Тронул чуть коня, — тот понял, что от него требуется. Попятился чуть, от обрыва, повернулся и неторопливо себе по тропе шествует. С полверсты не проехали, на лугу оказались. Покатый себе такой, в одну сторону повыше, в другую — пониже. Посередине, будто складочка. Справа от складочки — елка пушистая, да липа разлапистая, подальше. И слева — то же. Камни еще раскиданы; огромные, должно быть, да не углядеть — в землю спрятались, сединой сквозь зелень выглядывают. А вон там — кусты на луг выбрались; они отсюда на барашков похожие, такие же кругленькие и кудрявенькие. Прогалочек в той стороне имеется, а тропинка вроде как потерялась.
Правит туда Илья, сам по сторонам поглядывает: нет ли где следа человеческого. Не видать. Птиц много, гомонят в листве, с дерева на дерево перепархивают; зверье невидимое травой да ветвями шевелит.
Все ближе Илья к прогалочку. Вот уж и совсем рядом. Он, вишь, лес как бы на две части разделил, не дает сомкнуться, петляет себе, сколько глаз видно, то вширь раздаваясь, то сужаясь, к дальним вершинам. И тут…
Глядит Илья, сам себе не верит. Дерево могучее стоит вдалеке. Неизвестно, что такое. Правду сказать, он их не особо и знает-то, дуб там, ель, сосну, еще какие, — по пальцам пересчитать. Только не в этом дело. Под деревом тем что-то чернеется, маленькое такое, ровно муравей. А возле — пятнышко темное, поболее. Никак конь там пасется, и человек лежит? Уж не сам ли Святогор-богатырь? Хотя нет… Про того сказывали: ростом чуть не до неба, конь шаг шагнет — версту позади оставил. Этот же, — если только и вправду человек — обычный. И конь его — тоже. Ну да все равно кроме него никого поблизости нету. Хочешь — не хочешь, расспросить более некого. Опять же, если живой. И если человек. Конечно, никогда не слыхивал, чтобы те на конях ездили. Прикидываться конем — бывает. А так — разве что суседушко. Только откуда ему посреди леса да гор взяться? Впрочем, чего гадать-то? Скоро все и разузнается. Лишь бы по-нашему понимал.
Подбирается Илья поближе, однако ж, опаску держит. В народе про горы эти самые Сорочинские много чего рассказывали, кто тут только не обитает. Первое дело — змеи разные, многоголовые. Огнедышащие. Отсюда они в землю нашу наведываются, людишкам покою не дают, в полон забирают. Зачем забирают — и подумать страшно. Еще силы какие-то грозные, неведомые, которым и названия нету. Со змеем еще справиться можно, в нем, кроме размера, ничего такого, а вот силы неведомые — тут непонятно, что делать. Ладно, поглядим. Не змей вроде, не сила неведомая, человек.
Вот уже совсем близко подобрался. Глядит. Совсем Святогор статью, кабы не рост. Ежели встанет, с Ильей вровень будет. Годами, правда, постарше: ишь, борода какая седая на грудь разметалась. Усы ей под стать, поверх бороды разлеглись. Брови густые, как кудель. В полном доспехе воинском — верхняя половина. Нижняя — как у Ильи; сапоги алые, то есть прежде алыми были, а сейчас повыносились и поблекли, порты холщевые. Доспех же отличается, хотя и не сильно. У Ильи — кружочками поверху, так что на чешую рыбью похоже, а у богатыря — пластины одна над другой, с ладонь. Ну, шелом, он шелом и есть. Мечом опоясан, ножом, щит поодаль лежит, копье к дереву прислонено, булаву к седлу приторочена. Лук с колчаном в головах. Руки-ноги пораскинул, сопит. Спит, умаявшись.
Конь же… Вот своего рядом поставить — не отличишь. Росписью упряжи отличаются, а в остальном — один в один. Будто в одно время одной кобылицей рождены. У людей такие близнятами зовутся, или двойчатами, а как у коней…
Спешился Илья: негоже со старшим свысока разговаривать.
— Ты уж извини, человече, что сон твой нарушить приходится, — начал он, не зная, как и обратиться. — А только кроме тебя не к кому. Не по злому умыслу и не в насмешку — по нужде великой. Не подскажешь, горы ли это Сорочинские? Как мне Святогора-богатыря сыскать?
А тот посапывает себе, ровно не слышит.
Вдругорядь обратился Илья — и опять без толку. Что делать? Посмотрел повнимательнее — уж не заколдован ли? Вроде нет. Ткнул осторожненько рукой в плечо, потом посмелее, — будто в камень тычет. Взялся поудобнее, чтоб потрясти, где там! Ни на вершок с места не сдвинул. Вот ведь незадача. Как разбудить богатыря? Принялся в щит свой булавой молотить — шуму много, а все как прежде. Спит богатырь, не просыпается.
Не стерпел Илья, и булавой легонько так по боку. Отскочила булава. Он опять, по первой послабже, а уж потом — со всей дури. Ровно в скалу молотит. И досадно, и смешно стало. Как тут быть?
Огляделся — вода неподалеку поблескивает. Так, ямку заполнила. Не ключевая, конечно, но… Набрал в щит, да всю как есть на богатыря и выплеснул. Коли что, разъясню, как все было, повинюсь, а повинную голову и меч не сечет.
И в самом деле, проняло богатыря. Зафыркал спросонья, — не поймет, что случилось, — бородой замотал, рукой по лицу провел, глянул вправо-влево, на бок повернулся, вставать собирается.
