— Конечно, — согласился Смышляев. — Тем более что Парашников в те годы как раз возглавлял Институт биологии и генетики. Но Парашников в 89-м году «ушел» на Запад. А через год вслед за ним последовал и Алибабаев. Последняя фигура наиболее значительная и интересная. Казах по национальности, военный медик, полковник, умнейший специалист. Тогда его звали Катаджан, теперь, на американский манер, — Кен. Эта перелетная птичка была № 2 в иерархии, возглавлявшей осуществление программ создания биологического оружия для советских Вооруженных Сил.
— А номер один кто? — спросил Тарута. Ответил ему Рогов:
— Вот когда сбежит, тогда и узнаешь.
Смышляев продолжал:
— Нами было выяснено, что допросами Алибабаева в ЦРУ занимался сам Билл Патрик, который руководил аналогичными программами США в те годы. Катаджан рассказал ему все в деталях. О полигонах, о лабораториях, о стратегии, о концепции, обо всех составных частях программы возможной биологической войны. Патрик тогда сказал буквально следующее: «Когда я выслушал этого парня, меня обуял страх».
— Что ж, — усмехнулся Тарута. — Страх нагонять мы умеем. Хоть за это Катаджану спасибо.
— Да, но затем последовало закрытие всех наших полигонов, свертывание программ и ликвидация наиболее засекреченных управлений Генштаба, — подытожил Смышляев. — Но это уже благодаря Ельцину.
— Разумеется, без воли политического руководства тут не могло обойтись, — вставил Рогов. — Что значат два перебежчика, пусть даже и высшие номера в иерархии? Тьфу, и растереть. Собаки лают — караван идет.
— Но ведь исследования продолжаются? — спросил Муромцев.
— А ты как думаешь? — хитро прищурился Смышляев. — Закрыть-то закрыли, но… Свято место пусто не бывает.
— Я думаю о том, каким боком ко всему этому привязан Тортошин?
— Обоими боками, — отозвался Сургутов.
— Ищи и обрящешь, — усмехнулся Смышляев. — Нет, действительно, тут много странного. Вот смотрите.
Он показал газету «Коммерсант».
— Сегодняшний номер. Крохотная заметка. Я своими словами: Кен Алибабаевич неделю назад прилетел в Москву. Соскучился? Или решил, что все всё забыли?
— Или для встречи с Тортошиным, — предположил генерал.
— Допустим, — сказал Смышляев. — Неизвестно, состоялась ли их встреча или нет, но вот вчера вечером Катаджан Алибабаев скоропостижно скончался в своем номере-люкс в отеле «Арарат Парк Хаятт». Сердечный приступ. В Америке у него сердце нормально работало, а тут…
— Это мы умеем… — вновь усмехнулся Тарута. — Не только страх нагонять.
— Да нет, — возразил Смышляев. — Думаю, тут как раз Хадсон постарался. Не зря столь быстро отчалил из России. Что-то у них пошло не так.
— Мы слишком близко подошли к Тортошину, — высказал предположение Рогов.
— Возможно, — Сургутов забарабанил по столешнице костяшками пальцев. Это был признак того, что он обдумывает какое-то важное решение.
— А не успел ли он и нашего Профессора кольнуть? — засомневался Тарута. — И Петр прав? Не ищем ли мы покойника?
— А ведь и Егоршин в своей предсмертной записке дал понять, чтобы тело его не искали, — добавил Рогов.
Непродолжительное молчание нарушил Смышляев:
— Но и это еще не все. Четыре дня назад в Лондоне точно так же, скоропостижно скончался Парашников.
Последовала еще одна пауза, сопровождаемая стуком костяшек.
— Итак, господа полковники, каковы будут ваши предложения? — спросил, наконец, Сургутов.
— Поскольку я всего лишь подполковник, вопрос не ко мне, — отозвался Муромцев.
— Нет, именно в первую очередь к тебе, — возразил Василий Семенович. — А полковником или даже генералом ты еще станешь, считай мой вопрос авансом.
— Хорошо, тогда отвечу. Вы же читали мою докладную записку о рептилоидах. Тортошин, на мой взгляд, в одиночку или при содействии корпорации «Blue light» вышел на финальную стадию проектов «Рептилии» и «Голубая кровь». Что дальше? А дальше вот что…
Он вдруг замолчал, хотя хотел сказать еще очень многое. И об альфа-суматриптане, и о магических зеркалах, и о тайнах древности, и о загадках современного мира. Но рассказ получился бы слишком запутанным и долгим. А тут еще за окном с видом на Лубянку вдруг нарисовалась расползающаяся, как тесто в квашне, физиономия Мориарти, грозящая ему толстым пальцем. Поэтому Муромцев просто развел руками.
— Что означает сей жест? — хмуро спросил Сургутов.
— А то, что все мои слова, даже самые весомые, сейчас будут всего лишь сотрясанием воздуха. Я должен сам для себя уяснить конечную цель Профессора. Досконально изучить его психологический портрет. Стать на некоторое время им самим. Понять, что им движет. И, собственно говоря, я уже близок к этому. Надо еще немного, чуть-чуть подождать. Пока я не самоопределюсь.
— Эк загнул! — разочарованно произнес Тарута. — Так-то и мы умеем. Сотрясать воздух.
— А сколько ж тебе надо времени? — спросил Рогов.
