Валерий не ответил: засмотрелся на футляр с трубой. Колюня все понял.
– Забирай, – сказал он. – Пока я д-добрый…
– Можно? – оживился Валерий. – Я тебе все до копейки отдам.
– Конечно. – Колюня глянул куда-то вдаль внезапно заблестевшими глазами. – За кино же ты п-полностью рассчитался.
Кате не нравился их разговор.
– Нет, у тебя есть температура, – сказала она. Привстала и прохладными, мягкими, как лепестки розы, губами прикоснулась к Колюниному лбу.
Валерий к тому же месту приложил руку.
– Совершенно холодный.
– Сам ты холодный… – Она снова хотела дотянуться до Колюни, но Валерий, дернув ее за руку, не дал.
– Ты чего? – смерила она его взглядом.
– Я тебе по дороге, кажется, все сказал…
Колюня лежал под одеялом не шелохнувшись. Они ссорились!
– Ты как разговариваешь со мной?! – возмутилась Катя.
– Не нравится? – Волевой подбородок Валерия затрясся. – Тогда я ухожу!
– Я и не звала тебя сюда, сам напросился, – сказала она вслед.
Валерий хлопнул дверью с такой силой, что дух мести сорвался с гвоздочка и упал.
– Жуть какая! – сказала Катя про маску, вешая ее на место. – А глаз не оторвешь.
– Тебе н-нравится? – Колюня глаз не мог оторвать от Кати. Белый берет очень шел к ее темным глазам. В нем она была вылитым олененком! – Хочешь – возьми себе на память.
– Что ты! – смутилась она. – Я сказала без всякой задней мысли.
– Ну говорю же, в-возьми!..
Она поглядела в окно и сказала:
– Я пошла, ладно?
– Сядь! – скорее приказал, чем попросил он. – Что ты на праздники д-делаешь?
– Еще не знаю…
– С родителями будешь отмечать?
– Вряд ли…
– Давай вместе отметим. У меня есть п-приятель – Севка. Он со своей девчонкой придет. Посидим, послушаем музыку…
– Валерку, я поняла, ты не позовешь?
– А ты уже соскучилась по нему?
Она ушла от прямого ответа.
– А почему ты думаешь, что я подойду вашей компании?
– Потому что ты естественная девчонка. Что думаешь, то и говоришь. Не с-строишь из себя, как, например, Светка. Короче, с тобой легко… – Колюня сам себе удивился. Никогда еще и ни с одной девчонкой он не разговаривал так запросто и так уверенно! Он даже в собственном голосе уловил незнакомые ему нотки…
Малышева недобро усмехнулась.
– А я-то думала, Рублёв, ты еще совсем мальчик. А Валерка, выходит, прав.
– Дальше говори.
– Думала, мы можем быть с тобой друзьями…
– А что? Нет? – Только сейчас Колюня услышал хрипы. Но не в легких – в сердце. – Можем. Но без него, п-понимаешь?
– За счет Валерки – никогда. Я его люблю. Слышишь?!
Она встала и пошла к дверям.
– Постой! – с прерывистым, как у ребенка после долгого плача, всхлипом крикнул Колюня. Он был в дурацком положении: раздетым ни встать, ни догнать ее, ни загородить дорогу. – Постой, говорю! Возьми т-трубу и отдай ему.
– Пусть сам придет и возьмет.
– Он сюда больше никогда не п-придет! И я не понесу ему…
Она постояла у дверей, кусая губы. Потом взяла трубу и тихо сказала:
– Выздоравливай. До свидания.
– Чао! – выбросил он голую руку из-под одеяла.
Бабуля вкатила стол-тележку с блюдом пельменей, источавших вкусный курчавый пар. Среди них был «счастливый». И уж она бы сделала так, чтобы он достался внуку. А теперь и стараться не надо: товарищи, она проглядела, ушли. Все счастье одному ему.
Колюня, укрывшись с головой, лежал под одеялом молча и неподвижно, прямой, как покойник.
– С маслом или уксусом будешь? – спросила она.
– Ни с чем не б-буду, – глухо ответило одеяло.
– Опять не угодила! – проворчала бабуля. – Чего же тебе хочется?
– Умереть.
– Чего?!
– Не трогай меня! Я сплю.
– Оля скоро придет. Что ей сказать?
– Что она мне н-надоела.
Оля Самохвалова оказалась легкой на помине. Сказала, что очень спешит, оставила для Колюни уроки и записку. В записке она сообщала, что за дежурство в классе санитарный пост школы поставил ему «отлично». А что она видела Катю Малышеву, выбегавшую из подъезда с футляром под мышкой, это оставила при себе.
Ночью опять поднялась температура. В ушах гулко шумела горячая кровь. Из глаз в темноту уплывали, сцепившись, красные, синие, зеленые кольца. Во рту было сухо и жарко.
– Бабуля… – еле удалось отодрать язык от раскаленных зубов. – Бабуля!..
– Кричать зачем? Я здесь…
– Посмотри, что у меня под т-тахтой лежит.
Загорелся свет. Бабуля, вся седая, в белой ночной рубашке похожая на привидение, перекрестилась и, кряхтя, полезла под тахту. Достала оттуда и поднесла к его глазам желто-красное яблоко.
– И больше ничего.
– Не ешь его! Оно отравленное.
– Будет глупости болтать! – осерчала она. – Спи.
