*
Стакан освещен без блика
Рюмка и алый ликер
И кругом заплелась повелика
Разных болтовни и вер
Но разве понедельники, пятницы,
И вообще недели не сон
Почтительного товарища Пятницы,
Когда его изловил Робинзон?
Так на обитаемом острове
Среди необитаемых дней.
Мы состязаемся тостами
У непогасших огней
Центра всего вдохновения
Неугасающих глаз костра
И, запалом Ньютонова тяготенья
Крепла наша Москва.
Пусть образцово свирепствует
Киевский пылесос
Мы здесь, в невидимой крепости,
Где умер всякий «вопрос».
29/XI <19>18 года. И. Аксенов
Изменчиво*
С. П. Боброву
Набор упал из очень клетчатых касс.
Мы знаем вероятность Иллиады
И песен Ариоста. Нас
Ничем не испугать.
Рады или не рады,
Любим или не любим,
Но за мигом миг
В свинцовые призмы
Просчитывая ногтем приймем.
Ах. Эти парами в небе чувства
И каменное солнце лета,
И грусть голубую пунша распевая
Гортанными изогнутыми густо…
Все видеть, и многоокий арифмометр,
Мигая треском под лучами пальцев
Молотит жатву пущенного по ветру,
Пойманного пестрого воробья…
Все видеть и на привязи держать увиденное:
Зрение шлифовано в чечевицах,
Озерно мигающих кострам папиросы
И заячьей садке на лицах.
Известняк волны волн, кадильные росы
Крыма и каблук Марии Николаевны Раевской
На оплаканном бурей песке1 –
Все это чистыми числами вычеканется,
Пышнее партии Стейница…
Но числом не опрокинуть случай:
Лоб горит и в котором ухе звон?
Вот он, Кама, коршуном гнездится,
Вот он голубой гроздью опушен.
И упал клекочущий на ягоды
Клюв кривой; брызжет Сомы сок,
Вышивая по граниту пагоды,
Обгоняя когтистый, полосатый скок.
Растрепать ибисом ирисы,
Магнолии щекотать бархатом ахмелиным
И непроходимые запалить папирусы
Крыльями панического фламинго;
Бьющимся над Гренландией, Вайгачем,
Над девственной лавой террор,
Падающими пилонами света зодиакального
В край Кордильерских озер;
Чтоб лучи, пойманные чечевицами,
Пружинными, на стальной цепочке, не обманули глаз:
Потому что праздно чему то дивиться,
Рассыпанному по шахматным полям касс.
АХ [1919]
Темп вальса*
Давно ли мои чувства разграблены
(Кажется и твои),
Но не трещины, а царапины
По нашим сердцам прошли.
А тучи, теплы и быстры,
Не закрывают звездную рябь,
Комнате, занавес пестрый
Распустивший, парус – корабль.
В ней вином о красе графина
Шелестит налетевшая грусть,
И искали слова не слышно,
Первых разомкнувшихся губ.
Но не слова, не зова, не ласки,
Не полупризнанья, не лжи
Мы ждали, потому что внятно
Нам колокольчики всех дорог цвели
И их лиловые, и их кривые,
Завивающиеся лепестки –
Волны, волны слезной стихии,
Не нашей: времени любви
Пусть за стеклами, по асфальтовой
Палубе, жемчужную пыльцу секунд
Осыпает дождь, и каждой
Каплей новый зеленый лист раздут –
Мы, не плача, из тех же лоций
Пролетаем туман – тропой,
Мыслью к мысли, локоть с локтем,
Плечо о плечо, о щеку щекой,
Расцветать при весенних росах,
Позабыв о нас, о себе,
На взошедших дуговых колесах,
В горящем из туч серпе.
30 апреля 1920 года
Довольно быстро*
В дни горячего гама,
В годы горбатых боев,
Челюстей, стиснутых упрямо,
Запрокинутых на отлет голов,
Что звенит мне, что лучится на зорях,
В плещущей обо всех росе,
Чей вздох вобрал все
Криви, все прыжки истории?
И Леды плечем круглясь,
Облаков далекие лебеди,
Кем посланы в тихо вошедшем небе,
Опустить свою тень на нас?
Нет, никто не обманывает, даже
Если б и мог обмануть:
Никогда не расплескивался глаже
Предо мной горизонтов путь,
Никогда беспощадней клича,
Не сходила к нам Дева-Месть,
Никогда воронью добыча
Не умела пышней расцвесть!
Но кровавые крылья, пеной
Уплыли в закат с глаз,
И колокол о старые стены,
Заводит бесконечный рассказ.
