Вроде бы все серьезно, дальше некуда, а в глазах полковника все время улыбка умного, все понимающего человека: «мальчишка ты, дурачок-мальчишка». Все завершилось, как теперь говорят, «о кей!», но летел я домой не без некоторой оторопи душевной: а ну как сделали у нас в ванне обыск, нашли мой Вальтер? Обернутый в промасленную бумагу, замотанный в какие-то тряпки, лежал он на самом дне ванны, под моим ложем. Чтобы мама часом не обнаружила его в нашем «гардеробе», завален был он старыми тетрадками, газетами...
Совсем свечерело, когда ворвался я в свою камеру. На улице, правда, было еще светло. Мамы нету, но может появиться с минуты на минуту. (Она ведь работает в этом же доме, иногда задерживается – ее начальник просит составлять какие-то протоколы, он секретарь местной парторганизации, но человек не шибко грамотный...) Извлечь из схрона свой пистолет я бы при маме не смог, потому торопливо сдвинул топчан, вытащил сверток и сунул за пазуху. На бегу ухватил кусок хлеба – не лопал с утра, – и выскочил в коридор. Никого. Спустился вниз, во двор. Еще очень светло. Апрель уже. Восьмой час, а светло. Выбрался на набережную. Все время озираюсь. По тротуару бредут редкие прохожие. Возле парапета – пусто, но где гарантия, что никто мной не интересуется? Нога за ногу поплелся в сторону Устьинского моста. Москва-река уже вскрылась. Полна-полнехонька, урез воды в полутора метрах от меня. Светло! И люди снуют... Миновал Устьинский, доплелся до следующего моста. Идут! Пошел дальше. Лишь бы подальше от дома. Километров пять отмахал, почти до самого Автозаводского моста. С независимым видом оперся о парапет набережной – чего особенного? Отдыхает человек, на черную бегущую воду смотрит, воздухом дышит. Вот вроде и совсем темно. И никого вокруг не видать. Вытащил сверток и что есть силы запулил его в реку. Булькнуло. «Прощай, оружие»... Постоял, руки-ноги дрожат. И освобождение, и одновременно – жалко до слез. Вы только представьте себе – семнадцать лет – настоящий Вальтер. Это тебе не пугач, не самопал, не игрушечный пистолетик. Оружие. Повернулся, доплелся до Канавы. По ее набережной дошел до улицы Осипенко, петляя через какие-то проходные дворы, выбрался на Пятницкую улицу и лишь тогда, у Каменного моста вновь вышел на москворецкие набережные. Конечно, никакого «хвоста». Все чисто. Домой явился только в двенадцатом часу. Чтобы уж закончить этот сюжет, поведаю еще об одной своей несбывшейся мечте. Всю юность хотелось мне иметь настоящего, на всю жизнь, друга. Прикипал душой то к одному, то к другому... И не получилось у меня Огарева. С Ронькой развело его военное автомеханическое училище, куда определил наследника папа-полковник, Володя подался в Литинститут, встречались редко, хотя и до сих пор рады друг другу. Кота недолюбливал с детства, Марка потерял с помощью «Лубянки». Ответь он мне тогда, осенью, откровенно, может быть, и не разошлись бы наши дорожки. А так, без полного доверия... Подробно пишу обо всем этом, потому что – первое наиболее серьезное переживание. И, пожалуй, следует рассказать, как развивались события дальше.
"Секретный сотрудник"
«Сексот» – так звучало в народном произношении это понятие, так презрительно и уничижительно называют и до сих пор этих людей. Слова «филер», «доносчик» как-то ушли из нашего лексикона, «добровольный помощник» – пытались именовать представителя этой категории в органах внутренних дел. Но народ звал их – «сексотами». «Сексот» – это даже не «легавый», как именовали приблатненные милицейских, это куда хуже, это мерзее – «сексот». Существовали «топтуны», «воротники» – к этим малопочетным профессиям мои ровесники относились с презрением, но без ненависти. Ну тупица, ну бездельник, ну держиморда в штатском – топчется на улице, по которой проезжают правительственные машины, или возле подъездов, где изволят проживать всякие шишки, поглядывает по сторонам. У всех этих «топтунов» определенная униформа: черные глухие пальто с мерлушковыми воротниками, такие же шапки, а летом – черные костюмы и шляпы, идущие многим из них, как корове седло. Зимой, когда холодает, воротники подняты, поэтому и «воротники», деятели эти сразу заметны. Бродит такой лоб, а чаще всего они крепкие, высокие мужики, по тротуару, косится по сторонам, поглядывает на снующий туда-сюда городской люд, но никого не трогает. Ну и бог с ним. Топтун. Существует еще «стукач» – этот поподлее, доносчик. Но и про стукачей окружающие, как правило, знают. Такие особи внедрены в каждое учреждение. Они несут определенные обязанности, хотя в большинстве люди некомпетентные, работники аховые... Но подлее всех «сексот». Это страшно, это подло. Это провокатор. Ты с ним, как с человеком, а он...
Но по порядку. Как мне было указано, я на следующее утро набрал «зашифрованный» номер, Семен Александрович дал адрес и попросил зайти вечерком. Та же улица Горького, но ближе к центру. Конечно, сегодня ни этажа, ни квартиры не помню, а вот дом частенько вижу. Вход со двора. После уроков пошел вниз к Манежной. Ближе к спине заткнут за пояс двойник моего утопленного Вальтера. «Семен Александрович здесь живет?» – «Проходите, пожалуйста». Обыкновенная прихожая обычной московской квартиры, висят какие-то пальто, стоит велосипед. Дверь открыла девушка моих лет.
– Папа, к тебе! – и довольно радушно проводила меня взглядом, когда двинулся я к распахнувшейся двери одной из комнат.
