И это не единственный случай.
Вот был, например, такой художник Виченцо Катена — младший современник и главный соперник и оппонент Джованни Беллини, так сказать лидер местных консерваторов. Между прочим, поэтому всякие важные люди, включая разных дожей, заказывали ему портреты, а портретистом он был отменным. Одна из главных работ Катены — «Святая Кристина». Ее бросили в пруд с мельничным жерновом на шее, а жернов всплыл и Кристину вытащил. И вот Кристина преклонила колени перед Христом, который летает, стоя на облаке, в лиловой простыне. Все как положено: жернов — на веревке, веревка — на шее. И Спаситель, и Кристина, и пейзаж — хороши, но ничего особенного. Но вокруг святой столпилось пять малолетних ангелов — и это истинное чудо: один веревку щупает, другой жернов приподымает, третий вообще рот разинул. И такие у них в глазах ужас, трепет, любопытство…
Висит это счастье в маленькой, а по венецианским понятиям, просто малюсенькой, церкви Санта Мария Матер Домини. У церкви и площади своей нет, втиснута в квартальную застройку. Я на нее набрел, потому что — зевака праздный и смотрю по сторонам.
Млею я перед этим Катеной, и вдруг чувствую затылком, что я-то смотрю на картину, а кто-то — на меня, причем без всякого восхищения. В конце концов я на святую Кристину вдоволь насмотрелся и тут только заметил, что в дверях стоит человек с пегой бородой и ключом в руке (нет, не тот, кто вы подумали) и безмолвно ждет, пока я налюбуюсь. Ему было пора закрывать церковь, но он ждал и даже не кашлянул.
А плащ у святого Хрисогона — вылитая хохлома.
7 октября
Комментируя реплику моей коллеги Н. К., написал: «В Венеции повсеместно каналы, и самый большой из них называется Большой канал». Я бы хотел все свои заметки писать таким языком и стилем, но получается не всегда.
Холодает. Израильские студенты мерзнут, бразильские — не выходят из дому. Осень, по-прежнему солнечная, демаскирует происхождение туристов: одни ходят в шортах, другие в теплых куртках и вязаных шапках.
Содержание заметки определяется во многом ее датой.
Например, я писал о том, что меня поразил фасад церкви Сан Джулиано, главное украшение которого — статуя Томазо Рангони, гуманиста и, видимо, жулика. Случайным образом оказалась, что это был первый увиденный мной фасад такого рода и одновременно первый, с которого началась эта странная традиция. Церковь Сан Джулиано была построена в конце XVI века, а уже в XVII такая практика стала обычной. За прошедшие три недели я увидел множество церквей, на фасадах которых толпятся всевозможные вельможи, генералы и прелаты, как целиком, так и в виде бюстов. Например, Санта Мария дель Джильо, на фасаде которой, как на доске почета, стоят пять братьев Барбериго: один, в доспехах, топорщит кошачьи усы на манер Петра I, другой, с лукавой усмешкой, кутается в судейскую мантию, третий — в пышном парике, четвертый морщит лоб в припадке государственной мудрости. А выше них над входом — пятый, самый главный — вообще мушкетер и тащит шпагу из ножен. И это не считая изображенных на том же фасаде планов городов и крепостей, которые братья не то посетили, не то захватили, не то отстояли.
Если бы я увидел церковь Сан Джулиано после Санта Мария дель Джильо, то, скорее всего, не написал бы о ней ничего.
В Петербурге поездка на кораблике — всегда развлечение: с гостями «по рекам и каналам», со школьниками, с пьяными клезмерами. Никак не могу привыкнуть, что здесь я езжу по воде на работу.
Солнце успевает сесть за те десять минут, что я плыву от Сан Серволо до Сан Марко.
На Славянской набережной у причала немаленькая конная статуя Виктора-Эммануила с двумя аллегорическими отчиз-нами — порабощенной и освобожденной и двумя крылатыми львами, умирающим и воспрявшим. Памятник вроде нашего Николая I у Исаакиевского собора, только более динамичный и реалистичный. Конь очевидным образом пускает ветры, развевающие хвост. Может быть, так оно и есть, когда конь несет седока в атаку — не знаю. Во всяком случае, король геройски машет саблей.
Этот памятник виден отовсюду. Около него удобно назначать свидания. Его вовсю фотографируют китайцы, которым не объяснили, что это XIX век и вообще китч. Но его нет ни в одном путеводителе. Гиды проходят мимо, прибавив шагу и отвернувшись, чтобы следующие за ними туристы не остановились и не начали задавать вопросы.
Злобный Коллеони, разжигатель усобиц, воевавший то за Ломбардию против Венеции, то за Венецию против Ломбардии, но всегда на стороне своего кармана, — убийца, впервые придумавший расстреливать противника в поле картечью, — одна из главных достопримечательностей, потому что его конную статую изваял великий Верроккьо и, по легенде, ему помогал молодой Леонардо. А добрый Виктор-Эммануил, объединивший Италию, никому не нужен, потому что его воздвиг прославленный при жизни, а сейчас забытый (не он один забыт, вся эпоха) Этторе Феррари. Как будто издеваясь над бедным автором конной статуи короля, Википедия называет Феррари «пламенным республиканцем».
Мораль: автор важней модели. Но даже отдаленные потомки не полюбят через тысячу лет памятники Ленину и не разместят их в Британском музее, как какого-нибудь Ашурбанипала (тоже был не подарок), потому что ваяли Ленина очень скучные скульпторы, и хоть ты его на коня посади — не поможет.
