К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой:
Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим! Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода! Не до слуха только, но до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его на вашу совесть, на совесть всего человечества. На помощь не медля! На щедрую, широкую, нераздельную помощь!
К Тебе, Господи, воссылает истерзанная земля наша вопль свой: "пощади и прости". К Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ Твой руки свои и мольбу: "Прости и помилуй".
Во имя Христово исходим на делание свое: "Господи, благослови".
ТИХОН -- Патриарх Московский и всея России
После обсуждения в Совнаркоме текста этого воззвания, Каменев позвонил в Комитет и заявил:
-- В таком виде это воззвание напечатано быть не может. Попросите Патриарха выкинуть слова: "Молитвою у престола Божия, у родных Святынь, исторгайте прощение Неба согрешившей земле". Что это такое? Какой согрешившей земле? Мы не можем печатать весь этот мистический бред!
-- А мы, -- ответил говоривший с Каменевым член Комитета, -- не можем цензуровать Патриарха... И вам, Лев Борисович, не советуем... У каждого -- свой язык. Комитет очень убедительно просит вас не касаться воззвания... Просим вас оставить его в том виде, в каком оно написано рукою Патриарха...
-- Дам ответ, -- еще более сердито сказал Каменев.
-- Ответ был благоприятный. В день всенародного моления воззвание, прекрасно отпечатанное, было получено Комитетом в 100 000 экземплярах.
А в это время Патриарх продолжал с неутомимой энергией свою работу. По радио им было послано обращение к Архиепископу Кентерберийскому с горячей мольбой о помощи русскому народу6. Об этом, и вообще о своих начинаниях, Патриарх известил Комитет особым письмом (от 5-го августа 1921 г.), в котором, между прочим, писал: "Православная Церковь никогда и ни при каких обстоятельствах не проходила безучастно мимо постигавших русский народ бедствий. Так и ныне. Я уже обратился через представителей церковной власти к народам тех стран, которые Господь благословил обилием хлебного урожая с призывом прийти на помощь населению России. Теперь же считаю своим долгом обратиться ко всем верующим чадам Церкви Российской -- духовенству и мирянам -- с воззванием по чувству христианского милосердия принять самое широкое и деятельное участие в оказании помощи всем пострадавшим и страдающим от голода. Я уверен, что каждая епархия, каждая приходская община, каждый отдельный член Церкви почтут своим христианским долгом внести посильную лепту на это великое дело и примут возможное участие в работе Церкви по оказанию помощи голодающим. Вся работа Церкви в этой области будет происходить под моим общим руководством и наблюдением. Для этой цели организуется Церковный комитет. Для установления живой связи с Всероссийским комитетом помощи голодающим и его местными органами Церковный комитет назначает особых уполномоченных".
Не знаю, подозревал ли покойный Патриарх, что развивая столь могучую энергию и поднимая на дело спасения всю верующую Россию и заграницу, он наносит смертельный удар самому делу вмешательства общественных сил? Ведь, в глазах большевиков проявление его и нашей энергии было лишь организацией контрреволюции...
Всенародное моление
Во исполнение своих постановлений, Патриарх назначил на 5-е августа "Всенародное моление" в Храме Христа Спасителя. При господстве классовой терминологии самое название "всенародное" зазвучало мотивами прошлого... Такого недавнего и в то же время далекого, не забытого, но придавленного необычайными и страшными событиями...
На это моление пришли и верующие, и неверующие. Когда я подходила к 5 часам дня к Храму, -- вся площадь вокруг него была залита народом. Стояли плотно, молчаливо, -- тихая, безмолвная, сосредоточенная в себе, толпа. С громадным трудом продвинулась к храму. На паперти стояли люди с тарелками. Они раздавали воззвание Патриарха и собирали пожертвования "жертвам голода". В этот день около Храма было собрано 10 000 000 рублей. В самый Храм почти невозможно было войти: стояли плечо к плечу. Патриарх -- страшно бледный, в светло-голубом патриаршем одеянии.
Я не знаю правил патриаршего служения. Но на этот раз оно часто прерывалось абсолютным молчанием священнослужителей, притча, хора. Эти паузы производили прямо потрясающее впечатление. До сих пор не могу объяснить себе -- почему? Почти неизменно во время этих пауз слышалось рыдание. То тут, то там... Патриарх стоял неподвижно, точно застывшее бледное изваяние... Затем снова продолжалась служба.
Вот придвинулся ко мне мой знакомый, человек верующий. Глаза вспухли от слез; сам -- в необычайном волнении.
-- Здесь много коммунистов, -- каким-то зловещим шепотом сказал он мне. Зачем они здесь?..
-- За тем же, за чем и мы с вами... Как можете вы так говорить? Патриарх назначил всенародное моление... Зачем вы так говорите?
-- Я не могу их видеть здесь, в храме...
-- Вам нужно отсюда уйти... Вы не готовы к тому делу, ради которого все здесь. По-моему, с чувством вражды здесь нельзя стоять... Ее достаточно и без того. Разве не нужно что-то перевернуть в душе, чтобы это дело двигалось?
