, мы вступили в степную полосу северной Гоби. Взамен прежних волнистых и бесплодных равнин местность представляла теперь перепутанную сеть невысоких увалов и холмов, принадлежащих, по всему вероятию, расплывшейся восточной части Хангая. Далее же к северу появились выровненные, хотя и невысокие, хребты, которые составляют крайние юго-западные отроги Кэнтея. Абсолютная высота по нашему пути не превосходила 5 200 футов и не опускалась ниже 4 200 футов; на последнем уровне лежит сама Урга(174). Галечная почва средней Гоби заменилась теперь почвой песчано-глинистой[744], покрытой прекрасной для корма скота травой. И чем далее подвигались мы к северу, тем лучше и лучше становились пастбища, по которым везде паслись многочисленные стада местных монголов. Эти последние, коренные халхасцы, выглядывали гораздо бодрее своих собратий, виденных нами в средней Гоби. Точно так же умножилась и животная жизнь: появились, местами в обилии, дзерены (Antilope gutturosa), всюду виднелись норы тарабаганов (Arctomys sp.), находившихся теперь в зимней спячке, весьма многочисленны были полевки (Arvicola sp.) и пищухи-оготоно (Lagomys ogotono); зимние запасы сена у нор последних местами, словно частые кочки, пестрили степь. Гнездившиеся птицы теперь уже улетели, а из оседлых чаще других попадались рогатые жаворонки (Otocoris albigula) и земляные вьюрки (Pyrgilauda davidiana).
Однако текучей воды попрежнему не имелось, лишь чаще стали попадаться ключи; колодцы также были нередки и вода в них встречалась большей частью хорошая. Несмотря на обилие пастбищ, местами корм был уже выеден дочиста, в особенности в ближайших окрестностях почтовой улясутайской дороги. От нее до Урги мы шли 12 суток, с одной в том числе дневкой. Попутной дороги, как и прежде, не было, хотя нередко попадались, обыкновенно ненадолго, тропинки, которыми степь перекрещивается во всевозможных направлениях.
Верст за сотню от Урги, немного южней ключа Хайрхын [745], мы вышли снова на покинутый в северном Ала-шане, близ кумирни Баян-тухум, путь халхаских богомольцев, следующих в Тибет. Тропинка явилась торная; по ней нередко встречались нам небольшие караваны богомольцев, направлявшихся в Ургу для поклонения тамошнему кутухте. С собой эти молельщики обыкновенно гонят скот, который они продают в Урге, а вырученные деньги отдают в кумирни и тратят на собственное содержание. В конце концов домой возвращаются ни с чем, "промаливаются", как объяснял наш казак-переводчик.
По мере того как мелькали дни октября, погода становилась суровей, и близилось время зимнее. Ночные морозы уже доходили до –13°, да и днем при ветре было довольно холодно; 12 октября моросил первый снег, а пять суток спустя на Гангы-дабане мы нашли снежный покров уже 2–3 дюйма глубиной.
Прибытие в Ургу. Следующий за Гангы-дабаном наш бивуак был на Бугук-голе, первой речке, встреченной нами от самого Нань-шаня. Один только переход отделял теперь нас от Урги, и под влиянием столь радостной мысли путь 19 октября длился невыносимо долго, в особенности в первой своей половине. Как нарочно, местность здесь холмистая, не открывающая далекого горизонта. Наконец с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина р. Толы, а в глубине этой долины, на белом фоне недавно выпавшего снега, чернелся грязной, безобразной кучей священный монгольский город Урга(1?5). Еще два часа черепашьей ходьбы — и вдали замелькало красивое здание нашего консульства. Тут же и быстрая Тола струила свою светлую, еще незамерзшую воду; справа на горе Хан-ула, чернел густой, нетронутый лес. Обстановка пустыни круто изменялась. Попадали мы словно в иной мир. Близился конец девятнадцатимесячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское чувствовалось уже недалеко. Нетерпение наше росло с каждым шагом; ежеминутно подгонялись усталые лошади и верблюды… Но вот мы, наконец, и в воротах знакомого дома, видим родные лица, слышим родную речь… Радушная встреча соотечественников, обоюдные расспросы, письма от друзей и родных, теплая комната, взамен грязной, холодной юрты, разнообразные яства, чистое белье и платье — все это сразу настолько обновило нас, что прошлое, даже весьма недавнее, казалось грезами обманчивого сна…
Город Урга лежит на правом берегу р. Толы и состоит из двух частей: монгольской, гораздо чаще называемой монголами Да-курень, или Богдо-курень[747], и китайской, находящейся отсюда в расстоянии пяти верст к востоку и именуемой китайцами Майма-чен[748]. В обоих городах до 30 000 жителей: в Майма-чене-главным образом торгующих китайцев, в Да-курени — монгольских лам. Здесь же в одной из кумирен имеет свое местопребывание великий кутухта всей Монголии[749], на поклонение которому стекается, в особенности к новому году[750], множество богомольцев. Кроме того, в Урге пребывают два амбаня (губернатора)[751], заведующие управлением как самой Урги, так и двух восточных аймаков Халхи — Тушету-хана и Цэцэнь-хана; два другие западные аймака той же Халхи — Джасакту-хана и Сэйн-нойна [746] находятся в подчинении китайскому дзянь-дзюню (начальник военного округа) в Улясутае.