– Заходите. Даша, поставь нам чайку. Черт знает что... В домашней куртке, расположенный, вежливый.
– Вот, вы просили... – залез рукой за спину, под китель, вытащил пистолет. Протянул. Полковник взял его, взвесил на ладони, усмехнулся.
– Гляди-ка! Сам делал?
– Сам.
– Мастер. Ну садись, – опять перешел на «ты». – Хорошо сработано. – Открыл ящик стола, сунул туда. – Тебе больше не потребуется. Конфискую. С таким можно на улицах грабить... Не пробовал? – пошутил он. И перешел к делу. – Значит, так. Сейчас у тебя начнутся экзамены. В июне кончишь? – Я кивнул. – Адрес твой у нас есть. Когда потребуешься, дадим знать. А телефона нет?
Очень не хотелось мне рассказывать, где именно я живу. Но в общем коридоре висел телефон. Уж лучше, чтобы звонили. Позовут. Записал мой номер.
– Как у тебя с языками?
– По-немецки в детстве болтал, в немецкой группе до школы был.
– Добро. Чайку выпьем? Пошли.
Я было стал отказываться. Очень неловко себя чувствовал. Но согласился. Пошли в уютную кухоньку. Кипящий чайник, на столике вазочка с печеньем, конфеты.
– Может, есть хочешь? Даша!..
– Да нет, что вы! Я сыт...
Появившаяся в кухне дочь разлила чай, присела сама у стола. Слово за слово, выяснилось, что она тоже театралка. Хочет поступать или в Камерный, или в Вахтанговский. Разговорились... Короче говоря, просидел я в этой кухоньке добрый час. Отец ушел, а мы продолжали непринужденно болтать. «А этот спектакль видели? А какой Берсеньев – Сирано!..» Даже не хотелось уходить. Но распрощался. «Может, встретимся. В Вахтанговском уже документы принимают...»
Ушел я из этого дома успокоенный, даже гордый тем, как приняли меня, как говорили. И Даша – ничего себе. Не выставляется. Может, действительно, побоку актерство? Тут серьезное дело предлагают. Разведка – раз про языки спрашивал. И что зять у меня герой, знает... И про отца...
Не уверен, так ли потекла бы моя дальнейшая жизнь, не будь эта встреча с Семеном Александровичем последней. Больше я его никогда не видел, а по известному телефону звонить не решился. Не было повода. В толпе абитуриентов, возле подъезда театрального училища пытался высмотреть Дашу, но ее нигде не было. Так все и закончилось – пшиком. Да и обстоятельства моей жизни круто изменились. Отпраздновали мы Победу, сдал я документы в Вахтанговское и в числе немногих – двадцать пять из полутора тысяч желающих – во конкурс! – был принят на первый курс. Три тура по специальности, а потом еще конкурсное чтение, конкурсные этюды – перед всем синклитом вахтанговцев... Летом приняли нас условно, осенью еще один поток поступающих, и всех, кто пробился, еще раз на конкурсные этюды... Только тогда утвердили. Один на сто человек! Во! Как тут было не задрать носа, как не возгордиться? Значит, талантливый! Признали. И не только в Вахтанговском признали – мы тогда одновременно еще в два-три училища пробовались: при Камерном, при МХАТе, в МГТУ – было такое среднее театральное «Московское городское»... Но и при Камерном театре, и в студии Завадского при театре Моссовета диплома о высшем образовании не давали. Только у вахтанговцев (в Училище имени Щукина) и при МХАТе: они были «на правах вуза». Куда как хлопотное было лето. Экзамены на аттестат еще не начались, дали мне в канцелярии экстерната несколько экземпляров справки, дескать, прошел курс десятилетки. В театральных – принимали и такие, экзамены-то не совпадали. А там, мол, сдам и заменю. Таким-то образом и удалось в четыре сразу подать заявления. И надо же – в училище Камерного прошел, в МГТУ. Вот только во МХАТовском поперли с третьего тура... Но все равно. Явно способный человек. А Володька Соколов звал в Литинститут! Тоже мне конкурс – двое парней на одно место, остальные – девицы. В сорок пятом-то не вернулось еще из армии фронтовое поколение. И попасть в институт мало-мальски пишущему москвичу, да еще такому, которому не требовалось общежитие, да была гарантирована поддержка кое-кого из «крупных» писателей, а нас знали и Сергей Владимирович Михалков, и Лев Абрамович Кассиль, и Елена Благинина... а меня еще Гаврила Валерьянович – было не очень трудно. Нет, брат, ты попробуй в театральное пробиться! Ну да обо всем этом ниже, а поканеобходимо кончить заявленную тему.
В треволнениях экзаменов как-то совсем вылетело из головы предложение, вернее, предположение полковника. А ведь, продолжись наше знакомство, кто знает... Очень он мне понравился, этот Семен Александрович. Обстоятельный человек. И добрый. И ко мне по-доброму отнесшийся. И дело-то какое заманчивое: пусть жить не своей жизнью, но помогать Родине бороться с коварным врагом! Разведка! Романтика! Дальние страны... И, хоть в какой-то мере, осуществление мечты – месть фашистам и буржуям за поруганную отчизну... Да видно – не судьба. Честное слово, чуть ли именно не такие монологи роились в голове, когда приходило вдруг на ум то последнее свидание... Однако, видать, не судьба. И так хорошо! И так все – здорово! Знать бы, как оно еще обернется... После летних борений, волнений, надежд, в круговерти которых я было совсем позабыл о своем опрометчивом заявлении на Лубянке. В начале осени мы, свежеиспеченные вахтанговцы-первокурсники, не успев еще приступить к учебе, отправлены были в подсобное хозяйство театра, в Плесково, где находилась и база отдыха