Те, кто в хворях сведущи, говорят, случается иногда, что нападает на человека такой сон, из-за которого становится он будто мертвый, не отличить. И ежели не окажется поблизости знахаря, который приметы особые ведает, то… В общем, тогда плохо дело. А ежели окажется, непременно советом поможет, как поступить должно. В разных случаях — по-разному. Иной сам полежит-полежит, да и встанет, а иному снадобье какое, али еще что надобно. Тот ли случай приключился, не тот ли — Потык на своем твердо стоял. Так и отстали, не дознавшись на верное.
Недолго в ладу прожили, опять промеж них ровно кобель черный пробежал. Снова Потык в края дальние по поручениям княжеским зачастил, и чем дальше, тем лучше. Потому и не сразу узнал, за степняками гоняючись, с земли родной взашей выпроваживая., что пропала его Марьюшка. Вроде видели ее воду носящей, когда стрелы огненные в город полетели, иной говорил, среди тех баб была, что детей в укромных местах прятали, а кто-то — на стене, мол, рогатинами с другими лестницы спихивала, когда ворог мурашами бесчисленными карабкался. Последнее и ведунья какая-то подтвердила, к ней Мишка в последнюю очередь, без всякой охоты, обратился. Пошептала бабка — Потык ее в первый раз видел, кто посоветовал, не упомнил — над мисой с водой, побултыхала пальцами, уголек бросила, да и сказала Мишке, что и вправду, была его Марьюшка на стене, там ее, горемычную, и ухватил как добычу коршун степной. В Степь свою повез.
Мишке б тогда подумать: разве быть такому, чтоб посреди сечи жаркой, с девицей на плече, вниз по лестнице, обратно в стан… Так ведь нет, доверился. Собрался в одночасье, в Степь подался, жену выручать. Встретился на дороге, неподалеку от заставы, с Ильей да Алешкой, крикнул им, чтоб не поминали лихом, чтоб простили, коли что не так было, а коли суждено снова встренуться, так слов его нынешних не припоминали, — и был таков. Только пыль завилась.
Подивились тогда братья названые, почесали затылки, потом поуспокоились. Кабы такое впервой было, может, почуяли бы неладное, вдогонь пустились, порасспросили. А как не впервой, — вернется вскорости Потык, расскажет про очередной свой подвиг. Не вернулся…
Это потом уже, как время прошло, спохватились, что нет от молодца ни слуху, ни духу. Поначалу думали, дадено ему князем поручение особое, не враз исполнишь. Это когда то один из богатырей оставшихся на заставу заявится, то другой. Они-то новости и привозили, все больше нерадостные. Из всех разве что Сухман с Полканом, да Васька Долгополый, да их трое землю стерегут, а остальные посгинули. Так, что и весточки по себе не оставили. Не стало им места ни в Киеве, ни еще где, с порядками новыми.
Несколько раз, по жребию, в ту сторону отправлялись, куда, в последний раз видели, Мишка поспешал. Двое искали, один на заставе оставался. На всякий случай, потому как попритихли степняки, затаились. Хотелось бы верить — образумились, ан не верится. В крови у них — набегами жить.
Вот как-то вечор и наехали Илья с Добрыней на старца перехожего. Сидит себе в местечке укромном возле подножия холма, огонь махонький разложил, корку в чашку с водой макает. Спешились, приветствовали, как полагается, дозволения спросили, возле костерка присесть. Запомнили, должно быть, как Иванище проучил. Разложили, что с собой было, угощают старца. Слово за слово, спросил их тот, что за нужда в Степь гонит? Рассказали, как могли. Дело нехитрое, потому как рассказывать-то особо нечего.
— Уж не о том ли молодце ищете, что побоище тут знатное учинил?
— Что за побоище?
— Сказывали, будто сколько тому назад заночевали неподалеку от этого самого места гости незваные, из похода на Киев возвращавшиеся. Вволю, должно быть, натешились, и не ждали, не гадали, что поджидает их расплата скорая. Налетел на них откуда ни возьмись богатырь, да как начал потчевать: кого мечом сечет, кого конем давит. Разве что нескольким утечь удалось, остальным же должок с лихвой возвернулся. И так случилось, высвободил молодец красну девицу, что неведомо каким образом схорониться смогла, во время сечи-то. И будто даже не девицу, а жену свою, в полон уведенную… Там и остался.
— Где?!!
— Да вон там, за этим холмом другой будет, а за тем уж как раз тот… Да вы погодите…
Куда там, погодите! Вскочили Илья с Добрыней, к коням — да в седла. Крикнули старцу, что мигом обернуться, и исчезли.
Коням богатырским два холма — один скок. Глядят, не соврал старик. Лежит себе на вершине третьего богатырь, спит, должно быть. Ну, вот и нашелся. Зря беспокоились. Сейчас все и узнается, как да что. Не узналось. На радостях невдомек спросить себя, отчего это, окромя богатыря, не видать ничего? А от того не видать, что… Не молодца нашли, камень. Поначалу показалось, один в один — Потык. И обличьем, и ростом… Подвели глаза; что хотели углядеть, то и угляделось. Вот оно, значит, как встретиться довелось. Метнулись обратно, к старику, а там пусто. Ровно и не было никого. Так всю ночь возле камня и просидели, товарища вспоминая…
Между тем, жизнь на заставе идет своим чередом. Радости особой нету, ан и забот тоже, кроме как по хозяйству. Подымаются вместе с красным солнышком, к ручью спускаются, ключевой водой умыться. Наберут полный щит воды, обольются, поухают на всю окрестность, идут жребий бросать. Это чтоб не обидно было, кому, ежели что, первому в бой вступать, коли враг покажется. Только это давно прежде случалось, наезжали багатуры степные побахвалиться, а больше пограбить, нонче же стаями прут, и не напрямки, а все путями окольными. С какой стороны не жди, все одно не угадаешь. Князь, говорили, даже городки ставить велел, и к Степи поближе, и к горам Сорочинским. Потому и оказались заставы позабытыми-позаброшенными, не до них. Оттого-то и течет здесь жизнь размеренная, сонная.
