— Я с тобой!
— Нет, — повысила голос Эля, — ты останешься дома. Мне предстоит очень серьёзный разговор, а ты своими выходками можешь всё только испортить.
— Какая же ты вредина и злюка! — воскликнула Таня и, показав Эле язык, выбежала из комнаты.
Библиотека располагалась в длинном одноэтажном кирпичном доме, в котором также размещались сельсовет и фельдшерский пункт. У всех у них было отдельное крыльцо. Библиотека занимала две просторные комнаты. Её заведующая оказалась женщиной всё ещё красивой и моложавой, несмотря на то, что ей было уже почти семьдесят.
— Читателей летом в это время почти не бывает, — сказала, улыбнувшись, она. — Ребятишки в основном прибегают после обеда, да и взрослые предпочитают приходить ближе к вечеру, когда уже не так жарко, так что мы можем спокойно поговорить.
Во второй комнате, куда она привела Элю и Степана, кроме книжных стеллажей, находились диван и два удобных кресла, перед которыми стоял старый журнальный столик, покрытый связанной крючком салфеткой. Эля с интересом разглядывала деревенскую библиотеку, но неожиданно вспомнила свой неудачный опыт и невольно покраснела.
— Я сейчас приготовлю чай, — одобрила Кира Дмитриевна, — и угощу вас очень вкусным вареньем из ревеня.
Эле не хотелось тратить время на чаепитие, но и в то же время не хотелось огорчать гостеприимную хозяйку библиотеки.
— А давайте я займусь чаем, — неожиданно предложил Степан.
— Это будет замечательно, — сказала Кира Дмитриевна и показала на часть комнаты, отгороженной старинной деревянной ширмой.
Когда Степан её отодвинул, там обнаружился квадратный стол с чайником и множеством чайных чашек.
— Люблю, когда чай заваривает мужчина, — призналась Латынина. — Мне кажется, он у них вкуснее получается. Мы здесь привыкли чаёвничать. Особенно зимой, когда дел становится меньше. Да и вообще, сами понимаете, в селе особых развлечений нет, так что библиотека — единственное место, куда приходят люди, чтобы пообщаться и отвлечься от домашних дел.
— Понимаю, — сказала Эля и спросила у заведующей библиотекой, не родственница ли она управляющего графа Тормасова, Ивана Латынина.
— Мой покойный муж доводился ему родным правнуком, — ответила Кира Дмитриевна. — Ивану Родионовичу многое в жизни пришлось повидать и перенести, но вас, как я поняла, он интересует в роли управляющего графа Тормасова. Верно?
Эля кивнула.
— Ивана Родионовича я в своей жизни не застала, но мне о нем не раз рассказывал его сын, дед моего мужа, Василий Иванович Латынин. Он был мальчиком в те годы, когда его отец стал управляющим в графской усадьбе. Вообще-то сначала Иван Родионович был управляющим у Беклемищевых, в соседнем имении, но когда князь Беклемищев внезапно умер, то всеми делами стал заправлять его племянник, ничего не понимавший в хозяйственных делах. Вышла ссора, и Иван Родионович был вынужден уйти от Беклемищева к Тормасову. Граф как раз искал нового управляющего: старый неудачно упал с лошади и сломал себе позвоночник. Граф на ту пору был молод, ему не было и сорока лет. Он был хорош собой и собирался жениться. Единственный наследник большого состояния, Тормасов считался завидным женихом. А вот невеста хоть и происходила из дворянского рода, но род этот к тому времени обеднел: родители её не без труда концы с концами сводили. Правда, она была очаровательной особой. Лидия Николаевна Соколинская. В Неренске, в художественной галерее, висит её портрет, написанный ещё до того, как она стала графиней Тормасовой. Василий Иванович нередко вспоминал усадьбу. Правда, он побывал в ней всего лишь раз, когда приезжал на каникулы: он ведь учился в гимназии, в которую его с большим трудом устроил отец, когда еще служил у Беклемищева. В усадьбе тогда никого не было: молодожёны находились в свадебном путешествии, но, по его утверждению, ему потом ни разу не приходилось видеть такого красивого дома, какой был у Тормасова. Он восхищался внутренним убранством комнат: мебелью, шёлком, которым были обиты стены, посудой, картинами. Особенно его поразил белый рояль, который граф подарил жене.
— А почему Тормасовы так мало времени прожили в усадьбе?
— Дело в том, что через год после свадьбы графиня Тормасова умерла. Точнее, покончила с собой. Утопилась.
— Утопилась? — поразилась Эля. — И где же?
— В пруду.
— В том самом пруду, что напротив церкви?
— Нет, в парке, что был разбит рядом с домом. Граф потом приказал засыпать его землёй.
— Что же её побудило это сделать? Быть может, муж упрекал её за бедность?
Кира Дмитриевна пожала плечами:
— Василий Иванович говорил, что граф был безмерно влюблён в свою жену и что деньги для него не играли большой роли. Поступок графини стал для её мужа страшным ударом. После смерти жены Тормасов уехал за границу и через полгода прислал письмо, в котором сообщил, что услуги управляющего ему больше не понадобятся, так как он приостанавливает все здешние дела. В усадьбе остались только сторож с женой и кто-то из прислуги, а Ивану Родионовичу пришлось опять искать место. Двоюродный брат, живший в Москве, посоветовал ему переехать туда. Всем семейством Латынины отправились в Белокаменную, и там Иван Родионович занялся продажей кафеля, что принесло ему хорошее состояние. За год до войны, весной тринадцатого года, ему пришлось по делам поехать в Париж. Там он случайно встретил Тормасова. Несмотря на то, что прошло десять лет, граф узнал своего бывшего управляющего и даже пригласил его вместе пообедать. Иван Родионович согласился. Он приехал в назначенное время в отель, в котором остановился граф и где на первом этаже располагался ресторан, куда его и повёл граф.
