одним поколением. Существуют подробнейшие карты с сеткой геодезических высот над уровнем моря, с указанием всех реперов и их данными. И вот я в течение четырех месяцев сорок третьего военного года участвовал в этом деле. Может, за давностью лет что-нибудь и спутал в описании работы, но так запомнились мне уроки тех дней.
Дошли до определенного заданием репера, сориентировались и отправились к вышке. Сначала в одну сторону, километров десять (на полпути еще один полевой репер), потом назад для контроля, и с того же репера, от которого начали «ходку», к другой вышке. Таким образом захватывается полоса шириной километров в двадцать и связываются между собой высоты, расположенные на этой полосе.
Как мы идем? Сколько нас? Идти стараемся строго по прямой, зависит это от меня – у меня в руке обыкновенная мерная сажень – такой угол из реек с попере чиной, вроде огромного раскрытого под прямым углом циркуля, начальник бригады дает по компасу направление, я намечаю себе ориентиры и стараюсь строго им следовать: какой-нибудь куст, дальнее деревце, на худой конец холмик, если не видно вышки, а уж как завиднеется, тут прямо на нее. Отсчитываю двадцать пять шагов сажени и жду, когда основная группа подойдет ко мне с нивелиром – оптическим прибором на тяжелой треноге, поворачивающимся на сто восемьдесят градусов в строго горизонтальном направлении, причем площадочка, на которой нивелир укреплен, обязательно по уровню устанавливается тоже горизонтально. Рядом с нивелировщиком, он же наш начальник, на легком складном стульчике – записатор, вписывающий в маршрутный блокнот диктуемые нивелировщиком цифры, с ними один из башмачников – в его обязанности входит таскать зонт-тент – затеняющий прибор от яркого солнца, а то и от возможного дождя (хотя при дожде не работаем), но дожди редки. Бригадир несет треногу с прибором, а башмачник футляр от него, термос с водой, рюкзак с «перекусом». Есть еще два башмачника, называемые так, потому что несут тяжелые чугунные «башмаки» – этакие плоские чугунные штуковины, похожие на низ одно время очень широко распространенных керосинок, на четырех заостренных ножках и с откидной ручкой. Башмаки тяжелые, килограмм по шесть. Еще башмачник вооружен рейкой с нанесенными на ней делениями и цифрами. На площадочке башмака такой же, как на репере, штырек, рейка вверх ногами устанавливается на него, чтобы в окулярах, где изображение перевернутое, цифры гляделись правильно, хотя стоящий рядом башмачник – вверх ногами.
От переднего башмачника иду снова двадцать пять сажен, жду, пока в указанном мной месте поставят нивелир, и шагаю дальше. Сто метров позади, задний башмачник с силой вбивает в землю лапки башмака, а я отправляюсь вперед. Вечером, после маршрута, щелкаю на счетах, суммирую столбики цифр, результат обязательно должен сойтись миллиметр в миллиметр – прямой и обратный ход. В среднем двадцать километров. Называется это «привязать репер». Не сошлись результаты – пересчитывай.
Такая работа. Однообразно, жарко, солнце палит все сильнее и сильнее. Поэтому ближе к полудню – перерыв, марево мешает точности. Начинаем со светом, заканчиваем к закату. Всего нас в бригаде семеро – седьмой не постоянный, в каждом районе придают нам вместе с лошадьми и телегами нового сотрудника – возчика и повара, в обязанности коего входит варка баланды, собирание кизяка, сушняка, охрана наших палаток. Иногда он привозит нам в термосах обед на маршрут, иногда – если кончаем часов в пять – ждет в лагере. Лагерь – две большие палатки и одна маленькая, где живут начальник бригады Саша, техник-геодезист, ему года двадцать два, и его жена Люся – записатор. Поженились они осенью прошлого года, «молодые», Люся откуда-то из-за Волги. У Саши – бронь, картографы и геодезисты приравнены к военнослужащим. В башмачниках – мобилизованные на трудфронт советские поляки. В сорок третьем их еще не брали в армию, только осенью мобилизовали в польский корпус. Ребята эти попали на Урал перед войной, выселены были из пограничных районов Украины. Старшему, Стефану – к тридцати. Невысокий, коренастый. Обстоятельный человек – жена, двое детишек. Помню, как посылал он семье деньги и посылки. До войны работал трактористом. Средний – Яцек, лет двадцати пяти. Тоже женатик. Чернявый, худой, злющенький. Еще бездетный. Говорил, что был учителем, но мне не верилось: уж больно невысок у человека культурный уровень, да и в бога верит, какой же это учитель? Младший – Стасик, Стась, плотный, белобрысый, толстоносый. Он ближе всех мне по возрасту – ему девятнадцатый. Парень добродушный и недалекий, специальности особой не имел – пахал, сеял... Говорили они между собой по-польски, со мной по-украински, а в общем-то на смеси русского, польского и украинского. Что поразило меня, когда я сошелся с ними поближе, так это их несокрушимая вера в бога: все трое – ярые католики. До того времени знавал я верующих старушек, ну еще няню Шуру, которая особенно своей религиозности не афишировала, а к тому времени, как пошла в техникум, и подавно не заговаривала о церкви. А тут взрослые молодые мужики крестились перед тем, как поднести ложку ко рту, перед сном бухались поодаль на колени и шептали что-то, прежде чем забраться в палатку – такого мне прежде видеть не доводилось. Спорил я с ними яростно, всё, дурачок-атеист, старался доказать, что бога нет. Особенных аргументов у меня не было. Правда, имелся дома «Новый завет» – наследие деда, оттуда заучил наизусть «Отче наш», да знал Нагорную проповедь и