от того, как будет решен вопрос о месте и характере происхождения каждого из названных выше народов.
Процесс развития срубной культурно-исторической области прослежен ныне на протяжении всего II тысячелетия до Р.Х. Это процесс развития большого массива родственных племен, не нарушаемый историческими катаклизмами. Никаких свидетельств смены населения или вторжения больших групп, которые могли бы привести к резким языковым изменениям, в этот период нет. Это, конечно, не исключает возможности отдельных перемещений и самых широких связей. Одним из значительных достижений последнего времени является выявление восточной ориентации этих связей как основной, установление значительного культурного (а скорее всего, и этнического) единства «срубной культуры» с культурой племен развитой бронзы Средней Азии, живших на границе великих земледельческих цивилизаций Иранского нагорья и юга Средней Азии.
Не менее значительно установление несомненной генетической преемственности между «срубной культурой» и предшествовавшей ей ямной культурно-исторической общностью. Эта преемственность доказывается всем комплексом археологических данных, в том числе таким значительным этнографическим признаком как погребальный обряд. Подтверждается это и данными антропологии.
Таким образом, по археологическим данным генетические связи населения индоевропейской группы Причерноморья и Прикаспия I тысячелетия до Р.Х. уходят в глубочайшую древность. Вместе с тем археологический материал свидетельствует о постоянных и все усиливающихся связях этих территорий с востоком, с территориями древнейших цивилизаций, в более позднюю эпоху — распространения ираноязычных племен.
В этих построениях в силу специфики рассматриваемой территории археологическому материалу принадлежит основная роль. Однако и возможности лингвистического анализа и сопоставления с археологическими данными здесь расширились за счет изучения реминисценций индоевропейских языков в языках неиндоевропейских народов лесной полосы Восточной Европы. Такие исследования показали, что эти реминисценции относятся к весьма древним ступеням развития индоевропейских языков (до расчленения на славянские, германские и балтийские), включают отдельные индоиранские элементы и прослеживаются в областях, где северные племена контактировали с южными в эпоху неолита и бронзы.
Все это позволяет связывать древнеямную культурно-историческую область с одной из групп индоевропейских племен. Длительный период развития этой группы, расселение ее на огромной территории, включение в состав культурно-исторической области многочисленных племенных групп определили большую сложность исторического процесса энеолитической эпохи в степной полосе и особое значение его для этнической и культурной истории Восточной Европы.
XVIII. Северный Кавказ
Об особой роли Кавказа в древнейшей и средневековой истории Евразии впервые услышал я еще студентом от В.А. Городцова, который был там лишь однажды, но сумел оценить насыщенность этого региона археологическими памятниками, ключевыми для самых различных эпох — от первого на нашей территории появления металла, земледелия и восприятия воздействий древнейших в мире цивилизаций Ближнего Востока до создания оригинальнейших культур раннего и зрелого средневековья. Далее помню, как в общем курсе археологии С.В. Кислева еще в 1943 году прозвучала мысль о Кавказе как о форпосте ближневосточной цивилизации на востоке и важнейшей роли в распространении ее на значительные области Старого Света. Далее мы — начинающие — с восторгом воспринимали сведения о замечательных открытиях Б.А. Куфтина, Б.Б. Пиотровского, А.И. Джавахишвили, С.Н. Джанашия, О.М. Джапаридзе, Е.И. Крупнова; и казалось нам, что речь идет о фантастических открытиях в другом мире. Потом обстановка оптимизировалась, «миры» сблизились, начались регулярные связи, кавказская археология стала закономерной и неотрывной частью тематики нашего коллектива. Очень большую роль имела активная деятельность Е.И. Крупнова, в лучшем смысле этого слова влюбленного в Кавказ, его древности, его научный потенциал. И еще значительную роль сыграло поступление в нашу аспирантуру молодых кавказских специалистов Р.М. Мунчаева, И. Шейхова, И.Г. Нариманова, Т.А. Бунятова, В.А. Кузнецова и др., общение с которыми «приобщало» нас к многообразной и увлекательной кавказской проблематике, началось экспедиционное общение, определялись существенные проблемы, требующие совместных исследований, все большего научного и человеческого сближения. Я уже писал, что Р.М. Мунчаев с самого начала Куйбышевской экспедиции трижды участвовал в ее исследованиях совместно со мной и А.И. Смирновым, то же следует сказать и о Н. Шейхове, И.Г. Нариманове и др. Естественно, многие из нас были крайне заинтересованы в обоюдности наших контактов и в ознакомлении на месте с состоянием и проблемами кавказской археологии.
