Опять слезы и слезы…
Говорю, Навожина была самым жалким, самым беззащитным лицом при следствии.
Пришла очередь Навожина.
Принимая участие в преступлении Малышева и Воротилова, Навожин действовал под влиянием двух причин: с одной стороны, ему грозила рекрутчина, с другой – задаром, то есть не употребляя труда, он приобретал дом и из пролетария-мещанина превращался в собственника. Но и Навожин, по-видимому, уже более опытный, чем жена его, не сделал ни шага, чтобы, пользуясь плодами преступления, выгородить себя от последствий. Было бы опять идеализацией, если бы мы сказали, что Навожин действовал таким образом вследствие тяготы над собой преступления, вследствие того, что деньги крови жгли ему руки: напротив, равнодушие к своей судьбе, нам кажется, крылось в тех же причинах, которые заставили Навожина так охотно согласиться на участие в преступлении Малышева и Воротилова.
При следствии, когда опасность была слишком близка, слишком рельефно выступала вперед, Навожин струсил. Человек, по-видимому, твердо решившийся на самоубийство, иногда отнимает от лба дуло пистолета: прежняя жизнь горька, а острожная еще хуже. Навожин предварительным поведением своим: покупкой дома, наймом рекрута, болтовней, дал против себя при следствии очень сильное орудие: он загородил себе путь к спасению, как и жена. Навожин думал выиграть ложью, но и эта сшитая на живую нитку ложь, обращалась тотчас же против него. Свои показания Навожин начинал сперва бойко, потом, дойдя до какой-нибудь положительной, режущей глаза нелепицы, разом останавливался, изменялся в лице, разводил руками и болтал, заикаясь, детски-несвязную чепуху: совсем, значит, потерялся человек. Навожин выдумывал сначала различные способы, посредством которых он приобрел деньги, но в конце концов сознался, что получил их от Малышева. Это был первый результат его неудачной защиты.
В приеме денег от Воротилова Навожин сначала положительно отказался, надо было и им дать очные ставки. Встретившись с Навожиным лицом к лицу, Воротилов не удержался от напоминанья его угроз.
– Вот, Иван Ильич, ты все в суд-то собирался меня тащить, я и без тебя попался, ан и ты не уберегся.
– Из-за вас, каторжных, муки претерпеваю.
– Может, из-за нас, а может, боком и из-за себя: любы и тебе были денежки.
– Какие у тебя, мужика, деньги, отродясь ты их и не видывал.
– Знамо, деньги-то не мои, торговлей не занимался. Чижовские, сказывают, они были, только брал-то ты из моих рук.
– Что ты, пустой человек, городишь!
– Я-то пущай пустой, да и ты ведь не из аховских. Нешто, разбогатемши на каторжные деньги, ума-то прибавилось. Ну, ты с ним и живи. Только ты мне вот на это ответ дай: не давал я тебе чижовских денег?
– Сказано, не давал.
– А если я те свидетеля приведу?
Навожин молчал.
– Что, видно, парень, язык-то прикусил? То-то ушлый… Так хошь свидетеля представлю?
Изменясь в лице, Навожин бормотал что-то.
– Чай, плотник-то Микита живой человек, своими глазоньками он видел, как я те сторублевую…
Навожин не дал Воротилову окончить обличенье: бледный, с посиневшими губами, он бросился к обличителю и схватил его за горло. Никто не мог ни предвидеть, ни предупредить подобного исхода.
– Черт! Окаянный! – пронзительно диким голосом закричал Навожин, сжимая горло Воротилова.
В этой вспышке исчерпался весь запас сил Навожина, сказалось все его чувство самосохранения. Прошло несколько мгновений, как, упав на колени, Навожин признавался, что брал деньги и у Малышева, и у Воротилова, что знал об убийстве ими Чижовых, и что если не донес об этом, то только под смертными угрозами убийц.
Воротилов, нисколько не потерявшийся от внезапного нападения Навожина, молча слушал его исповедь, и только когда дело дошло до угроз, сказал:
– Ишь ты! Стоит обе-то руки марать.
Не так вел себя при следствии куриный барин.
Рогов стал лицом, прикосновенным к делу Воротилова и Малышева, по следующему случаю: разделив между собою доставшиеся деньги, убийцы Чижовых отправились в город здесь З. Воротилов загулял, во время загула где-то побуянил и попался в полицию. Воротилов был снабжен фальшивым паспортом. Некоторые полицейские чиновники в распознании достоинства паспортов приобрели удивительный навык; стало быть, Воротилов, как человек уже знающий и порядки полицейские и зоркие глаза служителей благочиния и благоустройства, мог понять, что дело выходило скверное, что предстояло в близкой перспективе пребывание в остроге. Чтобы выпутаться из беды, Воротилов прибегнул за помощью и советом уже хорошо известного ему по своей должности на хождение по подобным делам Рогова. Рогов взялся устроить дело к обоюдному удовольствию Воротилова и полиции, заявив притом, что для самого устройства нужны деньги; на такое предложение Воротилов, как человек внезапно разбогатевший, разом согласился дать триста рублей. Подобная щедрость, само собою разумеется, навела куриного барина на мысль: откуда явилось у Воротилова столько денег и нельзя ли попользоваться от него суммою более значительной. Исходя из этой мысли, Рогов высказал Воротилову, что трехсот рублей мало, что хлопоты требуют по крайней мере тысячу рублей. Воротилов смекнул, что сделал промах, стал торговаться. Порешили на семьсот рублей серебром. Взявши деньги, так сказать, заручившись, куриный барин conditio sine qua non своих хлопот потребовал открытия источника добытых денег. Воротилов сначала думал отделаться от своего ходатая разными выдумками, но того на этот счет было провести очень трудно, а потому должен был открыть свою тайну. За сохранение тайны куриный барин потребовал и взял с Воротилова еще тысячу рублей. Миссию свою куриный барин выполнил весьма удовлетворительно: через неделю Воротилов был освобожден из кутузки. Сколько и кто получил из чижовских денег, знает только досконально куриный барин.