какие-то отрывки из всяких «чудес», типа «пятью хлебами и двумя рыбами», «встань, возьми постелю свою и иди»... Но атеистом был убежденным и считал своим комсомольским долгом «воинствовать». Это уже после войны повадился ходить ко всенощной на Пасху... А в те времена чудно мне было, дико – какая душа, какой бог?! Где они? Нематериальная субстанция. Вон над нами небо огромное, свет далеких звезд доходит, как доказывает наука, миллиарды лет. Где тут место боженьке? Толковал им про их же Коперника, что поставил в центр вселенной Солнце, говорил о Джордано Бруно, о Галилее, всячески утверждал примат материи – ни в какую! Камень есть камень, пусть так, он «материя», а вот живая жизнь? Растение? Рыба, кошка, лошадь? И главное – человек. Ведь как все разумно устроено, как дано ему познание мира. Какая соразмерность частей. Но кто же такой этот ваш бог, если допускает он такую несправедливость: войну, убийство ни в чем не повинных детей, женщин, стариков?! – За грехи наши, ответствовали мне мои оппоненты, – или отмалчивались. Им-то лучше было знать, что такое несправедливость – разве не выгнали их из родных домов, разве не лишили родной земли, где веками жили их предки? А я не унимался. В один из вечеров так разошелся, что богохульствовать начал. Никогда прежде себе такого не разрешал, «уважал чувства верующих», как наставляли меня еще отец с матерью. Вывел меня из себя Яцек: «Неисповедимы пути его. Он все видит, все слышит, все знает. Каждый наш шаг ведает, каждый помысел». Ах, ведает?! Знает? Ну смотрите же! Вон над нами небо звездное – степное, бескрайнее – там он? – Тишина. Видит? – молчат. «Плюю я на него, вашего бога!» Задрал голову и плюнул вверх... Закрестились мои парни, головы в плечи вжали – ну сейчас шарахнет? Сейчас блеснет молния, покарает богохульника! Никакой молнии, конечно, не последовало, гром не грянул. В молчании залезли мы в палатку, угрелись, заснули.
Наутро – в очередной маршрут. Идем. Солнце шпарит как никогда. Добрались до репера, чувствую, у меня круги перед глазами и голова от боли раскалывается. Ткнулся в траву, подняться не могу, нету сил. «Что с тобой, Егор?» – это Саша, а я как онемел – губы запеклись, тошнит. Башка словно чугунная. Вырвало меня. Потом провал в памяти. Очнулся – Люся мокрую тряпку ко лбу мне прижимает, ворот рубашки расстегнут. Лежу навзничь, голова трескается. Солнечный удар. А поляки мои не подходят, косятся издали: божья тебе кара! Эк же не ко времени... Правда, довольно скоро пришел я в себя, пошатываясь отправился в указанном направлении... Однако лекции свои антирелигиозные прекратил. Не из страха наказания, не хотел больше настраивать парней против себя. То говорили, перешучивались, по-товарищески относились, а то сторонятся, отмалчиваются, смотрят косо. Боюсь, случай этот только укрепил их веру. К счастью, долго зла не держали. Раз уж господь простил, то и они отпустили мой грех.
Если к вечеру становились мы лагерем возле какой-нибудь деревни, Стась отправлялся «к девкам». Яцек со Стефаном не ходили, а он одевал чистую рубаху, надраивал кирзачи и намыливался туда, сманивая меня. Иногда и я тянулся следом. Не упомню, увенчивались ли его походы какими-то победами, я, во всяком случае, никаких успехов не имел. Телок телком. И долго еще в этом качестве пребывал, до самой женитьбы. Парни местные нас не трогали, да их, считай, и не было: два-три подростка на всю улицу. Девчонок-то куда больше...
Редкие эти деревеньки, часто со смешанным населением: казахами, русскими, украинцами, немцами Поволжья, служили нам базами дополнительного снабжения. Как я уже писал, раз в месяц находил нас грузовичок из Куртамыша, из отряда, привозил «паёк» – муку, крупу, консервы, сахар, постное масло, – снабжали нас по рабочей норме. Не слишком обильно, но прожить было можно. Вечером и утром варили на всех ведро баланды – каши-затирухи или просто муки, присоленной и заправленной банкой тушенки, выпивали полуведерный чайник чая, а вот печеный хлеб, картошку, другие овощи, а то и свежее мясцо, мед – добывали у колхозов с помощью наших «важных бумаг» – бережно хранились у Саши эти «мандаты» на фирменных бланках, с гербовыми печатями и размашистыми подписями. Сообщали они следующее: «По заданию Комитета Обороны предъявитель сего, имя-рек, согласно постановлению Совета народных комиссаров СССР, осуществляет... Просим все государственные учреждения, райсоветы, сельисполкомы, правления колхозов и т. д. и т. п. оказывать необходимую помощь транспортом, продовольствием и проч...» На основании этой бумаги выделяли нам лошадей и телеги, конюха-повара, посильно подкидывали продукты питания. Прибыв в какую-нибудь глухую степную деревеньку, мы с Сашей (я в качестве свиты, помощника и носильщика) разыскивали местное начальство и, предъявив грозную бумагу, требовали «содействия», особенно – съестного. Будем, мол, пять дней работать на вашей территории, семь человек, две лошади... Из расчета по положенной нам норме... Нам не отказывали. Где мешок картошки, где пару пудов пшеницы, а где и барашка или хороший оковалок свинины, пару ведер молока, глечик меда. Кое-что в колхозных кладовых еще оставалось, а бумаг с гербовой печатью и словами «Совет народных комиссаров» местные председатели отродясь не видели... Так что проходили мы как важные шишки, выполняющие особо ответственное задание... В одном из таких аилов председатель, разусердстовавшись, пригласил нас к вечеру на угощение. Не удержусь, расскажу подробнее о том нашем гостевании.