Рязанский ТЮЗ
Рязань – это же очень близко от Москвы! Это же – три-четыре часа в вагоне – и дома! Ребята считали, что мне повезло. Я и сам так думал. Даже не стал никому больше показываться, не стал договариваться с другими «купцами» – директорами и худруками периферийных театров, наезжавших в Москву в поисках пополнений своих трупп. Главный режиссер Рязанского областного Театра Юного Зрителя пришелся мне по душе – небольшого росточка, розовый, улыбчивый, этакий живчик и жуир. Как он сам представлялся – «ученик Станиславского, заслуженный деятель искусств – Верховский». Тогда я еще не знал, что звание ЗДИ у него несколько «подмоченное» – одной из упраздненных Северокавказских республик-автономий, так что практически права он на него не имел, но во всех программках и афишах – именовался.
Верховский сулил мне золотые горы: комнату – для театра вот-вот сдается дом! – роли и в классическом репертуаре, и в самом актуальном, современном. Правда, в те годы «современный» репертуар, как вы, наверно, знаете, был не очень завидным – Суров, Софронов и прочие... «Я вижу вас в роли молодого Сталина – это будет очень интересная работа. В свое время я играл Ленина...» Сказать честно, я в те поры нисколько не отрицательно относился к возможности сыграть молодого Coco Джугашвили, даже наоборот, и подобная перспектива, не в карьерном смысле, на что прозрачно намекал режиссер, грела душу. Даже на одной из своих фотографий путем ретуши попытался сделать себя похожим на известный фотопортрет из первого тома собраний сочинений вождя. И пьеса такая была – «Из искры»... О ставке-зарплате я даже не заикался – мне была положена «вторая-вторая» – шестьсот девяносто рублей. Жить можно.
На об:"март 1951 г "Шутники" Островский А.Н., Рязань. Т.Ю.З.Саша Гольцов - Герасимов Г.П.Моей маме и моей тете к 8 марта 1951 г.Сын и племянник."
Несколько слов для несведущих об оплате актерского труда в те годы. Театры делились на академические, республиканские, театры первого, второго, третьего и даже, кажется, четвертого пояса. И в каждом «поясе» – категории: первая, вторая, третья, а в категории – «ставки», тоже первая, вторая, третья... Сложно? Да, не очень просто. Категория присваивалась актеру в зависимости от его профессиональной ценности, от его квалификации. А вот «пояс» театра, куда попадал он по воле случая, вернее, по приглашению администрации, от него не зависел. И обладатель определенной категории, годами иногда ее добивавшийся, попадая из «первого» в «третий», терял в зарплате до полутораста рублей... Не менялись эти ставки с начала тридцатых годов. Может, несколько неточен я в указаниях поясов и категорий. Была еще «высшая», назначались и «персональные» для артистов, которым присвоено звание заслуженного или народного. Но таких – в провинции в то время – единицы. А так... Представьте себе только – какая-нибудь актрисочка, приглашенная в профессиональный театр из местной самодеятельности. Какое счастье! Ее талант замечен! Разве может она отказаться? И идет она, зелененькая, на самую низкую ставку – лишь бы быть при Искусстве... В городе – родитель ский дом, от нее не ждут особых прибылей, прокормят, оденут. Вот и попадает наивная девушка в самое настоящее рабство. Первое время, когда мордашка у нее еще не завяла от ежедневной гримировки, фигурка не расплылась от малоподвижности репетиций и ожиданий выхода в крошечной рольке субретки или бессловесной старушки на балу – она пользуется некоторым успехом среди интеллигенции, у местных львов, в газетке нет-нет да и мелькнет ее имя... А театрик-то третьего пояса, а ставочка-то третьей категории, а талантик-то небольшой, а школы-то никакой, а времечко-то бежит... Повезет – выскочит замуж – профессии никакой, возьмется вести драмкружок в фабричном клубе, а то поступит дикторшей на местное радио, если таковое имеется... А не повезет, так и сидит десятилетиями за кулисами на своих трех сотнях рублей. Никому не нужная, ничего из себя не представляющая. Бесправная рабыня режиссера, готовая на все, лишь бы не выгнали. Я не сгущаю краски. И в Рязани, и потом в Чите, где служил я два сезона после армии, встречал я таких актрис. Ужас. Уборщица материально живет куда богаче, билетерша, кассирша... А ведь тут актриса, человек творческий, носитель культуры... Со всех трибун долгие годы долбят ей: «Театр – храм», «театр – воспитатель, воитель, нравственный учитель...», она слышит и знает слова: эстетика, катарсис, высшая цель искусства, благородство творческого труда... Господи! Что уж перечислять! Нищенство, убогость и одновременно – претензии. Актерская гордость. Первородство. Ежели сегодня Союз театральных деятелей сможет как-то изменить эти дикие, доисторические судьбы – честь ему и хвала!
Но меня вновь потянуло в сторону, извините.
Кончилось лето. Из Рязани прислали мне «подъемные», выпечатку текста двух ролей, репетиции должны были начаться десятого сентября, но сбор труппы несколькими днями раньше.
То же (без подписи)
И вот я в первом по-настоящему «своем» театре. Мрачный, неосвещенный зал. Занавес раскрыт, на сцене – дежурная лампочка. Поднялся по боковым ступеням. Полукруг рампы, софиты, пыльные кулисы, падуги, какой-то ветхий задник, что на нем нарисовано – не разберешь. Постоял, походил. Тихо-тихо в зале. Помычал, попробовал голос. Вроде не глухо. Какая-никакая акустика есть. Мой театр. Хорошо помню эти минуты. Вещи остались у администратора. Чемодан, постель, сумка. Скоро должен решиться вопрос – где мне на первое время поселяться. Конечно, никакой «комнаты» и в помине нет. Может, к весне. А я-то, законопослушный обыватель, выписался в Москве, открепился в военкомате и райкоме комсомола. Чтобы все как положено. И ведь упреждали меня – не верь, погоди, успеешь! Где там: в паспорте – штамп, в кармане – документы, чтобы встать на учет. Остался бы с московской пропиской – никакая Рязань не подмела бы с призывом... Нарушать? Ни за что! Необученный ишо!
