей мере, чем любые другие преобразили культурные условия и трансформировали не только окружающую человека среду и его биологию, но и в какой-то степени и всю нашу планету». Они обусловили весь дальнейший ход человеческого развития со всеми его достижениями и ошибками. Можно соглашаться или не соглашаться здесь с термином «революция», но революционный характер изменений едва ли может быть оспорен, правомерность же применения подобного термина отнюдь не ограничивается социальной сферой, достаточное подтверждение тому — термины «промышленная революция» и «научно-техническая революция», которые являются общепринятыми и принципиальных возражений не вызывающими. Что же касается сроков, то в применении к древнейшей истории понятия о них весьма относительны, особенно, когда речь идет о событиях такого масштаба. Добавлю к этому, что и названные только что революции, относящиеся уже к новому и новейшему времени, отнюдь не могут быть признаны спонтанными. Темпы же явлений неизмеримо большего масштаба, происходивших за девять-десять тысячелетий до нашего времени, с темпами этих революций не сопоставимы.