— Кого вам надо? — услышал я голос. Это был парень из издательства. Я сказал, что хочу поговорить с Люси.
— Хэлло, Люси.
— О, Майк, ну право же…
— Люси, этот человек опять здесь.
— Да, Майк. Он здесь, я знаю.
— Сейчас два часа ночи.
— Да, два часа ночи. Не огорчайся, Майк. — Голос ее звучал так мягко, что я сказал:
— Перестань стараться щадить меня.
— Знаешь, я лучше положу трубку.
— Это я положу к черту трубку.
Я стоял у телефона, раздумывал, и меня мутило. Я заметил, что в пальцах у меня зажата какая-то бумажка, вгляделся и увидел, что на ней нацарапан номер телефона Найджела. Я снял трубку и набрал этот номер.
Прождав почти минуту, я наконец услышал женский голос:
— Да? Кого вам надо?
Кажется, я сказал:
— Я хочу знать, что тут происходит.
— А кто это говорит? Вы ошиблись номером, — быстро сказала женщина.
— Нет, не ошибся, — сухо возразил я. — Позовите-ка, будьте любезны, к телефону Найджела.
— Найджел ведет собрание. Вы нам мешаете. У нас еще очень много вопросов на повестке дня. Мне некогда заниматься с вами, сэр.
— Говорит министерство социального обеспечения, — сказал я и услышал, как женщина бурно задышала в трубку. И отключилась.
Я прошел через гостиную и начал разыскивать входную дверь. Я подумал, что все более или менее стало на свое место. Обидам Марго отдана заслуженная дань: она испытывает от этого известное удовлетворение, теперь нужно только, чтобы кто-нибудь спросил Найджела, что все это значит, и не оставлял его в покое, пока он не даст вразумительный ответ. После чего пусть уж в этом разбираются специалисты. Что касается меня, то время — лучший лекарь, время все исцелит. Я это понимал, и это-то и было самое печальное. Я не хотел исцелиться. Я хотел, чтобы безумная одержимость моей любви к Люси продолжала подстерегать меня даже во сне; чтобы она смеялась мне в лицо со дна полупустых бокалов; чтобы она накидывалась на меня внезапно из-за угла. Но придет время, и лицо Люси сотрется в моей памяти; придет время, и, повстречав ее на улице, я небрежно поклонюсь ей, и мы выпьем по чашечке кофе и поговорим о нашей последней встрече и о том, как много воды утекло с тех пор. А нынешний день — да ведь и его уже нет, ведь уже настало завтра — канет в прошлое, подобно всем остальным дням. Он не будет отмечен красным в календаре как день моих неистовых домогательств, как день, когда мою любовь украли у меня из-под носа. Я отворил входную дверь и поглядел в ночь. Было холодно и неуютно. И это пришлось мне по душе. Мне было очень плохо, но я был этому рад, потому что в этом все еще была жива моя любовь к Люси. Не раздумывая, я захлопнул дверь и оградил себя от темноты и моросящего дождя. Когда я шел обратно в гостиную, печаль забвения ужалила меня в сердце. Уже сейчас, думал я, время делает свое дело. Часы тикают, и время уносит от меня Люси, разрушает ее облик, убивает все, что было между нами. Время сыграет мне на руку, и с его помощью я вспомню сегодняшний день без горечи и без волнения. Вспомню его, как пятнышко на нечеткой поверхности пустоты, как какой-то смешной и нелепый день, — день, когда мы захмелели от пирожных с ромом.
Ангелы в "Рице"
Эта игра вступала в свои права, когда вечеринка — или что-нибудь в этом духе — подходила к концу и часть гостей разъезжалась. Те, кто задерживался дольше — обычно после часа ночи, — знали, что предстоит игра, и с этой целью, собственно, и задерживались. Нередко в этот именно момент, то есть далеко за полночь, возникали супружеские разногласия: остаться или уехать домой.
Игра, заключавшаяся в обмене мужьями и женами, и притом по воле случая, а не по собственному выбору, вошла в обиход в этом новом предместье где-то в середине пятидесятых годов. Тогдашние ее участники были теперь людьми не первой молодости, но игра продолжала жить. Особенной популярностью она пользовалась в предместье у тех, кто уже пережил ранние супружеские бури, народил детей, устроил их в школу и ощутил первые признаки угасания брачного пыла, разжечь который не удавалось больше даже с помощью джина с тоником.
— Мне это кажется чудовищно глупым, — заявила Полли Диллард своему мужу накануне вечеринки у Райдеров.
Ее муж — его звали Гэвин — заметил, что ведь уже не первый год им известно, чем в предместье занимаются субботними вечерами. Он напомнил ей, как они однажды засиделись у Микоков слишком долго и поняли это, когда остальные мужчины, тоже задержавшиеся там, побросали ключи от своих машин на ковер, а Сильвия Микок начала завязывать шарфами глаза женам этих мужчин.
— Я хотела сказать: глупо, что Сью и Малькольм ввязались в это дело, совершенно неожиданно, ни с того ни с сего.
— Мне кажется, они просто так — тянутся за другими.
Полли покачала головой. И спокойно возразила, что в прежние времена Сью и Малькольм Райдер не склонны были тянуться за другими в таких делах. И Сью, когда говорила с ней об этом, была очень смущена, прятала глаза и походила на дурочку школьницу.
