– Гррахара переживала, когда ты приказал нанести его.
– Знаю. Потому что Гррахара понимает, что это значит для драконов. Такие крылья могут наносить только дышащие огнем. И только раз, отмечая избранницу.
Избранницу?!
– Но… но ведь тогда ты делал это, чтобы успокоить свой народ.
– И для этого тоже. Поступки, которые не противоречат велениям долга и сердца, – помнишь?
Я потрясенно кивнула.
– Да, но… Откуда ты знал, что все получится? Что я не предам? Ты ведь до последнего видел во мне охотницу.
– Видел. И все равно решил довериться – как когда-то Первопредок доверился пламенноволосой. Не ты одна была в смятении, Кинара. Я тоже не чувствовал опоры под ногами.
– А выглядел очень уверенным.
Рроак тихо усмехнулся, покачал головой.
– Значит, мне хорошо удалось скрыть истинные эмоции. Вот и все. Тебе нечего бояться, моя кахарра. Какое бы зло ни творил Орден – это его проклятье. Его, слышишь? Не твое.
Я помедлила еще лишь секунду. Потом кивнула, выдохнула шумно – и заговорила. Я поведала об охотниках, которые после перерождения не смогли вернуться в горы. О тех, кто отказался сбегать, чтобы не позволить отравить умы младших послушников. О том, что даже лучшие из детей Ордена не знают истинного положения дел. Рассказала о чучеле алого дракона, о страхе перед ним и перед всем видом двуликих, который укореняют в сердцах жителей Равьенской империи. О том, что этот страх протянул щупальца до самого императорского дворца. О ритуалах, так похожих на обряды драконов. О лжи и корысти, пропитавших каждый камень в Ордене.
– Никто не знает, – устало закончила я. – Охотники верят, что защищают невинных, карают за их смерти.
Рроак медленно кивнул.
– Тот охотник, что был с тобой, он знал?
– Айкир? Нет. Он внимательный, подмечает детали. Но даже он не заметил зла у себя под носом. Разглядеть предательство в семье сложнее всего.
Последние слова – словно камень, прицельно брошенный в грудь. Я знала, что они ранят Рроака. Знала, но все равно произнесла. Потому что за собственным гневом он должен увидеть главное: не все, кто живет за стенами Ордена, такие, как Мадек.
– Что планируешь делать? – спросила, когда затянувшаяся тишина начала давить на плечи.
– Дать Айкиру два дня, как он и просил.
– А потом?
– Скажу, когда решу.
Два дня ожидания показались вечностью. Рроак уходил рано, возвращался поздно и всегда мрачный, словно грозовое небо. Парящие, с которыми я иногда сталкивалась на улице, выглядели так же. Обычные горожане, даже не зная всех деталей, чувствовали настроение сильнейших драконов и неосознанно усиливали его. Дети в эти дни почти не высовывались из домов.
Северные Гнезда укрылись метелью. Ветер протяжно завывал в печных трубах, норовил поддуть в дверные щели, укусить за незащищенную кожу. По приказу Рроака Гррахара принесла мне теплые вещи. И хоть я пыталась убедить, что в этом нет необходимости, Рроак настоял на своем.
Гррахара явилась к обеду первого дня, принесла тугой узел вещей на первое время. Довольно хмыкнула, увидев две косы с цветными ремешками, внимательно осмотрела мое плечо. Работой Маккиры она осталась довольна. Единственное, удивилась скорости, с которой заживает рана. Еще пошутила, что если Первопредок наградил Маккиру легкой рукой, то ей, Гррахаре, повезло с преемницей. Однако смех вышел натужным. Закончив осмотр, старуха собралась и быстро ушла.
Я покачала головой.
Все-таки Рроак ошибся, сказав, что драконы меня приняли. Хмурые взгляды парящих я списывала на общее настроение Северных Гнезд. Но объяснить тем же поведение Гррахары не получалось. Раньше она держалась со мной иначе: даже когда говорила недовольно, все равно излучала тепло. Теперь же она будто опасалась меня.
Сайллор единственный не поддался гнетущему духу. Он много болтал, искренне обрадовался, увидев знакомый шнурок у меня на шее. А когда я достала из-за ворота фигурку ящера, и вовсе пришел в восторг. Тем же вечером Рроак пояснил, что для Сайллора это не просто подвеска.
После перерождения драконы преподносят дар тому, кого считают самым важным в своей жизни – как правило, кахррару. Но бывают и исключения – как, например, с Сайллором. В его возрасте преданность кахррару слабее любви к матери. А то, что я сохранила его подарок и тем более ношу, говорит о моей ответной любви.
– Подожди. – Я нахмурилась. – А все те подарки, что преподнесли тебе?
– Они со мной.
Рроак с улыбкой коснулся разноцветных камешков в своей косе. Я же вытаращилась на них, будто увидела впервые. Первопредок, да сколько же их тут?!
– Ты заставлял драконов дарить тебе украшения? – спросила с подозрением.
Рроак тихо рассмеялся.
– Нет, кахарра. В любви нет и не может быть правил. Это та сила, против которой мы не идем. Напротив, следуем за ней, как в свое время поступил Первопредок.
То есть это подарки от влюбленных в него дракониц?!