— Не знаю, — ответил Муромцев. — Это ведь бывает как озарение. Вспышка в мозгу — и все вдруг становится предельно ясным.
— Ну что, дадим ему еще неделю? — обратился Василий Семенович к полковникам.
— Скоро Новый год, — напомнил Смышляев. — Хлопоты, то, се. Дадим пять дней.
— Тогда прошу подключить к моей группе еще и Афанасия Никитича, — сказал Муромцев.
— Эк хватил! — вновь выразился Тарута. — Генерал-майора, пусть даже болтающегося лишних десять лет без дел, «подключить» к подполковнику! Так не бывает.
— Бывает-бывает, — возразил Сургутов. — Ну и что, что Афанасий Никитич далеко запенсионного возраста? Он хоть и птица свободного полета, но человек незаменимый. Особенно в нашей работе, полной мистических тайн. Да и Муромцев «подпол» временный. У Директора уже лежит на столе подписанное мной представление на повышение его в звании. Так что в январе, Петя, или даже до Нового года — готовь нам столики в «Элефанте».
— Но это уже зависит от того, как он завершит дело, — проворчал Тарута. — Может быть, наоборот, одну звездочку скинут.
— А все равно обмоем, — произнес Муромцев. — Был бы повод.
Поскольку ни у кого возражений не последовало, Сургутов подытожил:
— Тогда заканчиваем совещание, все свободны. А ты, Петр Данилыч, еще ненадолго задержись.
Когда они остались вдвоем, генерал дружески спросил:
— Как у тебя с Ириной Будановой?
— Ничего, нормально, — не ожидая такого вопроса, несколько растерянно ответил Муромцев.
— Это хорошо. Но я не про любовный фронт, а про ее возможную связь с Тортошиным.
— Мы на этом направлении работаем, — сухо добавил генерал. — Чувствуешь цепочку: Катаджан — Тортошин — Буданова — далее… что и кто? Пусть тебе любовь глаза не застит. Я тебя почти по-отечески предупреждаю. Пойми правильно.
— Понимаю, Василий Семенович, но за меня можете быть спокойны.
— Я знаю. На тебя вся надежда, если уж совсем откровенно. Эти… видишь, к Новому году уже готовятся… На стол посуду расставляют. А Новый год-то может и не наступить. Я в фигуральном смысле. Но мы это с тобой понимаем. Какую поддержку тебе еще обеспечить?
Подумав немного, Муромцев сказал:
— Дайте мне допуск к личному досье генерал-лейтенанта Буданова. И к засекреченным архивным делам, которые он вел в последние годы.
— Зачем тебе?
— Так. Хочется.
— Но это решаю не я, а директор. А может, кто и повыше. Хорошо, попробую.
— Тогда все. Могу быть свободным?
— Пока не женишься, — ответил на это Сургутов, улыбнувшись.
Перекусив в «Элефанте», Муромцев поспешил к Бортникову. По пути он размышлял о том, что вечерний разговор с Ириной выпадет, конечно же, не простой. Как повернуть его так, чтобы и ее не обидеть своими подозрениями, и добиться правды? Сейчас Петр отчетливо понимал, что это единственная женщина, к которой он стремился всю жизнь и которая предназначена ему судьбой. Но что если именно она — один из главных фигурантов в этом деле? Что тогда?
Ответа на этот вопрос Муромцев не знал, вернее, просто отмахивался от него. Будь что будет. А вот на те вопросы, которые подполковник начал задавать Афанасию Никитичу, разъяснения последовали четкие и ясные:
— В сфере интересов Илюши еще в школе, а позже и в университете лежала вся область непознанного. Но он не скапливал в себе всяческие бульварные небылицы, а останавливался только на иррациональном, не поддающемся научному объяснению. Отделял шелуху от плевел. А что такое наука в строгом смысле? Это не одни только факты, теории, эксперименты, гипотезы. Это еще и метафизический ключ к кладезю всех чудес жизни, загадочных природных явлений и всей скрытой от глаз человеческой истории. Иные ученые отрицают все, что выходит за рамки традиционных схем и формул, другие же ищут именно сакральных знаний, которые они используют во благо науки. К мирозданию нужно подходить только с мистическими матрицами. Попытаться познать мир можно, лишь опираясь на замыслы Творца и его истины. Вот потому он продвинулся так далеко.
— Тортошин был верующим человеком?
— Вряд ли. По крайней мере, на эту тему мы с ним разговаривали редко. Да мы об этом и не задумывались. Но он считал, что в основе всего мироздания стоял Абсолютный Конструктор.
— Первичный, — поправил Муромцев, вновь вспомнив давний разговор с профессором Геррелзом.
— Не помню, может быть, он называл его и так. Но какая разница? Суть от этого не изменится. Главное, что в его планы входило создание человечества.
— Вы правы.
— И оно появилось. Но, как считал Илюша, не таким, как задумывалось. Поэтому требуется еще как следует поработать над этим биоматериалом, скорректировать его или вообще изменить структуру. А то и дать дорогу новым сущностным видам. С иным духовным и физическим обликом. Мы же с ним были биологи, генетики. Все вертелось вокруг этого. А что от нас надо? Да всего лишь помочь этому Первичному Конструктору. Скажу больше: он всерьез считал себя одним из его самых прилежных учеников.
— Вот даже как! — усмехнулся Муромцев.