В душе майора возникло некоторое равновесие, и он решился. Сел на диван и обратился в темноту:
— Господин Вентура, позвольте мне объясниться с вами.
— Если получится — пожалуйста... — послышалось в ответ.
Найденов, пользуясь тем, что не видит собеседника, начал свою исповедь. Профессор не перебивал. Временами майору казалось, что его вообще нет в комнате. Хотелось услышать хоть какой-то звук сопереживания. Но профессор молчал. Майор продолжал все более уверенно:
— До встречи с Аной я не понимал, что существует любовь. Жизнь моя была самой обычной. И женился я, как все. Сейчас осознаю, что плыл по течению.
Ради Аны я готов на любые жертвы и испытания. Но моя жизнь связана присягой, уставами. Я не хозяин своей судьбы. Конечно, можно выйти где-нибудь из самолета, например в Риме, и попросить политического убежища. А что дальше?
Кому я буду нужен? На такое решение у меня не хватило сил. Выбрал другое, которое давало хоть какую-то надежду продлить счастье встреч с вашей дочерью.
Хотя... уговорив вас принять участие в нашей операции, я навсегда потерял Ану.
В полной тишине послышалось бульканье. Перед тем, как устроить профессора на ночлег, сержант Сантуш незаметно сунул ему в сумку бутылку виски.
Бульканье обнадежило Найденова. В темноте он заметил некое движение. И совсем рядом голос профессора произнес: «Выпей».
Майор протянул руку и нащупал поданный ему стакан. Пил медленно, маленькими глотками, и самообладание возвращалось к нему.
— В твоем возрасте я пил тинто — красное легкое крестьянское вино.
А потом гулял по улицам Лиссабона, особенно когда их трепал океанский бриз. У меня было два приятеля, с которыми я встречался довольно часто. Это король Жозе, застывший бронзовый всадник в окружении восхитительного ансамбля домов в колониальном стиле. И второй — Дискобол, устроившийся на зеленом холме парка возле спортивного дворца. Символ власти и символ силы. Оба мне чужие, чуждые и потому интересные. Я им немного завидовал. У каждого из них было то, чего не было у меня. Они покорили мир, и люди поставили им памятники. Скорее даже не им, а тому, что они выражают, — власти и силе. Ты хоть в одной стране мира видел памятник влюбленному? Или отказавшемуся от насилия? Или уставшему творить зло? И нет такого бронзового истукана, о котором можно было бы сказать: «Он был просто хорошим человеком». Или: «А этот просто любил одну женщину...» У меня была жена. Не просто жена — женщина, которую я боготворил. Вокруг нас бушевали страсти. Бесконечно долго умирал Салазар. Все боролись за власть. Интеллектуалы ударились в политику. Нескончаемые споры. Мои друзья по университету становились коммунистами. Считали друг друга революционерами. Бредили революцией. А я бредил своей женой. Я любил ее с каждым днем острее и безнадежнее. Она медленно угасала... И ни один врач на свете не в силах был ей помочь. Я растерял друзей. Мне было стыдно. Они совершили революцию, а я — похоронил жену. Они уверенно боролись за свободу, а я — оплакивал свою любимую.
Ко мне стали относиться с подозрением. Я оказался ничьим. Было поздно выбирать баррикады. Меня преследовали воспоминания и терроризировал стыд. В то время, когда я упивался своей любовью, мои друзья боролись за будущее моей страны. Я не мог смотреть им в глаза. Забрал Ану и уехал в Анголу. Прошли годы... Король Жозе и Дискобол так и стоят на своих законных местах. Мои друзья разуверились в своих мечтах и переругались. Моя страна так никуда от себя и не ушла... Что осталось? Только моя любовь, которую я каждый день отдавал и отдаю единственной любимой женщине. Господь говорил о любви и вере. А мы твердим о переустройстве мира... Я не могу быть судьей. Меня самого слишком часто судили и обсуждали. Я знаю наверняка, что такое любовь, и ничего не понимаю в политике...
В темноте снова забулькало.
Найденов понял, почему Ана не решилась переступить последнюю черту в их отношениях. Она ждала от него поступка во имя их любви. Он же решил иначе.
МЕСТЬ
Профессор замолк. Возможно, он ждал ответа. Найденов откашлялся, вздохнул... и протянул стакан в темноту. Раздался легкий звон стекла и веселое бульканье. Но выпить майору не пришлось. За окнами вспыхнул яркий свет, на мгновение выхвативший сидящего рядом сгорбленного профессора с бутылкой в руке, и вдруг грянул страшный треск. Толстые стены дома вздрогнули, и показалось, что земля разверзлась. Вслед за этим немыслимым звуковым разломом послышались взрывы, гремевшие с механически размеренной частотой. Запах пороха и гари ворвался в раскрытые окна. По двору бегал кто-то, завернутый в белую материю.
Послышались поспешные редкие автоматные очереди. Стихли они точно так же, как и возникли.
Найденов попытался включить свет, но дом оказался обесточен.
Вдвоем они выскочили во двор крепости. Метрах в пятидесяти, где еще недавно высилась казарма, — длинный дощатый, на высоком каменном фундаменте барак, занимался пожар. Барака по сути уже не было. Вместо него — горящий надломленный остов, развороченный фундамент, обломки кроватей. Оттуда слышались вопли, стоны, проклятия. Пахло горелым мясом.
