Из сгоревшего портфеля (Воспоминания) — страница 25 из 64

Вернулся подмоченный-уполномоченный в класс. Скоро экзамены. А мне новое предложение – ехать с геодезической бригадой.

Той весной очутился в Куртамыше отряд геодезистов. По реперам снимали они уровень высот для составления карт. Еще до войны, принимая за ноль уровень Балтийского моря, зашагали они по многим маршрутам, хитрым образом связывая в общую сетку территорию огромной нашей страны. Весной сорок третьего один из отрядов добрался до Зауралья. Война не война, а работа планомерно продвигалась к Тихому океану. Начальник отряда остановился в том доме, где снимали комнатушку и мы с мамой. К этому времени всех тех, у кого родители были в Куртамыше, из интерната вытурили, отчислили на вольные харчи. Иждивенческую карточку в зубы – и гуляй. Мама к тому времени работала плановиком в райпромкомбинате. Комнату поначалу снимала у матери Нюси Фроловой, но весной сорок второго река вскрылась, и из конторы, от которой до дома вроде бы рукой подать, приходилось тащиться километра три: до моста и обратно по берегу. Пришлось искать новое жилье, в «центре». Жили мы впроголодь: грамм по триста хлеба в день, прошлогоднюю картоху доели еще в феврале, вещей и каких-либо базарных ценностей у нас не было, зарплата мизерная. Что было, мама еще в первую зиму променяла на хлеб и бульбу. Пока я в интернате жил, кое-как перебивалась, а весной сорок третьего совсем скверно стало. Комбинатское начальство поддерживало, то разрешат полазить с веничком по мельнице, «бызу» намести – это мучная пыль с полов и балок. Наберешь мешочек, просеешь на мелком сите, глядишь, мама лепешек напечет. А то пару кило крахмалу подбросят или жмыха подсолнечного... Не мы одни так жили. Груздянка тоже поддерживала. Маме на обед полагалось лишних двести грамм хлеба, в столовке по блату давали ей горбушку, я из школы шел к ней, наливали нам по миске той пресловутой груздянки погуще, с картошечкой, обедали. Короче говоря, мне пятнадцать, самый рост, все время ощущение голода. А тут начальник геодезистов предлагает: пойдешь в маршрут, с бригадой, с голоду не помрешь, а дело несложное – вычислитель. Считать, полагаю, умеешь. У них в той бригаде мобилизовали вычислителя. Только надо ехать сразу, а то стоит бригада – некомплект. Обещал начальник отряда маме с огородом, вернее, с делянкой картофельной помочь – вспашут, посадят, а уж окучит как-нибудь сама. Раздумывать было некогда – самый лучший выход из положения: мне – рабочая карточка, приварок в поле, зарплата. Вот только как быть со школой? Бросился к директору, и все кончилось наилучшим образом – круглый отличник, перевели без экзаменов, выдали табель за восьмой класс – иди, работай. И уже на следующее утро покатил я в грузовичке геодезистов к месту назначения, прихватив кое-какие положенные бригаде продукты и инструменты. Бригада была уже в поле, километров за сорок от Куртамыша, на самой границе района, за деревней Таволжанкой. Начался новый этап моей жизни – четырехмесячные скитания по Южному Уралу и Северному Казахстану. Впервые я был так надолго предоставлен самому себе, впервые так надолго оторвался от мамы. Со свойственным юности эгоизмом, конечно, не понимал, как она волнуется, лишь одно грело душу: полегче ей будет – и в обед свои двести грамм съест, и из своего пайка уделять мне не нужно будет – ведь принимал как должное, а она отрывала от себя... Много позже сообразил это... А ведь не всегда внимателен был, грубил, скандалил с ней, отстаивая свою независимость. Милая моя мама, родная моя мама... Ничего теперь уже не исправишь. Пожалуй, лишь последние лет десять ее жизни стал я ей настоящим сыном, когда наладилась моя семейная жизнь, когда по-настоящему обрел я самостоятельность и смог как-то помогать ей... А ведь лет до тридцати, нет-нет, да помогала мне она, то купит что-нибудь, то деньжат подбросит. А какие у нее доходы были?..

