— Кому что, а тебе — могилы, — сказала Эля. — Странно, что ты не осталась там ночевать.
— Стёпа сказал, что эту Агапию люди за святую почитают, потому что при жизни она исцеляла людей, да и теперь на её могиле всякие-разные чудеса происходят. Пока мы там были, человек двадцать на катере к Агапии приплыли. Кстати, Стёпа сильно расстроился, когда мы сказали, что тебя с нами не будет.
Эля изумлённо уставилась на Таню:
— Стёпа? Я не ослышалась?
— Ну да, — пожала плечами Таня. — А что тут такого? Он мне сам разрешил так себя называть. Я у него спросила: «Можно, я вас Стёпой буду звать?» Он сказал: «Можно».
«Ну да, — мысленно усмехнулась Эля. — Для него возраст значения не имеет. Ему всё равно, кому голову морочить: девице пятнадцати лет или двадцати пяти».
Глава 11
Утром Эля отплыла на «Зуше» в Неренск. Для начала она побывала в художественной галерее, где в одном из залов действительно висел портрет Лидии Николаевны Соколинской кисти художника Полетаева. Голубоглазую блондинку нельзя было назвать классической красавицей, но у неё были очень нежные черты лица, которыми хотелось любоваться. И, несмотря на то, что портрет находился в окружении других созданных Полетаевым женских образов, именно Соколинская прежде всего привлекала к себе внимание. «Немудрено, что её выбрал Тормасов», — подумала Эля.
Побродив по залам галереи, она направилась в краеведческий музей. Уже знакомый сотрудник музея, встреченный ею в вестибюле, проводил её в кабинет Готовцевой. Алла Сергеевна оказалась женщиной средних лет. Она была брюнеткой, с тонкими чертами лица и большими тёмно-карими глазами. Её длинные волосы были распущены по плечам и впечатляли невероятной густотой. Когда Эля вошла в её кабинет, она раскладывала на поверхности стола небольшие книжки в картонных обложках.
— Вот, знакомая принесла, — объяснила она, когда Эля и её провожатый переступили порог кабинета. — Обнаружила на днях на чердаке дома, который должны были снести ещё месяц назад. — Тут вам и Пушкин, и Лермонтов, и Каратыгин, и «Поваренная книга для хозяек». Издания тысяча девятьсот двадцать шестого года. — Готовцева замолчала, а затем, глядя на Элю, произнесла: — Это вы меня искали по поводу Черкасовой?
— Я, — кивнула Эля и, глядя на стройную фигуру Готовцевой, произнесла: — А вы похожи на балерину.
— Я училась в Москве в хореографическом училище, — призналась Готовцева, — правда, из-за травмы мне пришлось уйти из последнего класса. Казалось, жизнь рухнула, но потом родители заставили меня взять себя в руки, и я поступила в университет на исторический. А потом в один прекрасный день я заинтересовалась своей родословной. Однажды в поле моего зрения попало имя родственницы по линии матери — Полины Ивановны Черкасовой. Я стала изучать судьбу этой молодой женщины и узнала, что она была женой графа Тормасова, владельца одной из здешних усадеб. Год назад умерла одна из дальних родственниц, одинокая, бездетная женщина. Она была очень замкнутым человеком и ни с кем из родни при жизни не общалась. Спасибо нотариусу, который установил наши с ней родственные связи и поставил меня в известность о её существовании. Так вот, разбирая вещи умершей, я наткнулась на семейный альбом, в котором обнаружила фотографию Полины Ивановны, а затем и их совместное с мужем, графом Тормасовым, фото, присланное из-за границы. Черкасовы никогда не были чрезмерно богаты, но и не бедствовали. Они предпочитали тратить деньги на образование детей. Полина Ивановна получила великолепное воспитание, к тому же обладала ослепительной красотой. Среди её поклонников имелся даже князь императорской фамилии, имевший очень серьёзные намерения в отношении Полины Ивановны, но всех, как говорит моя дочь, затмил граф Тормасов. Конечно, родители Полины Ивановны были не прочь заполучить в зятья августейшую особу, но Полина Ивановна настояла на браке с Тормасовым. Ей нравился его характер, его взгляды на жизнь, на семью и особенно то, что он, как и она, не любил светской жизни и сторонился её. Между прочим, между Тормасовым и князем едва не случилась дуэль. Но всё обошлось. После венчания молодые на полгода отправились в Италию, где Тормасов прожил вместе с родителями много лет. К тому же Полина Ивановна любила живопись, и сама неплохо рисовала — сохранились три акварели, написанные ею и подаренные кузине, — а Италия, как известно, родина художников. Тормасовы проехали Венецию, Флоренцию, Тоскану, месяц прожили в Риме, а после возвращения поселились в усадьбе, приобретённой графом до венчания. Вообще-то Тормасов предлагал жене поселиться в Италии, но Полина Ивановна не хотела покидать Россию. Они оба хотели провести свою семейную жизнь подальше от любопытных глаз и светских сплетен. К несчастью, вскоре после возвращения Полина Ивановна занемогла. Она себя очень плохо чувствовала, а затем случилось несчастье.
— Какое?
— Полина Ивановна утонула. Точнее, покончила с собой.
— Она это сделала в усадьбе?