Сержант Сантуш с несколькими кубинскими спецназовцами бросились в огонь вытаскивать раненых. К ним подбежала медсестра Хасанова, за ней полуодетый Рубцов тащил ящик с медикаментами. Вокруг пожарища крупными хлопьями с неба падал пепел.
— Чего стоите, — заорал Рубцов, — тащите воду. — И побежал в темноту.
Найденов и профессор устремились за ним. Возле колодца действиями кубинцев, снятых с дежурства, руководил полковник Санчес. Профессор не медля выхватил из чьих-то рук пластиковую бочку, присел под ее тяжестью, но медленно развернулся и направился к пожарищу. Несколько смуглых рук пришло ему на помощь.
— Рубцов, что случилось? — прокричал Найденов, хоть стояли рядом.
— Хрен его знает. Диверсия!
Мокрый, перемазанный гарью, к ним подошел Санчес.
— Боеприпасы рвутся, — сказал он уверенно. — Откуда здесь такое количество зарядов?
Словно в подтверждение его слов рвануло по новой, да с такой силой, что озарило полнеба бело-стальными искрами. Санчес раскинул руки, ухватил русских за плечи и рванул их вниз. Все трое упали в грязь. Каждый из них отчетливо услышал подземный гул. Адская машина гулко и тупо раздвигала подземную стихию, словно некий исполин, напрягая последние силы, стремился разорвать цепи и вырваться из темницы на волю.
— Сейчас еще грохнет, — прошептал Найденов и инстинктивно прикрыл голову руками.
Но вместо взрыва раздался странный звук, напоминающий шум автомобильного двигателя без глушителя. Дробная серия выхлопов. Вслед за этим наступила тишина. Перепуганные грязные люди с опаской поднимались с земли.
Место, на котором стояла казарма, окуталось дымом и клубами пара. Пар заполнял собой все пространство, редкие языки пламени тускло освещали обломки, и Найденову почудилось, что сейчас среди этой жути из преисподней явится дьявольская рать.
Ничего подобного не произошло. К ним подошли Сантуш и профессор Вентура. Сержант, как всегда, широко улыбался. От этого майору стало не по себе. К счастью, сержант принялся сбивчиво рассказывать, что произошло, вернее, то, что ему сообщил профессор. Оказывается, казарма была построена на месте старинного арсенала. Никто понятия не имел о замурованных там боеприпасах. В подтверждение слов Сантуша профессор молча продемонстрировал угол кованого ящика с обрывками старинной вязи португальских слов. Несомненно, что бочки с порохом и ящики со снарядами пролежали нетронутыми около ста лет.
— Какого ж хрена они взорвались именно сегодня?! — заорал на Сантуша Рубцов и сам ответил:
— Среди нас есть провокаторы. Кто-то подстроил этот взрыв. Кто-то точно знал вход в арсенал.
После этих слов Рубцов уставился на профессора. Найденов испугался, что подполковник схватит Вентуру за грудки и начнет трясти, добиваясь от него признания. Поэтому встал так, чтобы прикрыть профессора.
Вентура и без перевода понял, о чем речь, и без лишних эмоций приступил к объяснению происходящего:
— Не стоит искать злой умысел или случайность совпадений. Гарнизон крепости наверняка понятия не имел о существовании арсенала. Иначе кто бы согласился жить в казарме, поставленной на его фундаменте? Более того, глупо подозревать и обвинять в диверсии кого-нибудь из участников нападения на крепость. Здесь совершенно иные мотивы. Это самая нормальная жестокая месть.
Найденов переводил слово в слово, поэтому Рубцов аж расхохотался:
— Месть? Чья? Господа Бога? Или деревянных африканских божков?
— Нет, — с достоинством продолжал Вентура, — вам и вашим людям отомстили бушмены за убийство своего вождя.
— Я не убивал. Так получилось! — почему-то поспешил вставить Рубцов.
— А доказательства? — поинтересовался Санчес у профессора.
— Бушмены всегда оставляют знак, — ответил Вентура и направился к старинному флагштоку с каменным основанием. Все молча двинулись за ним. На щербатой гранитной плите лежал широкий длинный нож, которым недавно вождь бушменов приветствовал своих неожиданных гостей. Пока Санчес и Найденов рассматривали нож, Рубцов отвел Сантуша в сторону и спросил:
— Сколько людей мы потеряли?
Сантуш смотрел на подполковника печально-безнадежным взглядом и не решался произнести. Его вывернутые тугие влажные губы перестали слушаться. Он стал похож на рыбу из какого-то виденного подполковником мультфильма.
— Людей не осталось, — подобно чревовещателю пророкотал сержант. — Солдаты, в основном ангольцы, уже спали. Спаслись те, кто нес караул. И три моих друга. Мы играли в карты на трофеи.
— Понял, — мрачно проронил Рубцов. — Завтра достаточно одной пробной атаки, и нам пиздец.
— Что? — не понял Сантуш. Рубцов махнул рукой:
— А, это по-русски, тебе не понять.
Подошел Санчес. Спросил:
— Что будем делать?
— Вызывай вертолет. Сейчас, срочно. Будем эвакуировать раненых.