В самый разгар этого самодельного субботника отворяется дверь, и в переднюю быстро входит коренастый блондин в черном драповом пальто и помятой серой шляпе. Щеки у него небритые, глаза красные — видно, что он плохо спал и сейчас куда-то очень спешит.
— Папаша, давай есть! — говорит блондин и, заметив детей, удивленно спрашивает: — Это что за гоп-компания?
— Ангелы-помощники! — сообщает старик, улыбаясь во весь свой беззубый рот.
— Мы из восьмого подъезда, — говорят девочки разом.
— От Маруси не было письма? — спрашивает блондин у старика.
— Не было, Васенька! Говорят, с их фронта к Деминым брат приехал. Ты бы зашел, узнал, может, он где видел нашу Марусечку!
Старик уходит на кухню и гремит там тарелками — готовит сыну еду. Галя и Леля растерянно, переглядываются, и Леля, собравшись с духом, спрашивает блондина:
— А вы сами разве… не на фронте?
— Нет, у меня жена на фронте. Она военный врач…
— Значит, вы не семья фронтовика?
— Ну, раз у меня жена на фронте, значит, я — семья фронтовика! — ухмыляется блондин.
Девочки снова переглядываются. На лицах у них написано: «Кажется, мы дали маху!»
Блондин снимает пальто, и Галя первая замечает на борту его пиджака золотую почетную нашивку, означающую, что ее обладатель был тяжело ранен на фронте. Гале становится жалко его, и она говорит:
— А вы… устаете?
— Достается! — смеется блондин. — Вот сейчас поем, и опять на завод. Вторую ночь не спим — срочный фронтовой заказ.
— А вам трудно без женщины?
— Трудновато.
— Мы к вам будем приходить, помогать вашему папе. Мы из восьмого подъезда! Я — Галя, а она — Леля. А это Валька, он мой брат.
— Ну, спасибо, Галя с Лелей. И тебе, Валька, спасибо! Заходите, милости просим!..
— Милости просим! — вежливо повторяет Валька.
Девочки прощаются и уходят. Провожает их старик, Змей Горыныч. Он выходит с ними на площадку лестницы и почему-то шепотом говорит:
— Вы заходите хоть каждый день помогать! Я приму — ничего. Мы с ним аккуратная семья фронтовика, не сомневайтесь.
И сует Вальке кусок сахару.
На лестнице Леля говорит Гале:
— Это даже интересней, что так получилось. Такие замужние мужики на улице не валяются!
— Не валяются! — соглашается Галя. — Мы завтра опять к ним пойдем.
— Обязательно пойдем! Валька, пойдешь завтра с нами к дедушке?
Валька, который ничего не может сказать, потому что во рту у него сахар, важно кивает головой в знак своего принципиального согласия.
ЧИСТАЯ ДУША
У Ляли Крылышкиной, начинающей эстрадной артистки, выступавшей в госпиталях и учреждениях с чтением басен Крылова, была одна заветная мечта: поехать с бригадой на фронт.
Часто, торопясь на концерт, Ляля тряслась на площадке московского трамвая, смотрела в окно и видела… заснеженный лес, землянки, бойцов с автоматами и себя, в полушубке и ушанке с красноармейской звездой, читающую пламенные и прекрасные стихи. И вдруг неожиданно начинается бой. И Лялю Крылышкину убивают… Нет, лучше ранят! И вот ее приносят в госпиталь на носилках, и красивый генерал, который слушал ее на концерте, говорит:
— Гражданка, вы здесь выходите или не выходите?! Дайте другим сойти!..
Ляля открывала глаза и вместо красивого генерала видела синюю от злости трамвайную ведьму с облезлой авоськой в руках!..
Попробовала Ляля поговорить о поездке на фронт с заведующей кадрами большого и очень шумного учреждения, которое ведало артистами, выступающими на концертах, но потерпела полное фиаско.
Заведующая кадрами Клара Людвиговна, крупная бледная дама, похожая на толстую белую цирковую лошадь, скептически поглядела на покрасневший от волнения Лялин нос и сказала:
— Там с героическим репертуаром надо выступать, милочка, а у вас… басенки!
— Я приготовлю что-нибудь актуально-героическое, Клара Людвиговна! Басня для меня пройденный этап…
— У вас наружность лирико-комическая, милочка! А по линии лирико-комической у нас бригады уже укомплектованы.
Неизвестно, осуществилась ли бы Лялина мечта, если бы неожиданно на басни Крылова не обратил внимания Аркадий Порейский — злободневные куплеты под саксофон.
Аркадий Порейский был немолод, лыс, но бодр, носил клетчатые бриджи и краги и говорил про себя, что он старый фронтовик.
Ляля часто слушала, как он на лестнице рассказывал актерам о своих фронтовых приключениях.
— Хотите — верьте, хотите — нет, — говорил, бывало, Порейский, — но меня немцы персонально бомбят на фронте. Честное слово!.. Куда ни поеду, обязательно попадаю под бомбежку. Вот как-то приехал я к летчикам. Только начал свое знаменитое: «Однажды фриц затеял блиц, та-рам, пам-пам, та-рам, пам-пам!», как сверху начинается та-рам, пам-пам, та-рам, пам-пам!.. Тогда один капитан не выдержал, встает и говорит: «Извините, товарищ Порейский, одну минутку!» Садится в истребитель, поднимается в воздух, заходит немцу в хвост и как даст ему та-рам, пам-пам! Немец выбросился с парашютом, и его взяли в плен. Приводят в наш блиндаж. Допрос тут же. Немец говорит: «Нам известно, что у вас выступает с огромным успехом один ваш знаменитый артист, командование поручило мне его разбомбить». Капитан говорит: «Вот он, можете его послушать». Ну, я тут и рванул: «Однажды фриц затеял блиц, та-рам, пам-пам, та-рам, пам-пам…» Немца моего так и перекосило!