За обедом граф рассказал, что собирается вновь жениться и надеется, что этот брак окажется для него удачнее, чем предыдущий. Оказалось, он приехал в Париж, чтобы купить подарки невесте. Через несколько дней Иван Родионович прочитал в газетах, что Тормасов, вернувшись в Италию, застрелился. Он был потрясён этим. После революции, в тридцатых годах, Латынины вернулись в Приречье. В усадьбе в это время находился дом отдыха. А через несколько лет главный дом полностью выгорел, вся обстановка погибла, в том числе и рояль, которым так восхищался маленький Вася.
— Зато осталась церковь, — сказала Эля.
— Да, — кивнула Латынина. — Чудом сохранившаяся жемчужина. Я вижу, чай уже готов.
Степан принёс поднос с чайными чашками. Кира Дмитриевна разлила всем чай, взяла чашку и сделала несколько глотков.
— Ну, что я говорила? — с удовлетворением произнесла она. — У мужчин заваривать чай получается лучше, чем у нас, слабого пола.
Чай действительно оказался хорошо заварен. Эля с удовольствием сделала несколько глотков, наслаждаясь ароматом напитка.
— Кстати, вы обратили внимание на наши деревенские розы? — неожиданно спросила Кира Дмитриевна.
— Конечно, — кивнула Эля.
— Все эти розы из сада, который был разбит по распоряжению Тормасова. Многие сорта были привезены из Италии. Как мне рассказывали односельчане, после революции местные зачастили в усадьбу, так что немало растений перекочевало оттуда в деревенские палисадники.
— Кира Дмитриевна, а почему, как вы думаете, граф не продал свою усадьбу? Может быть, он собирался вместе с новой женой вернуться в неё? Ваш родственник вам об этом ничего не говорил?
Латынина покачала головой:
— Нет, граф не собирался возвращаться в Россию. Он хотел продать усадьбу. Иван Родионович встречал в газетах объявления о её продаже. Видимо, кто-то из родственников и знакомых графа помещал эти объявления по его просьбе, но покупателей не находилось. Вернее, они приезжали, смотрели усадьбу, но, узнав о самоубийстве графини, отказывались от её покупки. Наверное, опасались нехорошей ауры.
— Странно, — сказала Эля. — Я думаю, что подобные трагедии случались и в других семьях, однако усадьбы и имения покупались и перепродавались не раз.
После того как они вышли из библиотеки, Эля поблагодарила Степана за то, что он познакомил её с Латыниной.
— Я рад, что оказался тебе полезен, — сказал Степан.
В это время на крыльце фельдшерского пункта показалась молодая красивая женщина. Она приветливо махнула рукой, и Степан, кивнув ей, неожиданно произнёс:
— Ты, пожалуйста, прости меня, но я не смогу тебя проводить.
— Понимаю, — насмешливо кивнула Эля.
Степан улыбнулся:
— Неужели все девушки устроены одинаково?
— Что ты имеешь в виду? — пожала плечами Эля.
Вместо ответа, он наклонился и поцеловал её в щёку.
— Прошу тебя, ничего не придумывай.
— Да я ничего и не придумываю! — возмущённо воскликнула Эля и, не попрощавшись, сбежала по ступенькам крыльца и направилась в сторону дома.
Во дворе на расстеленном пледе лежала Таня и рассматривала какие-то потрёпанные бумаги.
— Пойдём на речку! — крикнула она, как только Эля отворила калитку.
— Не хочу! — сердито произнесла Эля.
— Тебе нравится имя Агаша?
Эля удивлённо уставилась на Таню, а затем задумчиво провела по волосам рукой:
— Не знаю.
— А мне нравится. Оно так ласково звучит, не то что моё, Татьяна. Фу, как грубо! Правда?
— Ну, так сходи в паспортный стол и смени себе имя.
— Нет, я лучше потом свою дочку так назову. И ты тоже свою дочь назови Агашей.
— Вот ещё! — фыркнула Эля. — Откуда ты это имя выкопала?
— А вот тут женщина нарисована, а внизу написано: «Агаша Киреева».
Эля подошла к Тане и присела рядом. Действительно, перед ней лежал сделанный чёрным карандашом набросок молодой женщины, одетой в праздничный русский сарафан, с лентой на голове. Несмотря на красивый наряд, изображённая женщина смотрела с рисунка без тени улыбки, да и вообще её черты были несколько напряжены. «Наверное, ей было некомфортно, когда её рисовали, — подумала Эля. — Я бы тоже чувствовала себя не в своей тарелке, если бы кто-нибудь решил меня нарисовать».
— Где ты взяла этот рисунок?
— Как «где»? — удивилась Таня. — В подвале флигеля. Тут ещё и церковь нарисована. Вот, посмотри. — Она протянула Эле ещё один рисунок.