За кулисами лесенка в подвал – под сцену. Там гримуборные – дощатые клетушки. Там же «цеха» – гримерный, реквизиторский, костюмерная, – помещение явно было рассчитано с большим запасом. Когда-то здесь играл Областной драматический, потом ему построили новое здание, а сюда вселился ТЮЗ. Повезло ТЮЗу. Во многих областях ютятся эти детские театрики в совсем не приспособ ленных местах.
Актеров штатных у нас человек двадцать, а тут только гримуборных до трех десятков! Сейчас поймете, к чему я клоню: все эти из вагонки слепленные комнатушки, без окон и вентиляции, – даровая жилплощадь. Кто тут только не жил: несколько актерских пар, костюмерша, кассирша, билетерши, какие-то посторонние люди, работавшие в отделе культуры, в библиотеках, даже районная прокурорша, вышедшая когда-то замуж за артиста, да бросил он ее и уехал... Воронья слободка. Нашлось местечко и мне. Два зеркала, бра, узенький столик, пенал-шкаф для одежды (для костюмов), софа из каких-то спектаклей о жизни дворян в девятнадцатом веке... Дали матрас, подушку. Одеяла, простыни, наволочки, полотенца, – привез из дому. Так и начал жить.
Познакомился с сослуживцами. Труппа оказалась с бору по сосенке: несколько вполне добротных профессионалов, несколько молодых, недавно окончивших театральные училища в Харькове, Саратове, одна из новеньких – Надя Гуцкова, приехавшая вместе со мной – выпускница Щепкинского училища. Но большинство – без школы, без театральной культуры, – из самодеятельности, народ бесталанный, бездельный, некоторые – явные алкаши. Кое-кто – местный, эти чувствовали себя увереннее, как-никак – тыл: родичи, свой дом, хозяйство. Остальные же без кола и без двора, перекати-поле, скитальцы по России. Некоторые, кроме актерской профессии, владели и другими: шили костюмы, делали парики, даже рабочими сцены подрабатывали. Никто против начальства и пикнуть не смел – рабская зависимость.
Рядом со мной, в гримуборных и других помещениях театра, ютились актерские пары: Цицунов с Беловой, Дэвид Гюнтер с женой Гитой и приемным сынишкой, – Дэви хороший актер, играл уже третий сезон, все молодые герои – его. Тут же, в комнатках закулисья, существовали художник, второй режиссер Галачьян с женой Ниной и сыном, <а также> актерская пара из харьковского училища (<они стали> впоследствии моими друзьями и неоднократно заезжали ко мне в пятидесятые-шестидесятые годы в Москву) – Виктор Занадворов и Нина Дуркина. И еще разные люди проживали, зачастую особого отношения к театру не имевшие. Из подвала был и второй выход – непосредственно во двор театра. Мы, молодые, жили чуть ли не коммуной: Нина с Гитой и Катей Беловой по очереди что-то варили на керосинках и примусах, а мы, «мужчины», таскали картошку, молоко, хлеб. Раз-два в месяц удавалось мне смотаться на пару часов в Москву – тащил от мамы варенье (клубника-то своя, с дачи), какую-нибудь колбасу, масло...
На об.:"Шутники". А.Н. Островский, Рязань Т.Ю.З. постановщик Галачьян Н.А.Верочка: Дуркина Н.И., Аннушка: Давидович Н.С., Саша Гольцов: Герасимов Г.П.1951 г. Март
Ставка, о которой я говорил выше, досталась мне только после нового года и немалого скандала. Во-первых, оказалось, что положена мне «вторая категория и вторая ставка» в театре третьего пояса, а у ТЮЗа был третий, не шестьсот девяносто, а шестьсот. Наде Гуцковой, которая снимала у кого-то угол, вообще положили пятьсот – «третью ставку», что <уже> ни в какие ворота не лезло. Но Надя молча глотала слезы – и так большая удача, что попала в театр: обычно «юбку» брали только со «штанами» – то есть супружескую пару. Женщины не были в чести. А тут еще ТЮЗ получил в новом сезоне нового директора, некоего Дадерку – недавнего руководителя Дома культуры в одном из районов Рязанщины. А у Дадерки – жена. Вот он свою женушку – бездарную самодеятельную артисточку, впервые попавшую в настоящий театр, – и определил на ставку «вторую-первую»: на мою, шестьсот девяносто. Играть она пока ничего не играла – деревянная какая-то женщина, но вертелась возле кассы, администраторской... После первой же зарплаты я восстал. Ребята поддержали меня, директор, убоявшись, что о его махинациях станет известно отделу культуры, пошел на попятную, добавил мне законные девяносто. Но я потребовал, чтобы и Наде платили положенное, чтобы справедливость была восстановлена. В те поры я еще не ведал, чем завершится к весне моя конфронтация с начальством, к каким пертурбациям и в моей, и в театральной жизни она приведет. Чувствовал же я себя достаточно уверенно: партоганизации в театре не было, один партиец – Дадерко, а нас – пятеро комсомольцев, мы создали группу, меня выбрали комсоргом. Горком тут же ухватился, навалил на нас комсомольский политкружок на каком-то деревообделочном заводике, там же мы и драмкружок организовали – так что комсомольское начальство, вхожее в высшие сферы, относилось к нам весьма благосклонно. До нас в ТЮЗе ячейки не было.