Чтоб ухватки воинские совсем не растерять, устраивают друг с другом поединки потешные, перенимают один у другого искусство, кто чем лучше владеет. Все лучше, чем мхом обрастать.
Ан не может такого быть, чтобы все время вёдро, ино и дождику приключиться. Туманом тогда окрест заволокло, ни зги не видать. На верхушке холмов еще туда-сюда, руку вытянул, разглядеть можно, а промеж них — совсем беда, только плечо углядеть и можно. В таком тумане не то что соглядатай, рать многотысячная пройдет, и не заметишь. Хоть порты сымай, да ими и разгоняй. Это Алешка зубы скалит. Только было занятие себе подыскали, — раздумывать, чем еще туман разогнать можно, вроде бы звук какой послышался. Вроде бы есть кто-то там внизу, на дороге. То ли человек, то ли зверь, не разберешь. Покричали для верности, — впустую. Ну, коли не откликается по-хорошему, знать, не с добрыми намерениями, ежели человек. Должно быть, и на их улице праздник случился, соглядатай объявился. Давай, Алешка, твой нынче жребий, Илья с Добрыней говорят, а у самих от досады аж плечи сводит.
— Да вы, братцы, не серчайте, что так оно вышло. Сегодня мне повезло, а завтра, глядишь, кому из вас удача улыбнется.
Сел на коня, да и был таков.
Илья же с Добрыней тучатся, не сидится им, не стоится, все прислушиваются, приглядываются. Ничего не слыхать, не видать же — и подавно. Давно б уж Алешке возвернуться пора, так ведь нет его. Беспокоиться начали — не случилось ли чего лихого. Кто ж его знает, что там в тумане бродило, может, чародейник какой? Не пора ли на выручку?
Совсем невтерпеж стало. Только было собираться стали Алешку искать, как слышат, сам он покрикивает в отдалении. Ошалел на радостях. Дай коню волю — он сам дорогу в тумане отыщет. В ответ поорали.
Прошло еще время, явился Алешка. Без коня, без доспехов, без оружия и, мало того, побитый, еще и в чем мать родила. Илья с Добрыней где стояли, там и сели. Глазами видят, а поверить не могут.
— Ну? — буркнул Алешка. — Чего уставились? Богатыря побитого не видали? Так вот он я, любуйтесь.
Любуйтесь… Рассказывай давай.
А чего тут рассказывать? Никакой не зверь оказался, не чародейник, а добрый молодец. И конь у него, как наши… Ваши, тут же поправился Алешка, потому как я нонче безлошадным стал. Он далеконько отъехал, пока догнал. Там туман послабже будет. Еду это я, посматриваю, вижу — впереди меня всадник. И будто бы у него спереди серый волк бежит, а позади — кобель черный. На одном плече сокол сидит, на другом — маленькое что-то, вроде воробья. Держит это он в правой руке лук тугой, а в левой — стрелочку каленую. Едет он себе, забавляется. Пустит стрелку в небо, а на возвратном пути подхватывает. Только это мне все в тумане померещилось. Потому как выехали мы на чистое место, ничего такого нету. То есть молодец есть, остального нету.
Я — к нему. Что ж ты, говорю, сила вражья, опричь заставы, не спросясь, путь держишь? А он зубы скалит, звиняй, не заметил. Я ему — скажи еще, не слышал, как мы тебе кричали? Плечами пожимает: не слышал, мол. За какой, спрашиваю, надобностью? В Киев собрался, отвечает. Есть там такой богатырь у князя, Илья Иванович, подарок ему везу — смертушку лютую. Ты, случаем, не он будешь? Нет, отвечаю, а у самого, как услышал, рука к мечу потянулась. Ну, тогда здрав будь. У меня до тебя дела нету. И дальше это себе ехать собирается. Постой, говорю, я хоть и не Илья Иванович, а все ж таки брат его названный. И потому тебе проезду через меня не будет. Он опять плечами пожал. Добро, соглашается. Только я понапрасну крови проливать не хочу. Давай так уговоримся: коли ты меня из седла выбьешь, твоя воля — что скажешь мне, то и сделаю. Скажешь лбом об камень убиться, убьюсь. Скажешь до веку тебе служить, и на то согласен. Но уж коли я тебя — не взыщи. В чем мать родила по свету пущу.
— Ну, и?.. — вытаращили глаза Илья с Добрыней.
— Что, ну и?.. — Алешка бормочет. — Туман очи застит? Так мне и разогнать нечем…
Посмеялись бы, кабы не слова про смертушку лютую.
— Как же это он тебя с коня сшиб? — спрашивают. — Неужто хитростью какой?
— При его силище хитрость не надобна. Хотел я с него разом голову снять, с бахвальщика, а он щит подставил, да как ахнет меня булавой, я и слетел…