е они стали знаменитостями где-то в Мексике; однако педагогика ему наскучила, и он подался в импресарио: у него получалось заключать контракты столь же удачные, что и у знаменитого Лобстера, который являлся к ним без предупреждения, чтобы отобрать у банды одного из будущих чемпионов. Нарост говорил тем, кого тщетно пытался уберечь, что Лобстер — мерзавец, сутенер, выставлявший молодняк на панель, он даже купил для этого целый дом, и весь облик этого человека, пожевывающего сигару, с блестящими волосами с синим отливом, с чемоданами, полными денег, вызывал мысли о делах явно мерзких. Несравненные служили для рисовки и для прикрытия, за ними стояла настоящая банда молодых и буйных, они-то как раз умели получить свое и держали в страхе всех, даже самых опытных, дальнобойщиков. На бритых головах они оставляли пряди, длина, толщина и местонахождение которых свидетельствовали об их ранге в группе, в день же их посвящения эти пряди следовало вплести в шиньон. Они не препирались с Растяпами касательно статуса Несравненных, хотя они-то как раз заслужили такое звание, к тому же они хотели запутать окончательно все следы, так что для себя они придумали иное обозначение — Забияки. Меж собой они говорили только о детях, обсуждали, какой у них вес, сильные или слабые у них ноги, откуда они родом, они знали о детях все, вплоть до названий бактерий, обитавших у них в кишечнике. Когда ловили нового, делили его меж собой, распределяя различные функции, все вместе обожая ребенка и в то же время желая вымотать его до предела, ненадолго забыв о соперничестве и пользуясь тем, что им достался столь редкостный экземпляр. Несравненным, которые не имели никакого права заниматься детьми, они оставляли всякую мелочь, одежды, которые якобы когда-то принадлежали кому-то из прославленных инфантеро. За давно выцветшие розовые чулки могли дать порой баснословные деньги, которые Забияки сразу же отбирали у Несравненных, как только тем удавалось провернуть сделку с коллекционерами. Несравненные сочли Микки и Радиатора совершенно очаровательными, завидев, как те в первый раз подбираются к насыпи, и зная, что вскоре им придется убраться, поскольку в них полетят камни со стороны Забияк, то ли обороняющих свою территорию, то ли разыгрывающих новичков, эспланада была средоточием больших амбиций, тем более, что готовилось празднество, правда, неизвестно, где, когда и у какого заводчика оно должно было состояться. Об этом по-прежнему никто ничего не знал, водилы постоянно изобличали чьи-нибудь предсказания.
«Жди на улице», — сказал Радиатору Микки и с Непринужденным лицом направился в вестибюль большого отеля «Реджина». Его никто не остановил, и он продолжал идти, не зная, миновал ли уже стойку администратора, поскольку старался держать голову высоко, чтобы не вызывать опасений; он рассчитывал, напустив на себя решительный вид, добраться до какого-нибудь людного места, лучше всего до бара, но попал к бассейну, где не было ни души, отель будто вымер. Он повернул обратно, ему попалась девушка в переднике, у которой он не решился ничего спрашивать, и тут увидел светящуюся табличку, указывающую на бар. Он заколебался: спесь подвыветрилась, слащавая музыка, доносившаяся из бара, лишила его всякой храбрости: никогда он не сможет принадлежать этому миру. В очередной раз повернув, он вдруг увидел стеклянную перегородку, за ней меж занавесей открывалась перспектива на весь барный зал: рояля, который он ожидал там увидеть, не было и в помине, музыка звучала в записи, за стойкой был лишь один бармен, зал оказался пустым, за исключением закутка, где, развалившись в глубоких креслах, порой деловито жестикулируя, сидели двое, один из которых, кажется, был именно тем, кого он искал, расчет оказался верным. Но, вместо того, чтобы войти, он попятился, замерев возле перегородки, где на углу можно было наблюдать за всем баром, оставаясь в тени. Если вдруг услышит, что кто-нибудь приближается, с рассеянным видом пойдет дальше. Он затаился, разглядывая обоих мужчин: один из них, массивного вида, постарше, сидел к нему спиной, в обтягивающем телеса пиджаке, все время пытаясь раскурить окурок сигары; человек помоложе, обращенный к Микки лицом, казался хрупким по сравнению с горой мяса, наполовину его скрывавшей. Воротник рубашки у него был расстегнут, отпивал он понемногу, почти не говорил, напряженно слушая мастодонта. Микки был уверен, что узнал в этом женственном субъекте великого инфантеро Руди. Тем не менее, он искал на стенах бара средь тонированных поверхностей зеркало, в котором бы отражался затылок этого человека, показывая, есть ли там прядь, и неважно было, висит ли она свободно или ее убрали под сетку, — главное, чтобы она там была, тогда все сразу станет понятно. Его застиг врасплох чей-то вежливый оклик: «Вероятно, молодой человек желает что-нибудь выпить?» Микки в смятении обернулся: рядом с ним стоял одетый во все белое гарсон, приблизительно того же возраста, что и он сам, смотрел он почтительно, но впечатление было такое, как если бы Микки приставили к виску револьвер, он на мгновение потерял дар речи, ответил сначала «Да!», затем «Нет!», потом «Все же, да!», стал отступать назад и вдруг стремглав бросился прочь. Пронесся стрелой вдоль вестибюля мимо стойки администратора, ошеломив весь персонал. Радиатор заставил его притормозить: «Ну что, ты его видел? Удалось с ним поговорить?» — спросил он. Микки отвечал, запыхавшись, со злостью толкнув Радиатора: «Да! Нет! То есть да! Да отойди же ты! Оставь ты меня в покое! Да, я его видел! Еще дальше! Он сейчас выйдет…» Радиатор, расстроившись, ушел прочь. Микки принялся ждать, стараясь внешне успокоиться, тогда как внутри все бурлило, он ждал, когда же появится тот человек.
