Перевод П.Мамонтова
СЕМЬ ВИТКОВ НАВЕРХ
Ты едешь:
семь витков наверх,
и вот ты здесь -
Скафсобергет.
Ты пишешь стихи:
семь витков наверх,
оно написалось,
стихотворение.
ЛОШАДЬ И ДВАДЦАТИКИЛОМЕТРОВАЯ ГОНКА
Двадцатикилометровая гонка,
бесконечная трасса, подъемы и повороты.
На самом трудном последнем участке
толпа веселящихся зрителей,
насмешка в глазах:
понятно, мы ведь не те, кто финишируют первыми.
- Давай-давай! Побыстрее!
- Поддай огоньку! - кричат нам они.
Вечно они недовольны.
Совершенно не разбираются в гонках.
Не понимают, что здесь происходит.
Позади веселой толпы, чуть в стороне,
за изгородью стояла лошадь.
Большие темные глаза ее встречали нас,
казалось, лошадь все понимает,
и это было нормально,
чем отличались мы от беговых лошадей?!
Утешение было в этих глазах и никакой насмешки,
они словно говорили: все хорошо,
неплохой результат.
Они как будто хотели помочь нам, подтолкнуть.
И лошадь заслужила право
на наше уважение.
Мы увидели: в гонках она разбирается.
ДВА УЖЕ НЕМОЛОДЫХ ДРУГА ЮНОСТИ
Года прошли -
в юности они были близкими друзьями,
теперь же встречались редко.
Но при встречах оба старались попасть
в тот веселый, немного насмешливый тон,
который раньше был принят у них.
Им хотелось, чтобы все было так, как прежде,
когда молодость еще не ушла.
Легко и непринужденно
они всегда находили при встречах
прежний тон,
и они думали: а ведь ничего не изменилось
за эти годы,
все как прежде.
Но окружающие и посторонние видели,
что от былого мало осталось,
многое изменилось со временем,
их молодость ушла навсегда.
И только они сами не замечали небольших
перемен,
которые приходили с годами,
следов, что оставляла на теле и на душе ответственность,
и ежедневное напряжение,
и эта растущая покорность.
"Вянет лес..."
Вянет лес,
умирают рыба и птица.
Сера и дым
отравляют землю.
Мы вправе спросить:
уж не открылась ли щель
в ад?
ВОРОБЕЙ НА ПРОИГРЫВАТЕЛЕ
Сидит воробышек на проигрывателе,
слушает, сам не свой от счастья.
Ероша перья, плещется весело
в несмолкаемых звуках.
И два-три пера, кружась, падают
из растрепанного хвоста.
Он слушает и забывается.
Ни стука, ни звона, ни грохота -
пианино, флейта и скрипка.
УЗКИЙ РУЧЕЙ
О несчастный, жалкий ручей,
тонкая нить
возле дымящейся фабрики.
Вытоптан и истерзан его берег,
мутна вода.
Так уж случилось...
Похоже,
что завтра он умрет,
что завтра исчезнет.
Посмотри, вот его место
на этой земле,
ему тесно,
и песне тесно тут,
нет ей простора.
ЛИСТВА
Сегодня спальня моя полна листвой,
все вспыхнуло вдруг.
Листва вошла ко мне
сквозь двери и окна.
Что это значит?
Фейерверк в мою честь, награда?
Вполне возможно.
Со всех сторон - листва.
ДРОЗД
Дрозд взлетел
под белое облако
и снова вниз, в траву
у стены.
Дрозд прав, как всегда.
Черное солнце
или бычий зуб?
Думаю о непостижимом.
Дрозд прыгает пружинисто,
хвост чертит пунктир - - -,
охотится.
И вдруг начинает
говорить,
рокочет, рокочет, рокочет -
и улетает,
разбив пополам мою мысль.
ЛЕОПАРД
В тени под деревом
сидит леопард,
как крест.
Вокруг - жаркий полдень.
Спрятаны когти, спрятаны зубы,
спрятан огонь.
Он защищен,
клетка его охраняет от собственной силы.
Одолеть леопарда -
все равно что подняться на высокую гору.
ПРОЛЕТАРИЙ
Сидел ты молча, только слушал,
не веря до конца тому, что должен был
сказать сейчас.
Ты выступил,
но сразу засомневался в своих словах,
стоило им прозвучать.
Ты не доверял своему пролетарскому слову.
Здесь, среди всех этих праздничных и нарядных,
ты стеснялся самого себя
и потому не доверял своим мыслям.
Ты думал так: речь должна быть
подобна отшлифованному алмазу в витрине.
Правильно думал.
Но то, о чем ты сказал, как ничто здесь,
было устремлено в будущее.
ДОМОЙ ИЗ ЛЕСА
Он был измотан
к концу дня.
Остановившись у чахлой елки,
он коснулся хвои
и постоял минуту.
Связь, родство
возникло на краткий миг
между деревом и человеком.
В том не было необходимости,
но он остановился
и коснулся хвои,
прежде чем уйти в кончавшийся день.