-- Нет, этого дела мы не сделаем... Религиозный пафос верующих так же насыщен враждой и ненавистью, как и пафос марксистский... Нет, мы этого дела не сделаем... Война еще в душах... Все ею отравлено...
А тихий, слабый голос Патриарха призывает к подвигу, к милосердию во всеобщем единении. Кончилась служба, и Патриарх говорит речь -- о голоде, о нашем служении -- страждущим. Опять рыдания...
Вот кончил и речь. И снова стоят неподвижно Патриарх и толпа. Сделал знак. Вереницей стали подходить к нему под благословение. И так стоял, благословляя, несколько часов, -- до полного изнеможения. А народ все шел, шел. Подходили все новые вереницы с площади. К концу 1921 г., -- четыре года спустя, после Октябрьской революции, -- мистика православия была еще в полной, не угасшей силе...
Англичане
Между тем Комитет продолжал работу. Вокруг этой работы сразу же стали появляться грозовые облака, предвещавшие бурю. Облака наплывали стихийно, неостановимо. Воля Комитета не могла не только парализовать нарастающие столкновения, но даже сколько-нибудь ясно предвидеть их. Если действия Церкви были, до известной степени, вызваны самим Комитетом, то другие события выплывали совершенно неожиданно.
В один вовсе не прекрасный день, часов в 12 дня, около подъезда остановился автомобиль с английским флагом. В зал Комитета быстро вбежал полный, жизнерадостный англичанин и сказал:
-- Я секретарь мистера Годжсона, -- представителя английской торговой делегации. Мистер Годжсон желал бы лично беседовать с президиумом Комитета...
Ему указали помещение президиума. Он так же быстро вернулся к автомобилю, и через несколько минут H. M. Кишкин и другие члены Комитета уже беседовали с главой первой английской торговой делегации, -- впоследствии и политическим представителем Англии.
-- Мое правительство поручило мне приветствовать Общественный комитет и просить его дать совершенно точные сведения о размерах голода и о размерах необходимой помощи...
Все разъяснения по этому поводу давал Годжсону С. Н. Прокопович. Он показал им образцы хлеба, которые были собраны Комитетом в голодающих губерниях. На некоторых кусочках красовалась бесстрастная надпись: "От этого хлеба в животе заводятся черви и многие от него умирают". Кусочков было много, все различные. Вот лепешка из корней лесных растений. Из желтого сухого порошка. Вот кирпичик с конским щавелем. Вот лепешка из молодой липовой древесины. Вот зеленый хлеб из листьев липы. Лебеда, корни, листва и древесина липы, конский щавель, просовая шелуха, глина -- все это "материалы", из которого делается хлеб. Глину не везде можно было достать. Поэтому она продавалась на рынках по 500 руб. за фунт.
Все это показывается англичанам.
-- Сколько же нужно пудов зерна для того, чтобы вот этого не было? -- спросил Годжсон.
-- По самым минимальным расчетам, Россия должна получить извне 240 миллионов пудов, -- был ответ.
Годжсон рассказал, что по радио получено воззвание Комитета7 и что Европа обсуждает вопрос о коллективной помощи держав. Сообщил также, что английское правительство прислало с ним разрешение на въезд делегации в Англию.
-- Вы уже были в Кремле? -- спросил мистера Годжсона H. M. Кишкин.
-- Нет... Мой первый визит -- мы приехали только сегодня утром -- был к Патриарху Тихону. Второй -- в Общественный комитет.
Когда Президиум рассказывал эту сцену нескольким членам Комитета, один из них подвел итог:
-- Уравновешенный англичанин, вероятно, и не подозревает, что сегодня в некотором царстве, в некотором государстве зарегистрировано первое страшное преступление Комитета: -- "измена", смычка с иностранцами...
-- Нет, второе, -- возразил другой. -- Первое -- смычка с русской церковью... Которое больше -- трудно сказать.
После первого посещения англичане зачастили то в Комитет, то на частные квартиры членов Комитета. Им все было интересно в "новой" России. Многого они, впрочем, и тогда уже не могли понять: английские мозги русской логики не вмещали... Долго не могли они вместить и того, что мы -- не совершая с ними никакого преступления -- их боимся...
Красная армия
Разрешив Комитет, сов. власть с первой же минуты "совместной" работы начала против него скрытую (а, иногда, и очень открытую) компанию. Компания отличалась специфической большевистской хитростью: другой, право же, таких "штучек" не выдумал бы... Рядом с Комитетом была с первых же дней организована Всероссийская комиссия по борьбе с голодом при ВЦИКе. Расчет прямой: кто из приезжих из провинции сразу разберет, где Комитет и где Комиссия? Когда Комитет организовал газету "Помощь", сов. газеты объявили, что будет издаваться властью газета "На помощь"! Все это хитрости мелкие. Но я хорошо помню, как угнетающе действовали эти выходки, какие суждения о "неблагородстве" власти в заключенном соглашении они вызывали.