В казахстанской степи

С родимой моей украинской степью зауральская не очень схожа. Впрочем, могу и ошибиться – украинскую-то помню по впечатлениям десятилетнего хлопчика, когда мы с отцом на волах, по Чумацкому шляху ехали по ней из Каховки в Нижние Серогозы. Потянуло отца в родные места, и захватил он с собой сына – показать. Из Херсона вверх по Днепру до Каховки, а там – в Заднепровье... Запало в душу медленное колыхание ковылей, столб пыли, вздымаемый ленивыми ногами волов, яростное солнце на белесом, выгоревшем небе – огромном-огромном. Только в редких балочках еще сохранялся цвет живой травы, а так – все серо: и укатанные колеи дороги, и спины волов, и ровная бескрайняя степь, и дальние курганы. Над землей, тоже серой и раскаленной, дрожит марево. И ни единого озерца, ручейка, колочка... Может, наложилось на мои воспоминания и очарование чеховской «Степи», прочитанной много позже, даже то обстоятельство, что героя повести тоже звали Егорушкой... Как знать. Полсотни лет не бывал на Херсонщине, полвека.

Между прочим, и отец к тому времени не бывал в Серогозах лет двадцать пять, хотя уже после революции еще некоторое время учительствовал в здешних краях. Никого из Герасимовых тут не осталось: дедову избу сожгли, Савелий умер, а род не пустил в Серогозах глубоких корней... Впрочем, отца узнали. Кое-какие старожилы-соседи еще помнили. Ни дома, ни огорода, ни сада, ни савельева подворья... И все-таки жила в селе память о деде. Долго стоял отец у «Архиповой криницы» – толстой шершавой бетонной трубы с колодезным воротом и гонтовым навесом над черным зевом, и до сих пор брали отсюда холодную чистую воду. Война, революция, нашествие германцев, гетмановщина, Петлюра, Махно, коллективизация – вот сколько всего пронеслось над этими степями за прошедшие годы, а колодец, выкопанный Герасимовыми – сохранился. Двадцать семь сажен, больше пятидесяти метров глубины, и не в деревянный сруб одет – в бетонные полукольца, которые они сами из гравия, песка и цемента отливали и на примитивной лебедке опускали вниз, подгоняли стыки, заделывали швы. К нашему приезду он уже почти сорок лет простоял. На века строили. Отец тогда еще мальчишкой был, в конце прошлого века. Архипу и Савелию старшие сыны помогали. Бригада! Целое лето возились. Вода-то в Серогозах на вес золота. Отец рассказывал, что его обязанностью было огород поливать – каждый день только на эту нужду пятьдесят ведер надо было выкачать – и не оскудевал колодец. Всем соседям служил. Сколько же песку и глины в недалекую балку вывезли, сколько волнений – а вдруг не доберемся до воды, тут ли идет жила? Но вот стоит и поит местных жителей «Архипова криница»... Теперь и мне уже за шестьдесят, а так хочется съездить, одним хоть глазком на отцову родину глянуть. А ну как и до се стоит тот колодец, поит народ? Думал, вот уйду на пенсию, осуществлю свою мечту. Да все недосуг. Нижние Серогозы – корень рода моего, почти незнаемая, но своя, любимая земля...