Гэвин видел, что Полли расстроена, но он знал — одного у нее не отнимешь: после того, как Полли родила двоих детей и они переселились сюда, в предместье, она научилась справляться со своими огорчениями. И сейчас она справлялась что надо: держалась спокойно, не повышала голоса. Так же спокойно, должно быть, вела она себя и тогда, когда Сью Райдер, отводя глаза, сказала ей, что они с Малькольмом решили тоже включиться в эту столь популярную в предместье игру. Полли, конечно, была удивлена и не скрыла этого, но со временем постарается примениться к обстоятельствам. К концу вечера она уже свыкнется с этой мыслью и примирится с ней, философски примет то, что ей открылось, как неизбежное следствие возрастных изменений в психологии Райдеров, однако будет отрицать, что нечто подобное может когда-либо произойти и с ней самой.
— Вероятно, — сказал Гэвин, — Сью была похожа на школьницу, принявшую решение, что надо позволить кому-нибудь поцеловать себя разок. — Ты не думаешь, Полли, что и ты в свое время выглядела в этих случаях глупо?
— То совсем другое дело, сказала Полли. А тут — вообразить только, что ее партнером может оказаться какой-нибудь вечно потный Тим Граффид! Да ни одна школьница, если она в своем уме, не подпустит к себе Тима Граффида на пушечный выстрел. Ей как-то даже не верится, что Сью и Малькольм всерьез надумали все это. И что только творится с людьми, сказала она, и Гэвин ответил, что он и сам удивлен.
Полли Диллард исполнилось тридцать шесть лет, муж был на два года ее старше. В ее коротких светлых волосах недавно появились уже седые пряди. Ее худое, продолговатое лицо нельзя было назвать миловидным, но порой оно становилось даже красивым: у нее были синие глаза, крупный рот и широкая, чуть насмешливая улыбка. Сама Полли считала, что все в ее лице как-то не прилажено одно к другому, а фигура у нее слишком плоская и груди слишком маленькие. Но к тридцати шести годам она уже привыкла ко всем этим особенностям своей внешности, а другие женщины начинали завидовать ее сложению и моложавости.
В тот вечер, когда они собирались в гости к Райдерам, она, сидя в спальне перед туалетом и кладя под глаза тени, вглядывалась в свое лицо, в котором, по ее мнению, одно не соответствовало другому, и время от времени посматривала в зеркало на мужа. Сняв свой обычный субботний костюм, Гэвин облачался в более подходящее для субботней вечеринки у Райдеров одеяние — голубой вельветовый костюм, розовую рубашку и розовых тонов галстук. Темноволосый, среднего роста, начинающий тучнеть от весьма обильных обедов и возлияний, он был все еще красив, так как предательская одутловатость пока лишь чуть-чуть начинала проступать в твердых чертах его лица. По профессии Гэвин Диллард был кинорежиссером коммерческих телевизионных фильмов, главным образом рекламирующих мыло и различные моющие средства.
Полли уже поднялась со стула и стояла перед зеркалом, когда в дверь позвонили.
— Я отворю, — сказал Гэвин и добавил, что это, верно, Эстрелла — приходящая к их детям на вечер няня.
— Эстрелла сегодня не придет. Мне пришлось позвонить в Бюро услуг. Судя по голосу, это какая-то ирландка.
— Ханна Маккарти, — объявила появившаяся в дверях круглолицая молодая особа. — А вы мистер Диллард, сэр?
Гэвин улыбнулся ей и сказал, что да, это он. Притворив за ней дверь, он помог ей снять пальто. Потом повел ее через белый просторный холл в гостиную — тоже просторную, с бледно-голубыми стенами и такими же шторами. Один уже в постели, сообщил он ей, а другой еще в ванне. Двое мальчиков, пояснил он, Пол и Дэвид. Жена познакомит ее с ними.
— Хотите чего-нибудь выпить, Ханна?
— Что ж, пожалуй, не откажусь, мистер Диллард. — И она широко улыбнулась ему. — Немножко хересу, если у вас найдется, сэр.
— Ну а как дела на старой родине, Ханна? — как бы мимоходом спросил Гэвин, протягивая ей бокал с хересом и стараясь быть любезным. Он отвернулся, чтобы налить себе джина с тоником и ломтиком лимона. — Ваше здоровье, Ханна!
— Ваше здоровье, сэр! Вы спрашиваете меня об Ирландии? Что ж, Ирландия не меняется.
— Вы бываете там?
— Каждые каникулы, мистер Диллард. А здесь я прохожу педагогическую практику.
— Я ездил как-то раз в Корк на кинофестиваль. Очень все здорово было, как в доброе старое время.
— В Корке мне не довелось побывать. Я родом из Листауэла. А вы сами тоже работаете в кино, сэр? Вы киноартист, мистер Диллард?
— Я, правду сказать, кинорежиссер.
В комнату вошла Полли. Я — миссис Диллард, сказала она. Улыбнулась, стараясь так же, как Гэвин, быть дружелюбной, чтобы девушка чувствовала себя свободно. Поблагодарила ее за то, что она приехала по такому срочному вызову и, вероятно, издалека. Полли надела новую, купленную только на прошлой неделе по совету Гэвина юбку, белую кружевную блузку, которую носила с незапамятных времен, и нефритовые бусы. Зеленая вельветовая юбка была подобрана в тон нефритам. Она увела новую няню, чтобы познакомить ее с детьми.