— Да, в пруду, что находился в парке, недалеко от дома.
Эля задумалась, а затем спросила:
— Почему графиня покончила с собой? Её болезнь была неизлечима?
— Не знаю. Мне удалось найти несколько писем Полины Ивановны двоюродной сестре, той самой, что были подарены акварели. В одном из них она написала, что из свадебного путешествия они с мужем привезли старинное венецианское зеркало в очень красивой раме, которое купили на аукционе. Так вот, Полина Ивановна утверждала, что привезённое зеркало воздействует на неё, что ей становится плохо, когда она смотрит на своё отражение.
— Зеркало навлекло болезнь и подтолкнуло молодую женщину к самоубийству? — удивилась Эля.
— Нет, конечно, я в это не верю, — сказала Готовцева. — У меня есть только одно разумное предположение: одна из двоюродных бабушек Полины Ивановны с детства страдала душевным расстройством, а ещё старшая сестра её матери Елизавета Александровна провела два года в заграничной клинике для душевнобольных.
— Что стало причиной её болезни?
— Отец Полины Ивановны сначала ухаживал за Елизаветой. Когда мать Полины Ивановны, Мария, окончив обучение в пансионе, вернулась в родной дом, Иван Зиновьевич Черкасов влюбился в неё и сделал ей предложение. Для Елизаветы это стало страшным ударом, от которого она так и не оправилась, хотя и вышла потом замуж. Причём довольно удачно. Её муж был английским дипломатом. Он увёз Елизавету в Лондон, но через несколько лет был вынужден поместить жену в клинику. Впрочем, если хотите, вы можете сами прочесть письма Полины Ивановны, в которых она пишет о привезённом зеркале.
— А это возможно? — обрадовалась Эля.
— Да, они у меня есть в отсканированном виде. К тому же письма написаны по-русски, правда, в старой орфографии.
Алла Сергеевна вынула из шкафа небольшую папку и положила её перед Элей. В папке оказались не только письма, но и увеличенные копии фотографий, в том числе и фотографии четы Тормасовых. Да, граф и графиня были очень красивой парой. Эля долго вглядывалась в черты Тормасова и не находила в них ничего отталкивающего. Что же касается писем, то графиня действительно сообщила кузине о зеркале, которое муж приобрёл на аукционе. Он хотел, чтобы красота жены отражалась в нём. Зеркало повесили между двух окон в гостиной. Постепенно графиня стала замечать, что стоит ей посмотреть на своё отражение в этом зеркале, как ей становится плохо, у неё появляются головные боли, с которыми не могут справиться никакие лекарства. Затем у Полины Тормасовой начались слуховые галлюцинации и видения. Едва её взгляд задерживался на собственном отражении в зеркале, как перед ней возникали страшные картины. Например, как она убивает своего мужа ножом, когда он читает книгу. Ей казалось, что она страдает тем же самым заболеванием, что и её тетка. «Ты ведь знаешь, наша тётя Элиза дважды пыталась убить своего мужа, вследствие чего он был вынужден поместить её в лечебницу для душевнобольных, — написала она кузине. — Мне страшно. Неужели я закончу свои дни так же, как и она?» Тем не менее графиня Тормасова не решалась рассказать мужу о том, что с ней происходит. Она надеялась сама справиться с болезнью. Единственный человек, кому она поведала о страшном воздействии зеркала, была некая тётушка. «Ты советуешь мне убрать из гостиной зеркало куда-нибудь на чердак. Должно быть, я так и поступлю. Но если это не поможет? Тётушка утверждает, что дело вовсе не в зеркале, а во мне самой» — так заканчивалось последнее письмо.
Поблагодарив Готовцеву, Эля, уже стоя на пороге, спросила:
— Алла Сергеевна, а вам не попадалось в ваших поисках имя Софья Казимировна?
— Софья Казимировна? — переспросила Готовцева. Она ненадолго задумалась, а затем произнесла: — Нет, женщина с таким именем и отчеством в нашей семейной хронике не встречается.
«Теперь понятно, почему усадьбу не хотели покупать. Какая-то Синяя Борода этот граф Тормасов, — подумала Эля, выйдя из кабинета Готовцевой. — Одна жена утопилась, вторая сделала то же самое. Может быть, и жён у него было семь, как у Жиля де Ре? И всех он их топил за какую-то провинность в своём пруду. Только за какую?»
Эля, спускаясь по лестнице, остановилась и задумалась. Итак, две жены графа Тормасова покончили с собой одним и тем же способом в одном и том же пруду. Ну, если допустить, что Черкасова страдала каким-нибудь психическим заболеванием, передававшимся по наследству, то что толкнуло на самоубийство Соколинскую? Как выяснилось ещё в первый приход в музей, никаких сведений о ней не сохранилось. Но ведь о человеке может рассказать не только он сам, но и его окружение. В дневнике художника Полетаева написано, что голосом Соколинской восхищалась не только его дочь, но и её подруга…
— С вами всё в порядке? — раздался мужской голос.
Эля подняла глаза: перед ней стоял её недавний провожатый. Она непонимающе уставилась на него.
— Между прочим, меня зовут Кирилл, — сказал он. — Должно быть, у вас с Аллой Сергеевной был очень серьёзный разговор.