— Сейчас бы так, — сказал Муромцев. — При таком внимании и заботе и Тортошин бы никуда не делся. Незачем ему было бы обижаться на власть и бегать наперегонки со мной.
— Конечно, все перевернулось в девяностые годы. А в семидесятые, скажу еще, Будановым был начат проект, в котором ученые занимались белками пептидами, с помощью которых можно воздействовать на мозг человека. Изобрели вещество, которое полностью отключало сознание испытуемого на сутки. То есть он все понимал, соображал, но… Им можно было манипулировать и контролировать его действия. Это усыпляющее, зомбирующее химическое оружие готовилось на основе ЛСД. В Штатах шли подобные параллельные разработки. Но мы их опережали на шаг. В последние годы это вещество хранится в Вольске.
— А применяли его когда-нибудь?
— Только испытывали. Для этого нужен мощный генератор, который позволял бы равномерно распределять массу отравляющего вещества в пространстве. Такие генераторы в восьмидесятых годах испытывали по ночам в столичном метро. Потом для этих же целей построили метро в Новосибирске. Город стал центром аэрозольной науки.
— Погодите-ка, Афанасий Никитич, — остановил его подполковник. — А все эти массовые полумиллионные митинги в Москве в разгар перестройки — не отсюда ли? Ведь тогда люди были буквально фанатично одержимы идеей-фикс. А в Киеве? Да это же беснующийся дурдом. Орда очнувшихся мертвецов.
— Много будешь знать — скоро состаришься и умрешь, — хитро улыбнулся Бортников. — Но скажу, что над этим проектом работали лучшие специалисты в области биологического оружия. Но все документы до сих пор засекречены, а мораторий на информацию об этих спецпроектах и спецоперациях наложен на пятьдесят лет. Потом, думаю, продлят еще на столько же.
— То есть в результате — навечно.
— Так же поступают и в Штатах. Кстати, всем спецпроектам Буданов почему-то давал названия, начинающиеся с буквы «Ф» — «Флейта», «Факел», «Фагот»… Не знаю, отчего. Это ты у него сам спросишь, когда станешь родственником. Но именно с его легкой руки и наш спецотдел стал называться просто и коротко: «Ф».
— Финиш, — произнес Муромцев, вкладывая в это слово все смысловое разнообразие.
— Однако вернемся к Свердловску, — отозвался Бортников. — Сейчас в том секторе кладбища, где хоронили погибших, до сих пор не разрешают раскапывать рядом землю. Поскольку искусственный вирус может вновь проснуться. И знаешь еще что? Против этой заразы все-таки существовал и антивирус. В начальной стадии разработки. Но его не применили просто потому, что на всех бы не хватило. Но ведущие специалисты и сотрудники этого «Объекта-19» себя спасли…
— Ну, это понятно…
— Позже Катаджан Алибабаев очень красочно описал всю эту трагическую катастрофу в своих выступлениях на Западе. Говорил о тысячах жертв. Но их было меньше. А вот в чем он был прав, так это в том, что после 91-го года многие бывшие советские ученые оказались рассеянными по всему миру. Некоторые в странах-изгоях. В Северной Корее, например. Были они прикуплены и известными диктаторами. Контроль над ними даже нами утерян. Не хватает потерять еще и Тортошина. А что, если за ним ведут охоту не только кланы и корпорации, а еще и международные террористы?
— Тоже не исключено, — кивнул Петр Данилович. Эта мысль еще раньше приходила ему в голову. — А сейчас этот «Объект-19» существует? И кто понес наказание?
Бортников сначала ответил на второй вопрос:
— Начальник и его зам застрелились. Вернее, им помогли. Посадили стрелочника — директора керамического завода, который незадолго до трагедии закупил в соседнем подшефном колхозе две туши коров для своих подчиненных. Там скончалось три десятка человек, это и стало главным поводом для обвинения директора во всем, что произошло в Свердловске. Но умерли-то они не от ящура! А само секретное предприятие частично перевели на другие объекты в СССР.
— А Буданов?
— После этого случая наверху только и ждали удобного предлога или момента, чтобы избавиться от Глеба Викторовича. И он им представился с «уходом» на Запад Парашникова и Алибабаева. Это явилось последней каплей в карьерном росте Буданова. Тут уж они не церемонились. Отправили с почетом на пенсию. Как раз перед развалом Союза…
Муромцев поднялся со стула и с сожалением произнес:
— Ну, все. Пора.
— Несколько слов напоследок, — отозвался Бортников. — Все люди, Петр, делятся на три части. На тех, которые никогда не узнают правды, да и не хотят ее знать. На «избранных» — эти в курсе всего, но главная их забота в том, чтобы правда, ужасная и далекая от реальности, никогда не вышла на поверхность, не стала общедоступной. И есть небольшое количество людей, как ты, к примеру, которые пытаются узнать правду, но они никогда не будут иметь полных доказательств. «Избранные» старательно уничтожают все улики.
— Не стоит даже и пытаться? — спросил Муромцев.
— Ну отчего же? Попытайся. Только, боюсь, ничего у тебя не выйдет.
Прозвучало это пророчески.
— Что ж, приму к сведению.
Муромцев направился к двери, но остановился, услышав вопрос Афанасия Никитича:
— Не нашел еще, где скрывается Тортошин?