На его лоб, зашипев, легло мокрое полотенце. Свет погас. Полотенце впитывало в себя все ночные кошмары. Разноцветные кольца стали распадаться на светящиеся точки… Вот и вовсе исчезли.
Днем приходила врач. Послушала его и сказала, что ничего не понимает.
– Легкие и сердце у тебя уже в порядке. А состояние, сама вижу, тяжелое…
«А чего тут понимать?» – лежал и про себя думал Колюня, пока врач измеряла ему давление. Такое состояние у него из-за плохого настроения. И за него он должен благодарить своих одноклассников – Коробкина и Малышеву. Называется – навестили…
– Если не хочешь иметь осложнений, раньше времени не вставай.
Раньше времени? Да лучше вообще никогда не вставать! Лежать, лежать, ни есть, ни пить, остановить дыхание – и до скорой встречи на том свете!..
Обида, горечь, возмущение лихорадили кровь, туманили голову Колюни. И в чем-то мы должны разделить его чувства, если хотим быть справедливыми ко всем сторонам этого лирического треугольника. Он хотя и самая малая в нем сторона – все же сторона!
Что оставалось ему делать после того, как Малышева сказала, что любит другого? На что еще было надеяться? На чье плечо опереться?
День-два он ждал: она позвонит и скажет, что погорячилась. И это было бы самым сильным утешением для него! Но – не дождался… И тогда он, пристроив телефон на груди, сам стал названивать ей. Но едва она брала трубку – бросал свою! Таким отчаянным способом он хотел – не говоря – сказать ей: «Ну позвони же-е-е-е!..»
И как-то раз после нескольких сеансов этой (телепатической, по сути) связи у него над самым сердцем, подобно небесному грому, раздался звонок! Он в мгновение ока сорвал трубку.
– Привет… – звонил Коробкин. Он с самого начала взял шутливый тон. – Спишь, что ли, с телефоном? Так быстро взял трубку…
Колюня весь похолодел.
– Что н-надо?!
– Все еще болеешь?
– П-предположим…
– Я тебе чего звоню? Ты не можешь подождать с деньгами за трубу? Мать купила новый холодильник, истратила свои и мои. Но летом я опять поеду в деревню, заработаю и отдам.
– Могу выписать д-дарственную.
– Нет, так не пойдет. Лучше я займу у кого-нибудь и тебе отдам. (Забегая вперед, скажу: он так и сделал.)
– Не надо!.. Когда откроешь на небе Луну, назовешь ее в честь меня. И мы б-будем квиты…
– Хочешь завести меня? Не выйдет! Ты лучше пой. Это у тебя здорово получается. Про любовь, про свет в ночи…
Колюня сбросил с себя аппарат на пол и зарылся лицом в подушку…
В те дни в его душе шла отчаянная борьба. Точнее говоря, ее вели «внутренний голос» Колюни, другими словами его совесть, и дух мести, с которым больной, лежа в постели, не расставался теперь, словно малыш с игрушкой. Вот образец того, как яростно и непримиримо спорили между собой «внутренний голос» (сокращенно – ВГ) и дух мести (ДМ).
ДМ. Совести у Коробка ни на грош! Неужели он забыл, что говорил о Малышевой вначале?
ВГ. Совесть в таких делах ни при чем. Можешь мне на слово поверить.
ДМ. Ненавижу его! Даже тень его ненавижу!..
ВГ. Бесишься… А толку?
ДМ. Ты прав! Пора переходить от слов к делу. Отравить? Нет, это грязная работа. Самое лучшее – устроить ему честную «темную». Разукрасить его, как пасхальное яичко. Неплохо выбить передний зуб. Пусть она тогда любуется на его портрет. Ха-ха-ха!..
ВГ. Слушать тебя неприятно.
ДМ (искренне). Почему?!
ВГ (безнадежно). Руками тут не поможешь.
ДМ. А ноги на что? В карате ими только и пользуются.
ВГ. Ставим на этом точку. Пока я его совесть, этому не бывать!
ДМ (багровея). На его месте я бы поскорее отделался от тебя. Зануда ты страшная, а не совесть!
И на самом деле ты его враг номер один. На каждом шагу, за каждую мелочь угрызаешь. Связал по рукам и ногам… Нет, я верю: придет время – ученые найдут средство против тебя! Станут делать прививки или будут, как аппендикс, удалять. Счастливо заживут люди…
ВГ. Не желаю слушать твой бред. На «темную» накладываю вето.
ДМ. Ладно. Есть еще одна неплохая идея. Пусть «темную» устроит Севка. Он верный товарищ. Не откажется. И так отделает, что Коробок будет всю жизнь – ха-ха-ха! – работать на аптеку.
ВГ. И это я запрещаю.
ДМ (разъяренно). Совести у тебя нет, совесть!.. Это из-за тебя на земле столько разбитых сердец и неудачников. Я не камень, сочувствую тем, кому не повезло в любви. Но я уважаю силу! Счастье достается только сильным.
ВГ. И честным…
ДМ. Опомнись! Что ты делаешь с ним? Расшатываешь характер! Вот и вырастет он лопухом. Каждый, кому не лень, будет у него из-под носа уводить девчонок…
ВГ. Зато совесть будет чиста.
ДМ. Жалости у тебя никакой!.. Ему который день есть совсем не хочется, грудь болит, словно на нее горячий утюг поставили. А ты знай поёшь одно… Не делай из него христосика! Поручи его мне, мы с ним та-а-кое придумаем!..
Дух мести сладострастно потирает руки и поет: