– Я не видела Петраса с прошлой осени, – огрызнулась Сен-Клер.
– И почему это? – спросила Шарлотта. – Возможно, ты попросила его помочь тебе разбудить Шарис и то, что он увидел, заставило его заволноваться?
– Я уже сказала. Петрас был старым параноиком.
– Ракель, – вмешался Уорт, скрестив руки на груди. – Если это была пустая паранойя, почему ты сбежала? Очевидно, Петрасу пригодилась бы твоя помощь здесь, в столице.
Сен-Клер сделала шаг навстречу Уорту.
– У меня не было никакого желания ошиваться при дворце и расхлебывать кашу, которую ты заварил, – сказала она. – Шарис не просыпается, потому что она зла. И это твоя вина в той же степени, сколь и моя. Кстати, ты не забыл поблагодарить меня за то, что я отыскала твое сердце в разгар того гребаного сражения, несмотря на предательство?
Уорт сощурил фиолетовые глаза и подошел еще ближе к ней. Приторно-сладкий аромат лаванды наполнил пространство между ними.
– Это ты предала всех нас, когда напилась до беспамятства вместо того, чтобы явиться на свое дежурство, – низким голосом произнес он. – Я не уверен, как та ночь выглядит в твоей голове, потому что, кажется, ты переписала события того дня, но ты не можешь бросаться обвинениями, при этом не принимая на себя ни капли ответственности.
Шарлотта встала между ними и раскинула руки в стороны.
– Сен-Клер, – тихо сказала она. – Позволь нам изучить сердце Шарис. Если мы неправы, мы никогда больше не заговорим об этом.
На лице женщины дернулся мускул, и она отвела взгляд.
– Я дам вам тридцать секунд.
Сен-Клер вылетела из тренировочного зала, голубая коса покачивалась в такт ее шагам. Уорт и Шарлотта последовали за ней и остановились, лишь достигнув вершины первого лестничного пролета, когда Сен-Клер распахнула дверь своей спальни перед ними.
В комнате царил идеальный порядок, все вещи лежали на своих местах. В углу сбоку от окна был возведен небольшой алтарь, а рядом с ним на рябиновом кресте, прислоненном к стене, висело чучело Беллы Шарис.
В воздухе витал чистый и землистый аромат рябины. Уорт судорожно выдохнул и ступил внутрь комнаты. Тело Шарис, сделанное из мешковины, окружали свечи, погасшие совсем недавно, но Шарлотта не могла отделаться от ощущения, что чучело перед ней ни капли не походило на чучело Уорта, когда тот спал у них во дворе.
Уорт ладонью обхватил грубую щеку Шарис.
– Что-то не так, – сказал он и бросил взгляд на Сен-Клер. – Я ее не чувствую.
Шарлотта потянулась своим сознанием к соломенному Стражу, и у нее перехватило дыхание. Внутри мешка не было ничего, кроме рябиновой стружки и палок.
Уорт без предупреждения выхватил нож из своей перевязи. Сен-Клер вскрикнула, когда Уорт одним взмахом распорол грудь Шарис. Рябиновая стружка посыпалась из раны, когда он сунул руку внутрь и принялся без малейших зазрений совести копаться в набивке. Чем дольше он рылся в груди чучела, тем более зловещей становилась тишина, царившая в комнате. Сен-Клер прижала ко рту кулак.
Наконец Уорт вытащил руку. Из-за веток в набивке его предплечье покрылось мелкими царапинами. Он развернул маленький сверток ткани, который сжимал в кулаке, и Шарлотта ахнула. Сердце Шарис, когда-то алебастрово-белое, было испещрено серыми прожилками. Они очень сильно походили на трещины.
Уорт сжал в кулаке сердце Шарис, и его лавандовые глаза вспыхнули, когда он повернулся к Сен-Клер.
– Что, во имя корней преисподней, это такое? – требовательно спросил он.
Ракель открыла и вновь закрыла рот, словно рыба, выброшенная на берег. Затем она сделала глубокий вдох, чтобы собраться с силами, и ответила Уорту:
– Я отыскала ее сердце в ту ночь, когда она пала. Оно выглядело нормально, но она не проснулась, когда вам объявили приговор. В течение года после этого оно медленно менялось.
– Оно ощущалось так же? – грозно спросил он.
Сен-Клер опустила взгляд. В это мгновение она казалась невероятно маленькой.
– Ты же знаешь, я не так хорошо их чувствую, как ты, – ответила она.
– Ракель!
– Поначалу да! – Сен-Клер вскинула подбородок и встретилась взглядом с Уортом. – Потребовались годы на то, чтобы оно затихло по-настоящему.
– Нет, – выдохнул Уорт, покачав головой. – Ты что-то недоговариваешь.
– Тебя там не было, – сказала Ракель, выхватила сердце Шарис из рук Уорта и прижала его к своей груди. – Выметайся.
Уорт стиснул зубы и вскинул обе руки.
– Что бы ты ни делала, это определенно ей не помогает. – Шарлотта видела, с каким трудом ее Стражу удавалось сохранять спокойствие. – Если бы ты позволила мне изучить ее сердце…
Сен-Клер шагнула вперед, замерев в дюйме от Уорта.
– Я. Сказала. Выметайся.
И, к чести Уорта, он отступил за порог.
– Позволь… – В голосе Уорта появилась умоляющая нотка. – Позволь мне помочь? Шарис и моя подруга тоже.