Петр Данилович только пожал плечами, ничего не ответив. А ветеран добавил:
— Смотри не опоздай. И не промахнись, Асунта!
— Не понял?
— А так звали одну девушку из одноименного смешного итальянского фильма в наше время. Она все пыталась изловить и пристрелить своего неверного жениха, да потом нашла другого и передумала.
— А что? Тортошин теперь и впрямь со мной какими-то кровными, почти брачными узами связан, — ответил Муромцев. — Только стрелять в него я не буду. Можно ли попасть в мираж?
ГЛАВА 15. СТАРИЧКИ
На следующий день, двадцать третьего декабря, события стали развиваться стремительно и приобрели необратимый характер. Накануне Муромцев провел бессонную ночь. За ужином Ирина спросила:
— А почему бы тебе вообще не перебраться ко мне?
— Потом как-нибудь, — рассеянно отозвался он, думая о разговоре с Бортниковым и о его прямых намеках. Но сосредоточив внимание, сказал все же: — Квартирка у тебя, конечно, получше моей будет, да и сколько комнат, до сих пор не успел подсчитать. Но разве в этом дело? Главное, не где жить, а с кем? А кроме того, у каждого должно быть свое лежбище. Где можно сосредоточиться в уединении.
— Вот я и гляжу, что ты весь вечер о чем-то своем только и думаешь, — обиженно произнесла она.
— Извини, работа не отпускает.
— А она у тебя всегда будет на первом месте. Как у Валентина — его исследования. Вы оба — трудоголики. Психи, короче. Лучше бы закололи друг друга на дуэли.
— Но хорошо хоть, что не алкоголики, согласись? Налей текилы. Я после того случая от коньяка решил напрочь отказаться. И перестань нас постоянно сравнивать.
Ирина достала из бара початую бутылку «Gold star» и ответила:
— Сам нальешь. И мне тоже. А я вас вовсе и не сравниваю. Я размышляю. За что мне такое наказание? И тот, и другой забирали мою жизнь под видом любви, а потом превращали в брошь, пусть даже и дорогую для них.
— Ты не права, красавица, — сказал Петр. — Какая же ты «брошь»? Ты — богиня. Тебе поклоняться надо. И обожать на расстоянии.
— Но только не на очень длинном, — смягчилась Ирина. — Я все-таки в первую очередь женщина.
— А вот это уже доказательств не требует. Но и лишняя проверка не повредит. Приступим прямо сейчас? На столе или на ковре?
— Не хами! — она засмеялась. — Вот такой ты мне больше нравишься. Я всегда ценила в тебе вольность мыслей.
Муромцев, вспомнив еще что-то из беседы с Афанасием Никитичем, вдруг спросил:
— А как звали твою бабушку, жену Глеба Викторовича?
— Фаина, а что?
— Нет, ничего. Он очень ее любил?
— Можно сказать, души не чаял. Пятьдесят лет вместе прожили.
— Завидую.
Вот теперь и понятно, почему всем своим спецпроектам Буданов давал названия, начинающиеся на буку «Ф». Еще одна маленькая загадка разрешилась. Но как в нем могли сочетаться такая преданная любовь и работа над биооружием, несущим смерть?
Ужин подходил к концу. Муромцев вновь стал серьезным, продолжая размышлять о том, что вынес из общения с Егоршиным, Будановым и Бортниковым. Затем спросил:
— Кстати, эта квартира тебе от деда досталась?
— Ну да. Сама бы я на нее не заработала.
— Но ты же, наверное, неплохо получала в «Афтон Кемикл» и в Отаре?
— Не так уж и много, как тебе кажется. Я ведь всего-навсего была техническим сотрудником. И там, и там. Меня никто бы никогда и не подпустил к секретным исследованиям, которые вознаграждались самыми лакомыми кусками. Я ведь не Катаджан.
— А ты была и с ним знакома?
— Отчасти. Если так можно назвать обмен незначительными фразами по ходу дела. Ну, встречались еще на разных общих совещаниях, приемах.
— Понятно.
— А что? Хочешь теперь спросить: а не был ли он моим любовником? Ты ведь и Тортошина туда записал.
— Нет, не хочу. Думаю, ты все-таки не нимфоманка. Надежда на выздоровление есть. А спросить я хочу вот о чем. Расскажи мне о деде. Не о работе даже, какой он в личной жизни?
— Зачем тебе? Опять окунулся в свое расследование? Перед ним сидит любимая женщина, а он все пятаком землю у дуба роет. Желуди ищет. Свинья ты, Петя. Ничего говорить не буду.
Между ними привычно заискрило. Это стало уже доброй традицией. Но так даже интересней и полезней для семейной жизни. Не дает соскучиться и расслабиться.
— А я, может, хочу знать. Чего ты в Мата Хари играешь? И он ведь тоже не Рихард Зорге. Да я вот пойду сейчас и сам все о нем выясню. Архивы ФСБ работают круглосуточно. Для меня, — добавил он со значением. Глупо вышло.
— Иди! — разозлилась она. — Так там тебя и ждали. Посплю хоть спокойно. И можешь не возвращаться.
— И пойду! — с вызовом ответил он. Но остался сидеть на месте.
Некоторое время они не смотрели друг на друга и молчали.
— Ладно, — произнес он наконец. — Давай мириться.