Начало ушло за мерю,
За срубы скитских боров,
Только ветер по были мерит,
По прошлому пыли верит
И давним сказкам готов
Прививать новые повести:
Как дороги люди те,
Кто в печи, раскаленной дочиста,
Нежны, как дождь на листе,
Весной распускающейся зелени,
Говорят: цвети цветам1,
Костром не закатной прелести
И звенеть у шпилей стрижам.
20 апреля 1920 года
Serenade
В сияньи моего пожара
Вплоть до утра
Тари ра ри, моя гитара
Тра ри ра ра
О, сердце, нервы и так дале
Глуша виски
Зачем отсутствуют педали?
Держись, полки!
Твое окно: окно, конечно,
А мой призыв
Мне надоел бесчеловечно
Но не фальшив.
Поток помой в мои объятья
Ты пролила
Но помни, что, помимо платья
Ты всем гола,
Что ревности моей Сахара
Сестра костра!
Тари ра ри, моя гитара
Тра ри ра Ра.
Как плачет бедуин, пустынник
Свой оазис,
Как прибежит газель на финик
Взойди, явись.
Да будет рай! Но к черту гурий:
Лишь ты, одна –
Тебе вручаю разум курий,
Моя луна
И жертвуя любви азарту,
На тройке пик
Взношу тебя на страсти карту,
Мой Мозамбик,
А на поверхность небосферы,
Во слез толпе,
Твои неданные размеры
Кассиопэ
Что б их молить, сквозь нимбы пара,
Из под шатра…
Тари ра ри, моя гитара
Тра ри ра Ра.
Но поучают кузов полный
И круглый гриф
Жестокостью, кастильской школы:
Любовь есть тиф.
По откровенности окошка
Мне все видать:
И почему упала брошка
И где кровать.
Ах, кара раны янычара
Не так быстра!
Тари ра ри, моя гитара
Тра ри ра ра.
Муж уволок свою зевоту
Он, (с нами Бог)
Он спит, он увидал охоту,
Он трубит в рог
Зажженный тобой любовник
Еще свежей,
Тот уронил на подоконник
Тень от ушей.
Сопровождает серенада
Его исход.
К тебе шмыгнул, твоя отрада
Твой новый кот.
Нет! Я не перенес удара:
Об этот стык
Фонарный, разлетись, гитара –
Кулдык, кулдык!
Все, кажется, достигли цели
Мой кроткий друг,
Какие струны подебеле
И где тут крюк?
Ты, на прощанье, из постели
Венцу обид
Напомнишь: мы не разглядели
На чем висит.
Но будет в пеньи самовара
Звенеть игра:
Тари ра ри, моя гитара
Тра ри ра ра.
Мастрчув
«Пожаром дрожавший праздник…»*
Пожаром дрожавший праздник
Еще отгорал в звездах,
Чтоб ночью рост его важный
Раскинутый, не зачах.
Мой сон уходил и плавал
Под резонатор всех, трепетавших днем
Воль и своим, неуемным,
Полночь окропил огнем.
А хрустя, хрусталем созвездий
С башен звеня стекал
Извиняющимся курантом
Колокольный Интернационал.
Я же все, что слезы достойно,
Чем дыханье было полно,
В эти звезды забросил горстью
Устрицу на морское дно:
Та радость и боль не тщетно
Дробилась, взлетя, в тебе,
Небесной пустыней, светлой
Песнь о последней борьбе.
«Не забудь меня взять в свою…»*
Не забудь меня взять в свою
Улыбку далеких губ,
Не забудь потушить зарю,
Облаками укутать грудь.
Жесткие не к тебе пути
И знаю, что сердце мое,
Полное тобою, не донести
Сквозь болью обгорелое жнивье.
Я умру на нем. И для всех.
И тучами буду рад летать,
Чтоб себя уронить в твой смех
И туманом ночь укрывать.
Что нести вам, курлыкая, журавли,
Над отавами, на памятный юг
От сожженной нашей земли?
Унесите любовь мою.
Гуси-гоголи, из чугунных туч
Гордо, о жемчуговых зобах,
Угоните от вьюг поцелуй,
Что прогорк на тугих губах.
А вы, зигзаги ласточек, синий визг,
Извивающие на Занильский лад,
Увезите, пронзивший эту жизнь,
Сизый, капризный взгляд.
Мокрая осень облетит в окно
Золотыми сердцами лип.
И в снега… И на шесте будет только алеть мое,
Улыбкой скулы улик.
1921