– Преданность для драконов – тоже своего рода любовь, – пояснил Рроак, с видимым удовольствием следя за мной. – Если преданность идет не от сердца, она не истинна и рано или поздно может исчезнуть.
– А… Берготт? Он подарил тебе камень после перерождения?
– Нет. Берготт отличился и в этом – он врастил камень в стены чертога.
– Врастил?
– Выбрал место у восточного крыла, нашел выбоину, вдавил в нее свой камень. Я запечатал его пламенем. Сердце Берготта всегда принадлежало Северным Гнездам. Не кахррару, а именно Гнездам.
– Почему же тогда он сговорился с врагом?
Рроак помрачнел:
– Мы еще выясняем причину. Но думаю, она в моем стремлении установить с людьми мир. Берготт верил, что драконы должны править на небе и на земле, ведь именно нам они подчиняются. Его злило, как мы живем: на вершинах скал, спрятавшись за непроходимыми ущельями и обрывами. Будто изгнанники.
– А тебя это не злит? – спросила осторожно.
– Ни капли. Да, мы скрылись за горными хребтами, но именно здесь небо и земля почти соприкасаются. Здесь даже бескрылые могут дотронуться до облаков. Это наш дом, Кинара. Тут зародился первый огонь. Да, возможно, в предгорьях и на равнинах жизнь проще, но мы достаточно сильны, чтобы не бояться трудностей.
– Подожди. – Я снова нахмурилась. – Если Берготт был против мира с людьми, зачем он пошел к Мадеку?
– Видимо, потому, что того тоже устраивала война. Я не знаю всего, могу лишь догадываться. Если бы охотникам удалось меня убить, скорее всего, именно Берготта назвали бы теневым кахрраром – тем, кто правит Гнездами до избрания истинного вожака. Но даже за это время Берготт мог бы заставить парящих отказаться от идеи мира. И если бы он заручился их поддержкой…
– Вы бы уничтожили людей?
Рроак покачал головой:
– Для этого мы слишком уступаем числом. Но в драконьем огне сгорело бы много людских поселений. Очень много.
– И что потом? Берготт воспользовался бы смутой? Заключил новый договор с Мадеком? С императором?
Рроак поморщился и устало потер переносицу:
– Хотел бы я и сам знать ответы на эти вопросы. Трое парящих изучают записи Берготта, еще двое проверяют все места, где он мог устроить тайник. К тому же мы не знаем, что удастся разузнать Айкиру. Может, завтрашняя встреча прольет свет не только на действия Ордена?
Напоминание о встрече с Айкиром взволновало; внутри все снова сжалось. Не выдержав, я вскочила с кресла, в три шага оказалась возле кресла Рроака и устроилась у него на коленях. Опустила голову на плечо, прижалась, попыталась его теплом растопить лед моих страхов. И Рроак это почувствовал – обнял крепче, укрыл руками, будто крыльями, поцеловал томительно-сладко.
До самого рассвета, пока не пришло время расставаться, мы больше не заговаривали. Вместо нас говорили наши взгляды, прикосновения, его поцелуи и мои трусливые слезы.
В Ордене говорят, что охотники не знают страха. И это так. По-настоящему так. Но лишь потому, что любовь охотникам тоже неведома. Отцы искореняют ее из сердец послушников, заполняют пустое место чувством долга и ненавистью к врагу, запрещают любые отношения внутри Ордена – делают все, чтобы лишить нас слабости. Вот только любовь – не слабость. Наоборот, это источник нашей силы, готовности идти до конца, менять мир, если потребуется. Но самое главное – меняться самим.
Глава 28
Рроак вернулся через сутки. Еще более хмурый, чем когда улетал. Гоарр – старший из парящих – встретил его на площади, трижды кивнул, выслушивая приказы, и решительно зашагал. Причем не в чертог, что странно, а в противоположную сторону.
В груди сжалось от дурного предчувствия, захотелось кинуться к Рроаку, вызнать, что происходит. Но я сдержалась. Терпеливо дождалась, когда он вернется домой, и лишь тогда спросила:
– Что случилось? Рроак, в чем дело? – повторила, не получив ответа.
Мы прошли в кабинет. Я остановилась у выхода, в волнении сжала кулаки, следя, как Рроак достал из верхнего ящика лист темно-красной бумаги и принялся что-то писать.
– Боги, ответь мне!
Он поднял тяжелый взгляд.
– Прости, кахарра, но мира с людьми не будет.
– Что? Почему?
– Почему? – выдохнул резко. – То есть истребление моего вида не кажется тебе уважительной причиной?
– Но это ведь вина отцов и…
– А если не только их?
Я напряглась.
– Кто еще?
– Многие. И в императорском дворце тоже.
– Сам император?
– Вряд ли. На его счет Айкир не нашел записей. А вот первый советник точно в курсе. Это с его подачи родилась идея о новых башнях для охотников. Он же укрепляет страх перед драконами среди знати.
– Ради долгожительства?
– Не только. Денежные потоки в Орден за последние два года выросли втрое. Не удивлюсь, если и карман советника потяжелел. А теперь добавь сюда бюджет на строительство башен, их содержание, увеличение количества охотников… Нет, – Рроак качнул головой, – я не могу позволить этой заразе распространиться. Ее нужно выжечь.