XIX. Мекенские курганы
В 1956 году Е.И. Крупнов пригласил меня принять участие в большой экспедиции по ряду городов и областей Северного Кавказа для ознакомления и с конкретными районами, и с памятниками. В поездке принимали участие Р.М. Мунчаев, В.И. Марковин и другие находящиеся на подъеме кавказоведы, общение с которыми делало весьма показательным каждый объект и восприятие его с определенной подготовкой, с открытыми глазами. Поездка началась в Грозном, охватила ряд поразительных по природным богатствам и красоте районов и интереснейших ранних и поздних памятников: особенно помню Татартубский минарет, Нальчик с его музеем, Пятигорск с музеем и лермонтовскими местами и, наконец, Кисловодск, где в парке санатория им. Горького мы даже произвели вскрытие двух погребений раннего железного века, обнаруженных случайно при создании парковой оранжереи и еще в древности частично разграбленных. По окончании этой памятной поездки мы с Евгением Игнатьевичем посетили Махачкалу, где он не только показал мне очень оригинальный приморский город, интереснейшую экспозицию Республиканского музея, свидетельствующую об огромных перспективах дальнейшего развертывания здесь широких археологических исследований, но и съездил со мной в одну из действующих экспедиций. Насколько я помню, возглавлял ее работавший тогда в Дагестане С. Канивец, и была она в долине Сулака, которая произвела на меня огромное впечатление, как и результаты весьма интересных раскопок. Конечно, в восприятии абсолютно нового для меня материала Дагестана бронзового века основную роль сыграли комментарии Евгения Игнатьевича, выходившие далеко за рамки определенных археологических периодов в археологии вообще и Дагестана географически, но оставаясь посвященными Кавказу, его прошлому, научному и историческому наследию, культуре, величественным и трагическим периодам его многострадальной истории. Я очень рад, что несколько позже мне довелось и самому провести два сезона полевых исследований на Северном Кавказе в тесном контакте с этим замечательным человеком и моими друзьями-кавказоведами, прежде всего, с Рауфом Магомедовичем Мунчаевым, рабочие контакты, а далее и совместные исследования с которым, превратились в подлинную традицию, охватившую и ставшие совместными проблемы, и самые различные территории. Десятки лет вели совместные раскопки сложнейших памятников, но это позже; тогда же, Рауф Магомедович решительно способствовал моей адаптации в проблематике и методике кавказских исследований. Более того, оба моих «кавказских сезона» я продолжал раскопки памятников, ранее открытых Р.М. Мунчаевым.
Первым объектом явилась здесь гигантская курганная группа, примыкающая к высокому краю надпойменной террасы Терека. Курганы покрывают здесь участок длиной 2300 м одним или двумя рядами, тянутся с запада на восток, замыкаясь особенно крупными насыпями. Только на указанном участке у станицы Мекенской было зафиксировано 44 кургана, но распространены они и за пределами группы, особенно в уходящих к северу степных просторах.
Средняя высота насыпей — 2 м, но немало и подлинных великанов, достигавших 6 м и даже 9 м. Характер двенадцати погребений, вскрытых Е.И. Крупновым и Р.М. Мунчаевым в первом сезоне раскопок в 1956 году, позволил предполагать наличие здесь наряду со специфическими северокавказскими элементами, начиная с майкопской культуры раннего бронзового века, также и культурных признаков, присущих степным культурам — ямной и срубной. Уже тогда появились основания говорить об индикаторах контактной зоны в притерских степях.
Мекенские курганы образуют ряд групп. Раскопки оба сезона — 1956 года и 1959 года велись в восточной группе. Они располагались в один или два ряда и на востоке замыкались большим курганом, в высоту превышавшим 6 м.
Владимир Иванович Марковин
Ольга Николаевна Аксенова (Евтюхова)
В 1956 году Е.И. Крупновым и Р.М. Мунчаевым были вскрыты три кургана и исследованы 12 погребений, относящихся, в основном, к раннему и среднему бронзовому веку Северного Кавказа. Но уже тогда оба исследователя подчеркивали, что наряду с ними, и в насыпях, и во впускных погребениях были найдены свидетельства проникновения в кавказскую среду элементов степных культур (прежде всего, катакомбной, предположительно также древнеямной и срубной). При этом подчеркивалась важность нахождения кавказских и степных культурных элементов под едиными курганными насыпями. И все же наиболее важные и ранние свидетельства сосуществования и степных и кавказских элементов здесь сочетаются еще со словом «предположительно» в силу и характера находок, и условий их расположения. В устранении подобных сомнений основная роль перешла вновь к раскопкам у ст. Мекенской, порученным в 1959 году Е.И. Крупновым мне.
В западной части той же курганной группы были вскрыты еще три крупных кургана, высота которых приближалась к 4 м, а диаметр превышал 40 м. В курганах оказалось 34 погребения. В раскопках участвовали Л.А. Соловьева, М.П. Севастьянов, М. Усманов, С. Ибрагимов из Грозного, а из Москвы — моя многократная и дорогая спутница — и в Поволжье, и здесь, на Кавказе — Ольга Николаевна Аксенова (тогда Евтюхова) из семьи незабвенных С.В. Киселева и Л.А. Евтюховой. Для меня они никогда не уйдут, и Оля символизирует продолжение этой связи, проходящей через всю мою жизнь.