[40]. В народе ходят слухи, что наступают последние времена, так как в Священном Писании сказано, что перед концом мира будут ездить на огненных колесницах. Поэтому, говорят, и митрополит Филарет[41] отказался от освящения дороги, признавая её выдумкою антихриста.
С осени барыня покупку припасов возложила на меня. Цены были на все недорогие. Дрова, одна сажень — 16 рублей ассигнациями, один воз сена — 44–50 копеек ассигнациями, один воз соломы — 1 рубль серебром, одна четверть овса — 9 рублей ассигнациями, один пуд муки — 36 копеек ассигнациями, один фунт сахара — 24 копейки серебром, четверть ведра водки — 1 рубль 13 копеек серебром, один пуд говядины — 5 рублей 30 копеек ассигнациями, сто штук яиц — 1 рубль серебром, один пуд сальных свечей — 13 рублей ассигнациями.
Зимою, несмотря на морозы, барыня посылала меня каждый день на базар. Чтобы согреться, я заходил в трактир пить чай с баранками. Так как барыня не давала на это денег, я, издерживая на себя двадцать копеек, барыне показывал не настоящие цены, а немного выше.
Закупая все припасы, я увидел, как дорого стоит барыне содержание дворни. Желая выслужиться и приобрести побольше доверия, я сообщил студенту Сергееву, что дворник, уезжая за водой, свёз дрова знакомой прачке. Сергеев передал это барыне, и дворника сейчас же отдали в солдаты.
Я чувствовал себя не совсем хорошо и успокаивал себя тем, что, может быть, ему повезёт судьба, как и сданному в солдаты лакею Ивану. Этот был очень доволен и приходил к нам похвастаться своим гвардейским мундиром. Он был тамбурмажором[42].
К детям, Сергею и Николаю, которых я научил читать, наняли гувернантку.
Старшего, Александра, который готовился поступать в юнкерское училище, приходил учить строевой службе и фронту унтер-офицер.
Приезжал из Юрьевской вотчины бурмистр Василий Ефимов. Главная цель его приезда была упросить барыню купить для себя часть земли на её имя и другую землю променять. Барыня дала на это своё согласие.
Меня он угощал чаем и дал два рубля. Вероятно, он ублажал меня потому только, чтобы я не рассказывал барыне о том, как он берёт взятки с крестьян, нарушая очередь при сдаче в солдаты. Барыне бурмистр привёз оброк с крестьян: четыре пуда сухих грибов, пять пудов коровьего масла, три пуда мёду и собранные с девок, не вышедших замуж, холсты и по два фунта сушёной малины с каждой.
Девушка княгини Шаховской рассказывала, что она была в Париже и что там нет ни крепостных, ни дворовых. Все грамотные, и каждый учится чему хочет. Хорошо, думал я, там. У нас же учат тому, чему захочет учить барин.
21 февраля (1852) зашёл в трактир и узнал, что скончался Николай Васильевич Гоголь. На Никитинском бульваре, в доме графа Толстого[43], где жил Гоголь, весь двор был полон карет. Был губернатор Закревский и много генералов и господ. 23 февраля Гоголя отпевали в университетской церкви. Было очень много народу.
Гроб несли студенты до Даниловского монастыря, где его и похоронили. Пётр Иванович Крюков говорил, что Гоголь был настолько беден, что даже фрака порядочного не имел. Я видел Гоголя несколько раз, когда он приходил к Хомякову. Я хорошо помню его острый нос и сгорбленную фигуру с опущенной вниз головой. Вечером стал читать «Мёртвые души». «Вечера на хуторе» интереснее.
29 марта по случаю праздника Пасхи барыня подарила мне три рубля и материю на жилет. Дворовые стали зло на меня смотреть. Я вспомнил рассказ Марлинского о том, как чёрт с целью перессорить деревенских баб бросил им лент[44]. Сейчас же я запрятал материю подальше.
Блохин стал часто приезжать к нам и в Москве, когда мы возвратились. 29 июля барыня получила от сестры своей, Агр. Ал. Дурново, письмо, в котором сообщалось, что сын барыни Александр, служивший уже во Владимирском полку, во время манёвров около Петербурга заболел. Сейчас же барыня получила вид на жительство и свидетельство на право выезда из Москвы и уехала по железной дороге в Петербург. Домом стал распоряжаться студент Сергеев, который стал ухаживать за мастеричками. 26 августа получил письмо от Дурново, что барыня заболела воспалением лёгких. Возвратилась барыня домой только 15 октября, бледная и худая после болезни.
6 декабря по Москве распространился слух, что граф Закревский велел подать в отставку коменданту за то, что он наказывает людей своих ежедневно. Пичулин был выслан из Москвы за жестокое обращение с людьми. У него была привычка каждый раз, когда с него снимали сапоги, толкать носком сапога в лицо. Как-то он много проиграл в клубе и, приехавши домой, так ткнул сапогом в лицо лакею, что тот упал замертво и не приходил в сознание всю ночь. Жена его утром побежала к камердинеру графа Закревского и пожаловалась. Граф велел освидетельствовать человека и, узнав, что Пичулин вообще со всеми обращался жестоко, выслал его в деревню. Да, плохо другим крепостным приходилось! Недавно Н. И. Сабуров выпорол в части трёх мужиков за то, что они не сняли шапки перед проходившей через двор его любимой экономкой. На оправдание их, что они не узнали её, так как она была закутана платком, им было сказано, что после порки они будут узнавать её и в том случае, если на ней будет сотня платков. А экономка-то сама из крестьянских девушек. Хороша.