Стало темнеть. Микки успел рассмотреть уже всех клиентов отеля, один из которых слишком долго сжимал его руку, пихая ему монету; потом приходил портье, чтобы прогнать Микки, но тот все равно вернулся на прежнее место. Он видел, как ушел собеседник того, кого он так ждал: толстяк так и не выбросил сигару, продолжая ее жевать и неся в руке кожаный чемоданчик, семенивший вослед лакей бросил: «До скорой встречи, сеньор Лобстер!» Усевшись в белый мерседес, импресарио поехал прочь, даже не глянув на Микки. Входили и выходили все реже, поскольку пришло время ужина, яркий и жаркий вечер все никак не кончался, не желая уступать свежести и прохладе, стояла тишь. И вдруг у дверей показался тот самый человек с расстегнутым воротником, странным образом в непосредственной досягаемости, без лакея, которого ожидал увидеть Микки, он смотрел на часы, ступил на следующую ступеньку, словно не решаясь, куда отправиться, прошел, не видя его, мимо Микки. Правда, с появлением человека тот застыл словно каменный. Микки вдохнул воздух, высвободив внутри какую-то особую силу, паника прошла, словно ее не бывало, он догнал человека и схватил его за руку. Нерешительность обернулась вызовом, он обрушился на недосягаемого, которого прежде боготворил. «Отдай мне свой меч!» — начал он. — «Оставьте меня в покое!» — бросил Руди, отдернув руку. «Ты ведь тоже когда-то был на моем месте, — продолжал Микки, — ты тоже умолял, чтобы тебе отдали чей-нибудь меч…» — «Я не даю тем, кто попрошайничает, — сказал Руди, остановившись, — я даю тем, у кого взгляд пылает…» — «А у меня что, не пылает?» — спросил Микки. — «Нет», — ответил человек. Он лгал. — «Есть призванные и есть самозванцы, — продолжал Руди, пытаясь от него избавиться, — по тебе с первого взгляда понятно, что ты — самозванец, шпана, если я отдам тебе один из своих мечей, ты сразу же побежишь, чтобы загнать его подороже…» На самом деле инфантеро испугался этого обжигающего взгляда, он чувствовал его на себе, взгляд испепелял, он был гораздо сильнее, чем его собственный, когда он был еще молод. «Дай же мне хоть что-нибудь, что угодно!» — вцепившись в него, в пылу продолжил атаку Микки. Руди пожалел, что не взял с собой какого-нибудь помощника из квадрильи; пытаясь избавиться от чужака, он порылся в карманах и достал несколько монет, носовой платок и брелок, амулет, морского конька в прозрачном пластике. Он не колебался, выбирая, что именно подарить Микки, он протянул ему носовой платок: «Смотри, тут есть мои инициалы, — сказал ему Руди, — ты не зря тут канючил и тратил время…» Микки вырвал платок у него из рук и понесся прочь, как если б его украл.
Микки отыскал Радиатора, чтобы тот отвез его снова на эспланаду, где в это время кипели страсти: Забияки почти уморили одного водителя-новичка, который все-таки сдался и продал им прядь волос. Праздник перенесли на более раннюю дату, чтобы избежать наплыва всяческих прохиндеев, он должен был состояться на следующий день, и из того же источника стало известно, что пройдет он в имении хозяина арены Башки в южной части города, отправиться туда надо было на заре, чтобы не попасть в самое пекло. Микки размахивал платком, будто знаменем, пытаясь избежать обстрела камнями со стороны Забияк. После недавней добычи они несколько успокоились. Размахивая своей тряпкой, Микки кричал им, хотя и без этого все было слышно: «Это платок великого Руди! На нем есть инициалы! Вот здесь написано, можете поглядеть… Он сам мне его дал… Я теперь его фаворит!» Забияки подошли к нему осмотреть улов: реликвию следовало присоединить к награбленному. Это оказалось настоящей сенсацией: в скором времени экспертиза установила, что платок действительно принадлежит великому Руди, поэтому все были крайне удивлены, ведь ткань была желтая, а инфантеро этого цвета всегда опасались из суеверия. Погибло столько жертв в те дни, когда среди золотого убранства сияющих одежд было что-нибудь желтое или когда слишком поздно замечали, что ограждения на арене выкрашены в этот проклятый цвет, или когда какой-нибудь безумный поклонник начинал махать желтой тряпкой. Следовало признать очевидное: носовой платок непревзойденного Руди желтее желтого. Какое циничное безрассудство им завладело, что он держал в кармане вещь именно этого цвета как раз накануне празднества, где его непременно попросят выступить? Несравненные, которым тоже показали платок, выказали высочайшее изумление перед трофеем Микки: не каждый день им выпадала возможность пощупать что-нибудь не поддельное, они ведь и знать не знали, что все их реликвии принадлежали великим инфантеро ровно в такой же степени, что и папе римскому. С появлением желтого платка все страшно зауважали Микки: Бананчик вызвался стать оруженосцем, приковылявший сразу Нарост объявил, что берет Микки под свое покровительство. Бананчик, для оруженосца слишком спокойный, расстроился, поскольку Микки представил ему Радиатора и сказал, что место уже занято. Беспрекословно уступив, Бананчик назначил себя первым помощником. Такой успех ненадолго вскружил Микки голову, уже почти не осталось времени, чтобы собрать квадрилью и поразить завтра всех, включая Руди, явившись в полном составе; час был ранний, работал лишь «Рудуду» — бар, о котором говорил охотник за головами, — где можно было нанять команду.