Вот к Порейскому-то Ляля Крылышкина, набравшись смелости, и обратилась с просьбой взять ее с собой на фронт. Порейский спросил:
— Вы, кажется, басни читаете, деточка?
— Басни для меня пройденный этап, Аркадий Осипович. Я могу и героическое!..
— Зачем же? Басни — это хорошо! Я как-то слушал, вы очень мило рычали, изображая волка. Это смешно… Я вас возьму, мы поедем втроем: я, певица Зарайская и вы! На фронт едем послезавтра. Собирайтесь!
Два дня Ляля жила как во сне. Бегала по знакомым, прощалась, достала себе ватные стеганые штаны и шикарную ушанку.
Машина выехала на ледяное, остро блестевшее шоссе уже под вечер. Вот патруль в последний раз проверил документы, шофер дал газ, и Ляля Крылышкина помчалась на фронт.
Утомленная переживаниями, она незаметно для себя уснула и проснулась только тогда, когда Порейский тронул ее за плечо и сказал:
— Приехали, деточка! Вылезайте!
— Уже… фронт?!
— А как же!
Через полчаса Ляля уже стояла на самодельной эстраде в холодном сарае и читала своего коронного «Волка на псарне». Читала она хорошо, а когда зарычала, изображая «серого приятеля», в зале дружно захлопали.
Потом, содрогаясь могучим бюстом и закатывая глаза, Зарайская спела несколько цыганских романсов. И наконец, дуя в саксофон, подмигивая и приплясывая, на эстраду выскочил Порейский и лихо затянул свое «Однажды фриц затеял блиц, та-рам, пам-пам, та-рам, пам-пам!..»
Потом они втроем вышли раскланиваться, и Лялю удивило, что бойцы, сидевшие на длинных скамейках в «зрительном зале», в подавляющем большинстве были почтенные, пожилые люди.
Пришел какой-то военный в полушубке и повел артистов ужинать. За ужином Ляля пыталась узнать у Порейского, где, собственно говоря, они находятся, но он, поглощенный едой, только мотал головой, а в конце концов даже рассердился и сказал:
— Не мешайте мне кушать, деточка! Я не могу разговаривать, когда кушаю.
После он куда-то убежал, а Лялю с Зарайской отвели в маленькую чистенькую комнатку, где стояли две кровати.
Ляля накинула шубку и ощупью вышла во двор. Было морозно, зловеще тихо и звездно. Ни выстрелов, ни гула канонады. От этой тишины Ляле стало не по себе. Вдруг она услышала какой-то странный, воющий звук. Он возник и сразу прекратился… Ляле стало немножко страшно, но страх этот был ей приятен. Вот она, долгожданная ночь на фронте!..
На крыльце появился знакомый военный в полушубке и кашлянул. И сейчас же издалека опять донесся воющий звук.
— Скажите, это мина? — робко спросила Ляля.
— Мина, — сказал военный, улыбаясь.
— Ваша или их?..
— Наша.
— Почему не слышно разрывов?
— Я вас не понимаю! — сказал военный и прибавил: — Вот ведь паршивая какая собака: спать вам не дает. — И грозно закричал в темноту: — Мина, замолчать!..
Воющий звук сразу же оборвался.
— Скажите, а эти… немецкие блиндажи далеко от нас?..
— Вы же в пятнадцати километрах от Москвы, товарищ артистка. На продскладах… Постойте, куда же вы?..
А через неделю на лестнице, где собирались артисты, Ляля услышала, как Порейский рассказывал о своей последней поездке на фронт.
— Мы ехали через еще не обезвреженные минные поля, — говорил он, энергично жестикулируя, — кругом все так и воет, так и рвется. А мы едем!.. — Он оглянулся, увидел Лялю, закашлялся, сделал вид, что не заметил ее, и неожиданно закончил: — Девочка эта, Крылышкина, отлично держалась, молодцом!
— Зачем вы врете, — сказала Ляля тихо, но твердо, — про минные поля? И вообще!.. Вы врун! Врун!
Порейский побагровел, глаза у него полезли на лоб.
— Я не позволю! — заквакал он. — Я старый фронтовик!..
А еще через две недели Ляля Крылышкина ехала в грузовике по снежной дороге. Вдали, на западе, глухо гремели артиллерийские залпы. Рядом с Лялей сидел их бригадир, молодой певец с симпатичным лицом, и под аккомпанемент далекой канонады напевал:
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила!..
Ляле было тревожно и радостно, потому что на этот раз кругом все было настоящее: и фронт и люди, окружавшие ее.
Она вспомнила Порейского, вой Мины, свою наивность, засмеялась и сказала певцу:
— Знаете, Миша, если в жизни вы чего-нибудь очень хотите, то все так и случится, как вы этого хотите… Надо только очень сильно желать! Правда?
ЕГОР ИВАНОВИЧ И ГЕРАКЛИТ
До войны в этом маленьком зеленом городе, затерявшемся среди сказочных дремучих лесов, люди жили тихо, сытно и неторопливо.