Сен-Клер захлопнула дверь перед его носом. Уорт взглянул на Шарлотту, его аметистовые глаза покраснели. Когда он проснулся для нее под проливным дождем в боковом дворике поместья Сэнд, Шарлотта решила, что видела на его лице все горе, что он способен в себя вместить. Но теперь, глядя, как он идет к лестнице, ведущей на верхние этажи, Шарлотта поняла, что никогда прежде не видела, чтобы Уорт был так близок к тому, чтобы сломаться окончательно.
Она вернулась в свою спальню, бросив взгляд на закрытую дверь комнаты Уорта, когда проходила мимо. Шарлотта сняла свой оружейный ремень и сапоги так тихо, как только смогла, чтобы не разбудить Марту. Нагнувшись, чтобы поставить обувь рядом с дверью, она заметила перевязь Уильяма, висевшую на крючке рядом с ее плащом. Сен-Клер вернула ее, подогнав по размеру для Шарлотты.
Она сняла перевязь с крюка, дивясь тому, с каким мастерством та была ушита, и на пол упал листок бумаги. Шарлотта подняла его и прочла записку, выведенную красивым женственным почерком.
Держи, идиотка.
И во второй раз за один вечер сердце Шарлотты разбилось на мелкие осколки.
25. Люк
Люк, сложив руки на груди, стоял на балконе Башни Кардинала и взирал на улицы города, раскинувшиеся в сотне футов под ним. Верхние этажи башни тщательно охранялись, но здесь царило спокойствие. Когда Люк не мог позволить себе тратить время на то, чтобы сбежать на соборное кладбище, он приходил сюда, ведь с балкона он, по крайней мере, мог видеть место, где обретал покой. Рапира у него на поясе казалась слишком легкой. Капитан привык к весу ножей в форме когтей, но сегодня он оставил их в своей комнате. Какими бы красивыми ни были новые рукояти, они походили на взятку. Или на подарок, который ему только предстояло заслужить.
Его солдаты пристально следили за городом после того, как фруктовые рощи Сэндов были преданы огню. И все равно Люк с нетерпением ждал, когда Шарлотта Сэнд сделает ответный шаг, словно ее гнев каким-то образом его освободит. Потому что, пусть мысли о тех деревьях редко посещали его в последние десять лет, с тех пор как он отдал приказ уничтожить рощи, его сознание – во сне и наяву – постоянно мучили воспоминания о тех местах.
Люк пришел в Башню Кардинала, чтобы очистить мысли. Он заставил себя отвести взгляд от города и посмотреть на Пуант-дю-Претр. С балкона он не мог разглядеть тот проулок, но знал, что он по-прежнему там. Узкий проход, соединявший две широкие улицы, сохранился – его позор и чувство вины были увековечены в булыжниках, хотя кровь с них давно смыли.
Это воспоминание он давно запер в дальнем уголке сознания, но требования кардинала, ее угрозы выманили его на поверхность. Стоило ли удивляться, что разум Люка продолжал прятаться в более светлых моментах его жизни, чтобы противостоять тьме?
Он вспоминал день, когда чумазая веснушчатая девочка нашла его плачущим среди ветвей древнего лимонного дерева.
День, когда та же девочка врезала деревенскому мальчишке, который дразнил Люка.
День, когда она пришла в таверну, где находилась крохотная комната, которую они с матерью арендовали. Во дворе за таверной было тихо, каменные стены защищали его от городской суеты. В одном углу были свалены старые ящики и бочки, а в другом под навесом хранились дрова. Время от времени Люку нравилось строить из них крепость. Он представлял, что та висит высоко на дереве, где злые дети не могут до него добраться. Где его не видят напуганные родители, которые утверждают, будто чувствуют его тьму.
Где тьма не могла его найти, когда она была рядом.
Смех прорезал мысли Люсьена, и уголки его губ, сжатых в мрачную линию, дернулись. Ее смех походил на перезвон колокольчиков и солнечный свет, и Люсьен знал, что сколь жестоки ни были бы боги, он справится со всеми трудностями, если Шарлотта Сэнд будет его другом. Чудовища боялись ее. Но, возможно, важнее всего было то, что она не боялась Люсьена.
Вместо того чтобы ворваться в его убежище, как она обычно делала, девочка выглянула из-за угла.
– Закрой глаза, Лео, – попросила она, назвав его по имени, которое мать выбрала, чтобы спрятать от чудовищ. Он ненавидел это имя, но только не в устах Шарлотты.
В тот день ее глаза сияли озорством. Люсьен не часто улыбался, но он почувствовал, как дернулись его губы, и подчинился просьбе, лишь слегка опасаясь того, что Шарлотта собиралась запихнуть ему в нос пучок полыни или измазать его щеки грязью. Он никогда не сможет объяснить, почему мгновенно доверился ей, но так уж вышло. Она приносила с собой свет, который успокаивал мальчика. Этого было достаточно.
– Почему мне надо закрыть глаза, Сэнд? – Даже когда они оставались наедине, он не мог заставить себя звать ее по имени. Он не заслуживал этой привилегии.
– Дай мне свою руку, – попросила она.
Ни мгновения не мешкая, Люсьен вытянул руку. Шарлотта обхватила его пальцы своими, но лишь для того, чтобы направить их к чему-то другому. К чему-то мягкому и шевелящемуся.