В монгольском городе проживает несколько наших торговцев, занимающихся мелочной продажей русских товаров, главным же образом транспортировкой чая в Кяхту. Двухэтажный дом нашего консульства, с двумя флигелями и другими постройками, стоит в середине между китайским и монгольским городами на возвышении, недалеко от берега Толы.
Ургу мы застали на военном положении. Китайцами выстроена была даже небольшая глиняная крепость близ западной окраины монгольского города; в ней помещалось несколько сот китайских солдат. Кроме того, в Урге было собрано до четырех тысяч монгольского войска. Вся эта оборванная орда, силой согнанная из степных улусов, вооруженная лишь стрелами, пиками и в малом числе фитильными ружьями, конечно, еще менее китайского воинства годилась на какое-либо военное действие. Притом северные монголы ни за что не пошли бы против нас, а всего вероятней по объявлении войны поголовно бы стали на нашу сторону.
Переезд до Кяхты. В Урге караван наш был расформирован. Нанятые до Ала-шаня верблюды отправились обратно; трое же наших ветеранов-верблюдов, выходивших всю экспедицию, равно как и верховые лошади, были проданы. Затем, отдохнув пять суток, мы отправились в Кяхту на монгольских почтовых, по станциям, содержимым теми же монголами. Таких станций от Урги до Кяхты одиннадцать на пространстве около 300 верст. О каждом проезжем, по крайней мере чиновнике, дается вперед знать из ургинского ямына (управления); тогда на станциях заготавливаются лошади и юрты для помещения как самого чиновника, так и его прислуги. Багаж, сколько бы его ни было, везется на подводах или вьючных верблюдах. Китайские власти за такой провоз обыкновенно ничего не платят; но русские, по заведенному обычаю, дают, в виде подарка, на каждой станции три металлических рубля. Мы же платили по пяти лан, так как везли с собой, кроме небольшого багажа, все свои коллекции, весившие с укупоркой более восьмидесяти пудов.
От ургинских соотечественников мы получили для проезда тарантас и китайскую телегу. Последняя представляет утвержденный на двух прочных колесах, довольно обширный, со всех сторон закрытый ящик, с небольшой лазейкой спереди или в одном из боков. Помещаться в подобном экипаже всего удобнее лежа, притом задом к лошадям, иначе ноги будут выше головы. Как тарантас наш, так и телега везлись верховыми монголами. Для этого к наружному концу оглобель, перпендикулярно к ним, привязывается длинная и довольно толстая жердь. Каждый ее конец берется двумя всадниками, из которых один кладет означенную жердь к себе на седло впереди живота, а другой тянет за веревку, привязанную к концу той же жерди. Затем лошади пускаются вскачь, и тарантас, а еще более двухколесная телега, прыгают по всем встречным кочкам и камням[752]. Проскакав минут двадцать или с полчаса, запряженные в экипаж верховые монголы сменяются другими, так что при каждой телеге или тарантасе, от станции до станции, следует с десяток и более всадников.
Местность от Урги до Кяхты покрыта отрогами Кэнтея [753], той горной системы, узел которой лежит верстах в 120 или 150 к северо-востоку от Урги. Реки, стекающие с названных гор к западу, впадают в Орхон, приток Селенги, следовательно относятся к бассейну Байкала; к востоку же с Кэнтея вытекают Керулюн [754] и Онон, принадлежащие верховьям Амура.
Горные хребты по нашему теперешнему пути имели общее направление с востока на запад, достигали, и то местами, лишь средней высоты и несли почти везде мягкий характер. На северных своих склонах они иногда были покрыты лесами из белой березы, сосны и лиственицы; реже попадаются здесь черная береза, кедр и осина. Но вообще леса эти не обширны, и горные скаты изобилуют гораздо более прекрасными лугами, которые залегают также везде и по долинам. Орошение довольно значительно; из рек наибольшие: Хара-гол и Иро, притоки Орхона. Абсолютная высота местности (по почтовой дороге) начинает от Урги уменьшаться и уже на р. Хара-гол достигает лишь 2 600 футов; затем на р. Иро ниспадает на 2 100 футов, а в Кяхте вновь немного увеличивается до 2 400 футов.
Кочующих монголов по пути нам везде попадалось много; живут они большей частью богато. Довольство отражается и на их общем типе: рост высокий или средний, сложение плотное, лицо свежее; таковы же и женщины. Притом здешние монголы, сколько кажется, гораздо меньшие ханжи, нежели их собратья в других частях Монголии; по крайней мере мы не слышали постоянного бормотания молитв, как у алашанцев или кукунорцев.