В Заднепровье стоят по окоему на ровной, как стол, степи редкие горбы древних курганов – «могыл», из балочек порой высятся свечи пирамидальных тополей и купы белой акации – видно, хутора когда-то стояли. Здесь, в казахской степи – гряды холмов, частые озера. Зелень и деревья только у воды, от деревни до деревни или от аила до аила порой два-три десятка километров, днями ни единого человека на дороге не встретишь. И озера странные: почти рядом, по обе стороны слабо наезженного проселка два озерка, камышами обросшие, но одно пресное, другое соленое! И солончаки – голые голубоватые растрескавшиеся плеши такыров. Верно, все не так там ныне, в Павлодарской и Северо-Казахстанской областях, где работал я тем летом. Именно здесь шла целинная битва, тут содрали со степи ее вечный ковыльный покров, распахали первые миллионы гектаров, именно над ними воют сегодня зачастую пыльные бури, унося с полей чернозем. Боюсь, что пейзаж крепко изменился, но небо-то и солнце наверняка те же самые, что и над Украиной. Это их и роднит. У меня всегда вызывает небо священный трепет. Заберешься в Москве на крышу своей двенадцатиэтажки – я весной, бывает, забираюсь туда позагорать – уставишься на небо и замрешь: ведь таким же было оно и тысячелетия назад, так же бежали по нему облака, так же парили высоко в его синеве птицы, и никакого каменного и бетонного леса внизу, никакого асфальта вместо буйных трав, никаких улиц вместо бесчисленных ручьев и речушек... Небо везде одинаковое... И целых четыре месяца стояло, висело оно надо мной в казахской степи – с середины мая до середины сентября сорок третьего года. Где-то далеко на Западе шла страшная битва, лилась кровь, горели города и веси, гибли тысячи и тысячи людей, а надо мной изо дня в день с восхода и до заката солнца распахивалось огромное, мирное небо. И неделями не ведали мы, что там на фронте – транзисторов тогда не было, да и простой приемничек для оперативной связи с отрядом в Куртамыше тоже был бы невероятностью. Изредка из какого-нибудь райцентра удавалось Саше связаться с начальством, а мне – бросить пару писем: маме, отцу в поселок Дзержинского, кое-каким довоенным дружкам. Получали же мы почту раз в месяц, когда, отыскивал нас очередной грузовичок с положенными продуктами и указаниями из отряда... Четыре месяца. Очень важные для меня месяцы. Как понимаю я это теперь, обратили они меня в самостоятельного человека. Там, в казахстанской степи, направив на гладком камне кухонный нож, впервые сбрил я со щек и подбородка пушок будущих усов и бороды, там, как потом выяснилось, подрос сантиметров на пять, прибавил в весе чуть ли ни на целый пуд. Недоедание, даже голод предыдущего сдерживали рост, организм словно замер, законсервировался, прозябал, как зерно в мерзлой земле, а тут – вдарило весеннее солнышко, отклёкла почва и свершился скачок... Диалектика... Важные и памятные мне времена. Поэтому хочу рассказать о них поподробнее.

Наверное, не очень многие знают, чем конкретно занимаются геодезисты. Они определяют высоту земной поверхности над уровнем моря, идут со своими приборами по специальным, заранее намеченным маршрутам-ходам от одной триангуляционной вышки до другой. Кто не видывал этих странных, похожих на нефтяные – буровые, но деревянных, из едва отесанных бревен сколоченных вышек, торчащих на холмах в самых неожиданных местах, кто не задавался вопросом: зачем они тут? И не удовлетворялся ответом: то ли карту с них рисуют, то ли за лесными пожарами следят. Если по жидким лесенкам взобраться на верхнюю площадку такой вышки, всегда с нее можно увидеть на горизонте две-три подобных. Внизу, в центре под вышкой, можно обнаружить холмик, а ежели его раскопать, то наткнешься на бетонный куб с металлическим штырьком. Это устройство называется «репер». Кроме того, геодезистам принадлежит и все остальное реперное хозяйство: такие же четырехугольные холмики, окопанные канавами, в центре, снова в ямке, бетонные кубики с железными штырьками, есть еще реперы и на стенах домов городских построек – металлические лапки с треугольной нашлепочкой острым углом вверх и обязательным номером, тоже репера. Если с мерными рейками, которыми пользуются геодезисты, «привязать» такой городской репер к стационарному, закопанному в поле, можно вычислить, не понизился ли уровень, не дает ли фундамент осадки, нету ли опасности разрушения фундамента. И такие сооружения по всей стране, по всему сухопутному миру. Гигантская работа, сделанная не в одночасье, не