В «Полицейском листке» печатается, что продаются муж повар сорока лет, жена прачка и дочь, шестнадцати лет, красивая, умеющая гладить и ходить за барыней. Я догадался, что это девушка Аполлинария знакомых господ. Барин раньше ни за что не соглашался её продать, а теперь, вероятно, уже надоела, или он нашёл новую и продаёт.
8
Беру книги из барской библиотеки и много читаю.
Прислуга всё прибавляется. Теперь у нас два повара, два кучера, кроме меня, два лакея, четыре горничных, экономка, прачка и в ученье девушка Маша. Привезли ещё мужика. Он стал плакать и проситься в деревню, говоря, что у него остался там без присмотра мальчик пяти лет. Чтобы успокоить, его свели в часть и дали записку квартальному. Его сильно высекли.
В сентябре (1853) получил печальную весть от отца. Умерла мать и две невестки от холеры. За одну неделю умерло семь человек из нашего семейства. Холера в деревне сильная. Я попросил у барыни разрешение съездить в деревню. Она согласилась и дала на дорогу три рубля. Вечером же мне сказали, что преосвященный Филофей[47] едет в Кострому и что она, по его просьбе, назначает меня сопровождать его в поездке и смотреть за его вещами.
1 октября я с преосвященным Филофеем выехал из Москвы и поехали в лавру, где ночевали. Пока владыка был у архимандрита Порфирия[48], я с келейником[49] Вуколом пили прекрасное вино, а затем уснули на мягких постелях. Я так чувствовал себя хорошо, что готов был идти в монахи.
Утром 2 октября поехали в Вифанию[50]. Подъехали прямо к церкви, а оттуда в семинарию, в которой владыка воспитывался и потом был рекрутом. Была торжественная встреча. Откуда поехали в лавру. В это время приехал и возвратившийся из Костромы прокурор Священного синода Лопухин[51]. В Кострому он ездил по делу о раскольничьих иконах. Было выяснено, что отобранные у раскольников иконы чиновники консистории продавали тем же раскольникам и брали за это большие деньги. Лопухин был важный старик с умным лицом. Беседовал он с владыкою больше двух часов.
Затем поехали вперёд и в девять часов вечера въехали в ворота Данилова монастыря около Переяславля. Владыка, выпив чаю с просфорою, сейчас же ушёл спать. Казначей спросил у меня, будет ли владыка ужинать. Я только что хотел ответить, что владыка не ужинает, как келейник Вукол сказал, что не мешает на всякий случай приготовить кое-что. Казначей убежал, а Вукол мне объяснил, что за владыку мы поужинаем. И действительно, мы ели икру, сёмгу и уху из стерляди, запивая винами. В семь часов утра выехали, проехали Переяславль и приехали в 2 часа дня в Ростов, в Яковлевский монастырь. С одной стороны монастырских стен озеро длиною вёрст тринадцать и шириною около восьми, с другой — маленькая речонка. По озеру сновали лодки. Вид со стен прекрасный. Взгляд уносился в неведомую даль, туда, где озеро сливается с горизонтом, с другой же стороны останавливался на раскинутом треугольном городе с полуразвалившимися стенами кремля. Из монастыря на другой день поехали в село Шапсы[52], где племянница владыки была замужем за местным священником. На краю деревни близ церкви стояла небольшая изба священника, состоявшая из комнаты с перегородкой. Вся комната была завалена кочанами капусты, и поэтому племянница провела владыку за перегородку, где стояла кровать и киот с образами. Выпив чаю, владыка вышел осматривать огород.
— У нас всё бедно и неустроенно, — извинялась попадья.
— Мы и сами жили так, — задумчиво ответил владыка.
6 октября мы въехали в Ярославль. По улицам вместо мостовой была гать. Карета с трудом двигалась, так как колёса тонули в грязи. Остановились мы в Спасском монастыре. Вечером владыка пошёл к живущему на покое ослепшему преосвященному Евгению, с которым говорил до двенадцати часов ночи. Я просто заслушался их умных разговоров о миссионерстве в Китае и распространении христианства среди степных иноверцев. В шесть часов утра я отправился на колокольню. Хотя начиналась заря, но небо было ещё темно и кое-где изредка блистали звёзды. Становилось всё светлее и светлее, и наконец выплыло солнце. Волга трепетала мелкими серебристыми блёстками волн, которые в одном месте, при впадении реки Которосли, были светло-малинового цвета. Над рекою вились чайки, на стоявших на якоре и медленно покачивавшихся судах рабочие копошились, умывались, молились… Залитый весь солнцем город также стал просыпаться. Я долго любовался этой чудной картиной.