— Ты уж извини, человече… — начал было Илья, да осекся, чтобы не расхохотаться: больно уж смешно тот выглядел. И так нехорошо поступил, обливши-то…
А богатырь, тем временем, уж и на ноги поднимается. Сейчас все и объяснится. Только вот ведь что непонятно. Покуда лежал — размером с Илью был. А как подниматься начал… То ли он вверх растет, то ли Илья в росте уменьшается. Выше и выше голову задирает, а угнаться не получается. Вон уже и борода где-то в вышине маячит, ровно облако, а прямо перед глазами — сапога изгиб. Как теперь с таким разговаривать, как повиниться, дорогу спросить? Тут в сторону подаваться надо, растопчет невзначай, и не заметит.
Не успел на коня взмахнуть, сверху как будто туча опускается. Черно кругом стало, хоть глаз выколи. Чувствует Илья, оторвало его от земли-матушки и на воздух поднимает, вместе с конем. Хотел было плечами повести — куда там, так сдавило — не продохнуть. Оно, может быть, и к лучшему: кто ж его знает, сколько вниз лететь, коли высвободиться удастся? А потом, — даже и удивиться толком не успел, — оказался не разберешь и где: кругом мягко, темно и что-то справа шевелится. Подается под руками, и на ощупь — ровно холстина грубая. Крикнуть попытался — и крик глохнет, и труха в рот набивается, дышать тяжко. Так и барахтается, молча, не зная, что и поделать. Конь под ним тоже барахтается, нет у него твердой опоры под копытами.
А потом покачивать начало. Справа, за мягким, застонало-заскрипело-заурчало, волны какие-то движутся. Хоть и незавидно положение, в которое Илья угодил, духом все ж таки не упал: не Змей Горыныч, чай, проглотил, а коли нет — так и выберемся. Вверху же, как время прошло, гром грохотать начал. То есть не то, чтобы гроза, а как будто говорят что-то, на два голоса. Один суровый такой, словно укоряет, второй — тоже суровый, но словно оправдывается. Больше же ничего не слышно, а и слышно — не разобрать.
Сколько прошло времени, про то Илье неведомо, только подошло к концу заточение его, потому как мотать из стороны в сторону перестало. Зашумело над головой, опять подхватило, ввысь подняло, на свет ясный выпростало, — аж глазам больно стало. Зажмурился Илья, слышит:
— Встречай, Славяна, мужа дорогого, да гостя незваного. Откуда в местах наших приключился, по какой-такой надобности, ума не приложу. Только посматривай: нравом уж больно дикий; нет, чтобы по-хорошему спросить, так он меня водой облил. Не ровен час, еще чего учудит, с него станется.
Тяжелый голос, однако ж беззлобный. Глаза протер, удивляется.
Перед ним изба крепкая, из бревен в обхват сложенная. Крыльцо резное; не так, чтобы искусной резьбы, попроще. Столбы навес подпирают, ступеньки к двери ведут, что нараспашку. Баба на крыльце, руки в боки. Сама крепостью как изба, что за спиной у нее. Лицом пригожа, румяна, уста алы, глаза большие, синие-пресиние, две русые косы под повойником, сарафан, птицами заморскими вышитый. Смотрит насмешливо. Или это так кажется?
Богатырь же уже спешился, руку правую на седло положил, Илью разглядывает, сумочку переметную поглаживает. Да неужто вот в этой самой сумочке и привез? Статное ли дело? Вон он, размером-то не больше Ильи.
— Ты, Святогор-богатырь, зла на меня не держи, — только дурень не догадается, кто перед ним, к кому нежданно-негаданно в гости попал, — потому как не удалось мне тебя разбудить. И так я старался, и эдак, а не случилось. Ничего другого и не придумалось, как водой… К тому же, квиты мы. Ты ж меня, небось, вот в этой самой сумке привез?
— Неужто правда? — прыснула Славяна и прикрылась руками.
— Так не бросать же его в горах… Мало ли, обидит кто…
Потемнело лицо Ильи.
— Ты, Святогор, сам только про вежество говорил, да сам же и задираешься. Может, я ростом против тебя не вышел, да и силенки поменее твоей будет, однако ж постоять за себя сумею.
Теперь уж и Святогор расхохотался.
— Да я не задираюсь, — говорит, и вправду, миролюбиво. — К слову пришлось. Звать-то тебя как? Из каких краев тебя в горы наши занесло? За какой надобностью?
— Зовут меня Ильей, по отцу — Иванович, по роду — муромич. Отчина моя далеко отсюда, ежели б не конь, так уж и не знаю, сколько б добирался. А надобность моя простая. Хочу народу послужить, силушкой своею, потому как степняки сильно донимать стали. В дружину княжескую проситься. Вот только навыком воинским не владею. Мне и сказали: есть, мол, на горах Сорочинских, Святогор-богатырь. Он в этом деле из первых первый. (На самом деле, не совсем так было сказано, но не подмажешь — не поедешь.) Ступай к нему да поклонись в ножки, проси, чтобы обучил тебя всему, что сам знает. Я и пришел.
— А вместо того, чтобы в ножки бухнуться, водой окатил, так, что ли? — вдругорядь расхохотался Святогор. — Это кто ж тебе про меня такое сказывал?
— Нашлась одна, — нехотя, не желая врать, признался Илья. — В лесу живет. И глаза у нее — зеленые-презеленые.
Святогор разом смолк. Брови насупил. Смотрит пристально.
— В лесу, говоришь? — бормочет. — И глаза зеленые?