8 октября
На Джудекке и острове Сан Джорджо растут вечнозеленые дубы с мелкими колючими листьями и почти полностью зачехленными желудями. В остальной Венеции их нет.
Многочисленные монастыри Джудекки частью превращены в тюрьмы, частью — в лофты для художников.
Три церкви, три фасада, построенных Палладио на набережной Джудекки, все время видны с главной набережной Венеции. Этот задник настолько привычен, что обсуждать его нет никакой возможности. Вблизи же смотреть на работы Палладио тяжело. Я понимаю, что коринфские колонны моей 183-й английской школы на Кирочной напротив улицы Восстания, Дом культуры «Красный Октябрь» на улице Блохина, здание Моссовета и прочее подобное — это мои проблемы, а не проблемы Палладио, но и отменить свою жизнь ради чистоты восприятия классицизма я не умею.
Палладио был конструктивистом покруче любого конструктивиста. Во всяком случае, Баухаус в сравнении с Палладио подразумевает куда больший полет фантазии, разнообразие и даже игривость.
Красный, желтый, голубой… Опять желтый, два красных, желтый, желтый, голубой, желтый, красный… Рябь на черной воде растягивает отражения огней в дрожащие — сожмутся-разожмутся — спирали. Маленькая аккуратная толпа переходит полукруглый мост, сворачивает на узкую набережную и втягивается за угол. Поют негромко, слаженно и как-то грустно. Огни — свечи в цвет-ных бумажных стаканчиках, похожих на тюльпаны.
Это вечерний крестный ход от церкви Сан Тровазо до церви Санта Мария дель Розарио, в просторечии — Джезуати. Народу — самое большое — человек полтораста. Несколько пожилых монахинь, несколько монахов: постарше — черные бенедиктинцы, помоложе — коричневые францисканцы в сандалиях на босу ногу. Бенедиктинцы похожи на профессоров, францисканцы — на студентов, тем более что некоторые с бородой и с гитарой за плечами.
Сегодня День Марии дель Розарио, то есть Марии с четками.
Процессия продвигается к набережной Дзаттере, и тут ей наперерез, из мрака бесшумно выплывает стена света. По каналу делла Джудекка совсем близко скользит круизный лайнер.
Над головами колышется прецессионный крест и еще один крест — палка с антенной и двумя громкоговорителями.
В просторной церкви Джезуати, с потолком, распахнутым не в настоящее ночное, а в нарисованное Тьеполо вечно летнее небо, сидит на золотом барочном троне Мария дель Розарио. В честь праздника ее переодели из белого с серебром платья в ало-золотое из тяжелой парчи, но это не прибавило румянца восковому лицу. Она, кажется, не рада и безучастно улыбается непонятно кому загадочной улыбкой манекена.
Профессиональная память на автомате отмечает: короны на Богородице и Младенце точно такие же, как венцы для свитка Торы в Еврейском музее. Только те, понятное дело, без крестов и без драгоценных камней. Положим, то, что их делали одни и те же ювелиры, я и так знал. Но одно дело знать, другое — увидеть.
Монахи сидят вперемешку с мирянами и о чем-то добродушно беседуют. Все, как всегда в Венеции, очень спокойно и по-домашнему.
Трон с Мадонной выкатывают по проходу вперед. Пухлые деревянные путти, летающие вокруг его спинки, колышутся на креплениях. Начинается служба.
Мы с молодыми коллегами отправляемся наблюдать ночную студенческую жизнь на площади Санта Маргерита.
18 октября
У некоторых вапоретто есть имена. «Виварини» швартуется рядом с «Тьеполо». Как в венецианских церквях, где картина XV века висит рядом с картиной XVIII века.
Тициан умел то, что умели Дега и Мане, но они не умели того, что умел Тициан.
По любезному совету многознающего И. Д. сходил в церковь Джезуати. Там Тициан мучает святого Лаврентия. Я понимаю, почему эта живопись так оглушительно действует на меня, я не понимаю, почему ее так высоко ценили современники.
Осень в Венеции — это пока что не туманы, а холодный ветер и ледяное солнце: все четко, определенно, контрастно. Видны горы за морем на Апеннинском берегу. Видны Альпы на севере, не просто синие, а синие в складках. «Вдруг стало видимо далеко во все концы света». Осень как страшная месть за лето.
Резкий осенний свет: даже внутри темных соборов можно разглядеть детали.
Набожные венецианцы не доверяют ни художникам Высокого Возрождения, ни художникам XVIII века. Часто в главном алтаре стоит древняя икона с румяной Мадонной, а огромные полотна Тинторетто тускло тлеют во мраке боковых нефов. Почти в каждой церкви висят православные иконы — византийские, критские или русские. Например, в базилике на Бурано на почетном месте оказалась Казанская в окладе, украшенном финифтью, а рядом объяснение на итальянском, кто она такая. Похоже, это давняя традиция. В церкви Санта Мария Формоза есть маленькая византийская икона, которую взял с собой в сражение при Лепанто венецианский адмирал Себастьяно Веньер. Небось ни Тициан, ни Тинторетто ему в такой оказии не пригодились. Перед этой иконой до сих пор молятся и зажигают свечи. Вообще большинство свечей горит либо перед православными образами, либо перед совсем скверными картинками или раскрашенными статуями XIX или даже ХХ века. Подлинно религиозное искусство должно быть или непонятным, или откровенно плохим.