СЕГОДНЯ ТЫ ПРОЖИЛ ПРАВИЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Ты прожил много дурацких дней
и наделал много глупостей,
но все не так просто,
слишком многое удерживало тебя
от того, что разумно,
слишком многое влекло к безрассудству.
Зато сегодня ты побывал и в банке,
и на почте, и в бакалейном магазине,
не сделав ни одной глупости.
Поздравляю, ты прожил правильный день.
ГАЗЕТЫ
Газеты вынуждены ловить постоянно
попутный ветер,
попутный ветер для наилучшего сбыта.
Особенно первая полоса
нуждается в нем.
Насилие, герои, преступления -
вот он, тот самый ветер.
Буквы и фотографии нагромождены, как горы.
Сегодня, как и всегда, газетам необходим
попутный ветер.
Полным ходом идут газеты,
им помогают рекламы,
кричат на перекрестках, где толчея.
В этом не было бы нужды,
но без этого не обойтись.
Вошли газеты и поселились в наших домах,
крадутся по комнате, и различимо дыханье
и преступника, и героя.
Напрасно, напрасно тщатся газеты
развить еще большую скорость.
Мы понимаем, это не ветер - ветерок,
не обращаем вниманья -
прочли и забыли.
Нас волнуют более важные вещи,
они-то и есть ветер, имеющий силу.
Но об этом газеты молчат.
Разочарованные, мы бросаем их на пол,
и лежат газеты.
ИЗ СБОРНИКА «УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДОМ», 1981
Перевод В.Тихомирова
ЕЛЬ
Ничего в ней ни потайного,
ни роскошной раскидистой кроны -
только острой верхушкой воткнулась
в небо,
ни колокольного звона -
только крепкое рукопожатие лап.
А вокруг нее
грязь и возня,
суета и гам.
Прочный панцирь и зубчатый гребень -
зверь, обыклый к ненастьям,
к снегопадам и ветрам,
но и в самую лютую стужу
зелены иглы ели.
В СТРОЕВОМ ЛЕСУ
Дело не шло:
комель за комлем
я подсекал,
а все едино,
как я ни бился,
как ни старался,
а все едино,
тянул ли, толкал -
деревья стояли,
сцепились вершины
и не желали падать.
И так подойду
и этак - гляжу,
а вдруг шевельнутся?
Стоят как стояли,
сцепились вершины,
и тут не поможет
ни молитва, ни ругань.
Нет, все впустую,
зазря стараюсь -
не ладится дело.
Но лишь отошел я,
махнув рукою,
как дунул ветер
откуда надо,
раскачал и спихнул
вершину с вершины;
тут гул по лесу прошел
и треск,
предупреждая:
сейчас начнется.
И с уханьем повалилась
сосна за сосною.
А ветер умчался,
а я ему вслед
крикнул: спасибо!
И вот что подумал:
как часто оно бывает,
что для успеха дела
мало хотеть и делать,
необходимо порою,
чтобы откуда надо
ветер подул.
ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ И ДОМ
Вот наше землевладение,
застолбленное по закону
от сих и до сих,
невеликий участок -
да наш,
куплен, оплачен,
все чин по чину -
вот номер купчей, вот номер участка,
здесь вроде ровно, а дальше - покато,
здесь вроде почва, а дальше - скалы.
Там у нас север,
а там вон - юг.
Немного терпенья, немного старанья
да ссуда из банка на энную сумму
(а под какие проценты -
спросите в банке!),
и дом построен,
не какой-нибудь - этот самый
(не дожила только наша бабуся).
Еще не покрашены стены,
и красные камни взывают:
давай-ка, работай. Вперед!
И мы убираем камни,
мы охрой золотим стены,
мы вскапываем и сеем,
и все потихоньку
входит в свою колею.
Вот первая нежная зелень,
а это - первая клумба,
ну а это...
а это...
И мы, разогнувши спины, любуемся
землевладением и домом:
да! не зря мы трудились, не зря
платили проценты по ссуде.
Там север у нас,
там - юг.
На севере - бор и гора,
на юге - солнце и банк.
НА ПОВОРОТЕ ГОРНОЙ ДОРОГИ
Даль неоглядная,
солнце и неоглядная даль,
а по дороге,
по излучистой горной дороге
двое идут,
и там, где они проходят,
звучат их шаги,
шаги по теплому щебню,
звучат, как звучали,
чудесным ладом,
ныне, как встарь.
А дорога лучится
по лесистому склону,
а двое идут
по дорожным излукам.
И с небесного склона
улыбается солнце,
слыша звук поцелуя.
"Мы, старожилы..."
Мы, старожилы в этих горах,
в этой лесной глуши,
здесь, на кручах,
мы плачем, и мы поем,
мы пашем, мы сеем
и бедствуем.
Но мы не уходим,
мы остаемся,
нас что-то держит
на этих камнях,
мы с ними схожи:
они - наши тропы,
они же - опора,
без них заплутаем,
без них сорвемся,
сорвемся и скатимся
прямо в море.
В этих горах,
в этой лесной глуши
мы живем, мы поем, мы плачем,
лишь здесь мы - воистину люди.