Куриному барину было лет тридцать шесть – тридцать восемь, служил он сначала в военной, в каком-то кавалерийском полку, в последнее же время состоял в отставке. Из себя куриный барин был джентльмен вида довольно приличного (таких физиономий и фигур пропасть всегда является к ярмаркам и к выборам в каждый губернский город): широкое, несколько одутловатое лицо, большие глаза, мясистый нос и отсутствие на лице мысли. Куриный барин носил длинные усы и фуражку с красным околышем, говорил громко, с некоторым апломбом, сознанием своего достоинства. Характерное прозвание свое Рогов получил не вследствие каких-либо присущих ему нравственных данных, но просто потому, что любил очень кур, держал их у себя очень много, и за одну попался под суд: любимая его курица залетела на барский двор другого помещика, тот за освобождение ее потребовал денег, Рогов должен был выплатить требуемую сумму, но в отмщение при первом же свидании отколотить своего соседа. Сосед подал исковое и началось дело. Вся нравственная сторона Рогова состояла в том, что он был плут большой руки и обладал нестерпимым гонором.
По-видимому, весьма трудно примирить последнее качество куриного барина с его главной профессией: пристанодержательством и приемом краденого: но он примирял и то и другое теме что не ходил воровать сам лично, а указывал только, где можно лучше украсть, и давал средства скрыть украденное. Гонор вещь удивительно растяжимая. Куриный барин обделывал свои дела очень хитро, по крайней мере настолько хитро, что, будучи под судом по нескольким делам, он не попался в острог.
Куриный барин, содравши и с Малышева довольно значительную сумму, постарался, конечно, по возможности замаскировать свою связь с убийцами Чижовых. Очень хорошо понимая, что преступление Воротилова и Малышева может открыться и все, как главные преступники, так и прикосновенные лица, должны будут подвергнуться тяжелой ответственности, куриный барин вел все переговоры с глазу на глаз, так что Воротилов (Малышева не спрашивали, он исчез неизвестно куда) в подтверждение справедливости факта не мог опереться ни на одно фундаментальное доказательство.
Самый приступ куриного барина к следствию не походил на приступы всех спрашиваемых лиц.
Так начал свою речь куриный барин:
– Честь имею рекомендоваться, отставной штабс-ротмистр Матвей Дмитриевич Рогов.
Наклонением головы отвечали, что это уже известно.
– Я удивляюсь, господа следователи, – гордо сказал затем куриный барин, бросая в сторону фуражку и запуская руки в карманы. – С какой стати вы меня потребовали сюда? Я не мещанишка какой-нибудь, не стрекулист[21]. Я дворянин. Если вам угодно было получить сведения от меня, то вы могли пожаловать ко мне на дом, или по крайней мере прислать ко мне вопросные пункты.
Куриному барину объяснили, что ехать к нему на дом не имели достаточных причин, что он, как и другие, прикосновенное к делу лицо.
Подобный ответ поднял весь гонор куриного барина.
– Покорнейше прошу вас, господа, составить об этом протокол: я чувствую себя до глубины души обиженным вашим подозрением. Вы забыли, что я, как благородный человек, как дворянин, не мог находиться в связи с какими-то разбойниками, что об этом не позволяет думать мне ни мое рождение, ни мой чин… Слушая оговоры подобных мерзавцев, как Воротилов, вы кладете пятно на общество, к которому я имею честь принадлежать.
Заявив куриному барину неуместность ни его благородного негодования, ни его эпитетов, предложили отвечать точное, на составленные вопросные пункты. Оставленный таким образом, куриный барин принялся писать. Когда дело дошло до вопроса: «был или под судом и за что именно?», то куриный барин не выдержал и снова стал упражняться в красноречии, объясняя, что виной его частой подсудности служит людская неблагодарность и злоба врагов. От своих отношений к Малышеву и Воротилову куриный барин не отказался, говоря, что первого он знал потому, что сам проживает в З. почти постоянно и покупал у него разного рода вещи, второго же потому, что под именем здорового человека графа Задунайского нанимал его в кучеры, но что об убийстве Чижовых от них ровно ничего не слыхать, что если он, штабс-ротмистр Рогов, навещал Воротилова раза два в части, то единственно потому, что жалел его, как человека очень трудолюбивого и до сих пор в его глазах ничем не замаранного; вследствие этой причины он даже обещал Воротилову попросить за него городничего, но за различными своими хлопотами забыл об обещании: Воротилова выпустили из части вовсе не по его настоянию, а просто потому, что считали заключение его достаточным наказанием за произведенное буйство, так как Воротилов, снабженный (по-видимому, по крайней мере) узаконенным видом, был посажен не за имение у себя фальшивого вида, а именно за буйство. Куриный барин прибавил, что все следствия об освобождении Воротилова он получил уже после, не помнит от кого; что он сам Воротилова никогда не снабжал фальшивым билетом; что это, как и весь оговор, есть только гнусная клевета, ложность которой он готов засвидетельствовать торжественной клятвой перед алтарем Бога всевидящего.