СТАРЫЙ ДОРОЖНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Смешно и жалко нам, с улыбкой мы встречаем
дорожный указатель, старый,
когда-то столь необходимый
на распутье,
теперь заброшенный, забытый
и никому не нужный,
ах, больше никому не нужный.
А ведь еще при Осмунне Винье
он молод был!
На сем же месте он стоял,
пророк дороги,
осиянный нимбом,
и четырьмя простертыми крылами по странам света
четыре нам указывал стези,
названия и расстояния
правдиво и неумолимо.
И от него четыре шли дороги
по лесам, по горам,
по лесам, по горам.
Встречи. Разлуки.
Теперь стоит он, старый указатель,
и перебиты крылья,
и проплывает мимо нас пожухлый нимб,
и прорицания истерлись и поблекли,
истерлись и поблекли.
И только Осмунна стихи,
доселе живы Осмунна стихи.
МАРТ
Солнце вспороло плотный сугроб
и ветер баюкает голую ветвь,
ледовую шляпу приподнимает река
и снег сползает с тринадцати крыш,
жизнь под спудом тихо вздохнула.
СТЕННЫЕ ЧАСЫ
Под стенными часами
ты когда-то стоял,
ты когда-то глядел
на золотой циферблат
и слушал, и слушал,
как часы говорят:
как сподвижник,
как брат,
обещали часы,
обещали часы -
все еще впереди!
Под стенными часами
ты сегодня стоишь,
но померк, почернел
золотой циферблат,
и сурово, и сухо
часы говорят:
как судья,
как священник,
обличают часы,
обличают часы -
и ничего впереди.
ВЗОРВЕТ! ОХ, ВЗОРВЕТ!
Я - бур блестящий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!
А я - гора, горделивый бугор.
Я дам отпор! Я дам отпор!
Тарахтят они, и трещат они,
верещат они, и хрустят они,
бур и недра гор:
напор - отпор.
Ух! - ревет динамит, - о чем разговор!
Как взорву сейчас,
гром и молния! Раз -
вот и весь сказ.
Я - бур поющий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!
А я - гора! И как таковая,
я требую разъяснений. Что здесь будет?
Здесь! - ревет динамит, - здесь будет полезная штука!
Как взорву сейчас
в пыль и в прах! Раз -
вот и весь сказ.
Я - бур рычащий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!
А я - гора! У меня есть права!
Я протестую. Я подам в суд.
Ну?! - ревет динамит, - что еще за права?
Как взорву сейчас
вдрызг и вдребезги! Раз -
вот и весь сказ.
Я - бур стальной, прободной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!
А я - гора! С докембрийских времен
со мною всегда считались!
Что?! - ревет динамит, - что еще за докембрий?
Как взорву сейчас,
так-разэтак! Раз -
вот и весь сказ.
Тарахтят они вздор, и трещат они вздор,
бур и недра гор.
Но ревет и грохочет тот,
что все взорвет.
Взорвет! Ох, взорвет!
ЦЕНА СВЕТА
От лампы настольной
на письменный стол
изливается свет,
на бумаги, на книги,
умиротворенный,
он щедро мне дарит
все свои сорок ватт.
Однако и этот свет
имеет свою предысторию,
он тоже прошел свой путь,
он тоже собрал свою дань:
туннелями продырявил горы,
плотинами запер долины,
просеки прорубил и к тому же
взял шесть человеческих жизней.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДОМ
Она заказала мебель,
а когда привезли, говорит:
это нам не годится,
не к лицу эта мебель
нашему дому,
я закажу другую.
И пошло, и поехало!
В этой -
что-то не так,
ну а эта -
не в нашем стиле.
Удивительный дом!
И я задаюсь вопросом:
о каком же невероятном
великолепии
она в душе возмечтала?
"Говорят о великом поэте..."
Говорят о великом поэте:
высокомерен, тщеславен, капризен,
нетерпим,
недоверчив -
в общем, тип неприятный.
Но странно:
нам он чем-то приятен,
мы его понимаем.
И за всем этим вздором виден нам человек.
"Все мы сетуем на серую жизнь..."
Все мы сетуем на серую жизнь,
неподвижно-оседлую,
словно вводное предложение в скобках.
Все мы ждем животворного вихря,
что ворвется, согнет
или вырвет с корнями деревья,
что подхватит и нас,
и нас вознесет
в беспредельное, о котором мечтали,
в это небо, где мы будем петь
и небесную песню услышим, о которой мечтали.
СНЕЖНОЕ ЦАРСТВО
Снегопад,
из сырого, из серого зимнего неба,
без конца снегопад,
и сугробы растут,
а высокие и округлые волны предгорий
сгладились и сровнялись,
а над ними
бесконечные гряды
снежных поленниц и шапок.
Снегопад непроглядный,
а пушистые хлопья
словно белое тявканье с неба,
и ни единой прогалины
в облаках!
Ах ты снежная наша глушь,
ты бела и чиста
и от мира отделена.
Мир и люди - их нет,
только небо да макушки деревьев -
вот и все.