– Подавайте. И сырную тарелку прихватите, – вполне демократично заметила Вера Рашидовна.
Сырная тарелка резко отличалась от тех тарелок, к которым Рыба-Молот привык в других, менее экстремальных заведениях. Во всяком случае, он не нашел там ни бри, ни рокфора, ни камамбера, ни даже пармезана. Сырную лигу представляли сорта, находящиеся в самом низу турнирной таблицы (с угрозой вылета в первый дивизион): костромской, российский, адыгейский и, прости господи, пролетарский колбасный. Наличие в тарелке последнего возмутило Рыбу – равно как и якобы французское вино якобы пятнадцатилетней выдержки, подозрительно похожее по вкусу на портвейн «Три семерки».
– Портвешок галимый, – поморщился Рыба после первого глотка.
– Ага, – мечтательно улыбнулась Вера Рашидовна. – Чернила «Три топора»! Я по молодости столько его вылакала по подворотням – мама не горюй!..
Еще при первой встрече в аэропорту Рыба смекнул, что они с работодательницей находятся примерно в одной возрастной категории. Следовательно, атрибуты их юности (с незначительными вариациями и поправками на пол, окружение и воспитание) вполне совпадают друг с другом. Но представить Веру Рашидовну стоящей в подворотне с бутылкой портвейна в руках!.. А почему бы и не представить? Очень даже. Легко!
– А еще было пойло под названием «Дар лозы».
– Точно! – мгновенно среагировала Вера Рашидовна. – Только мы его называли «Удар дозы». Бр-р, кислятина!
– Портвейн «Агдам»…
– Гадость!
– Кубинский ром с лошадью на этикетке…
– «White Horse»! Он меня с ног валил. А вообще – мерзость!
– А индийские ароматические сигареты! Вы курили индийские ароматические сигареты?
– Нет… – расстроилась Вера Рашидовна, но тут же воспряла духом. – Зато мы в те годы смазывали какую-нибудь «Магну» вьетнамской звездочкой, и получались сигареты с ментолом.
– Сигареты с ментолом тоже были, – вспомнил Рыба. – Длинные, черные, в зеленой пачке…
– Они назывались «More». А ликер «Амаретто»?
– А спирт «Ройял»?
– И как только после всей этой дряни живы остались? – Вера Рашидовна выглядела искренне удивленной. – Не ослепли и не скопытились к чертовой матери?! Ну, выпьем за юность? Пусть она длится как можно дольше!..
Личное состояние г-жи Родригес-Гонсалес Малатесты позволяло продлить юность практически до бесконечности: от сорока – глубокий пилинг с элементами фотоомоложения, от сорока пяти – ботекс и золотые нити, после пятидесяти – круговая подтяжка лица и выборочное криогенное воздействие, ну а к семидесяти трем – глубокая крионика с полным замораживанием и последующим оживлением через сто лет и реинкарнацией в Милу Йовович пополам с Памелой Андерсон. Интересно, через сто лет она еще будет помнить о «Трех топорах» и вьетнамской звездочке?
Такие женщины, как Вера Рашидовна, не забывают ничего.
– Пусть! Пусть юность длится вечно, – подхватил Рыба-Молот и чокнулся с Верой Рашидовной портвейном, который теперь показался ему очень даже ничего. – И пусть всегда будет солнце.
– И пусть всегда будем мы! – торжественно провозгласила та часть Веры Рашидовны, которая отвечала за немецкое атлетическое порно. – Расскажите мне о себе, дорогой мой.
– Нечего особенно рассказывать…
– Ну, не скромничайте. У вас наверняка было удивительное прошлое.
– Ничего особенно удивительного в нем не было. Ну, служил в горячих точках, – неожиданно для себя мелко соврал Рыба.
– Нисколько не сомневалась в том, что вы – героический человек! – Грудь Веры Рашидовны заходила ходуном.
– Был тяжело ранен в живот, еле выкарабкался… На теле и на душе остались шрамы…
– Бедняжка!
– Потом долго не мог приспособиться к мирной жизни. Слыхали про «вьетнамский синдром»?
– Вы и во Вьетнаме воевали? – Вера Рашидовна округлила глаза.
– Ну, во Вьетнам я не успел по возрасту… И в Афган тоже. Зато побывал в Карабахе, Приднестровье и Югославии…
– Было опасно? – На глазах Железной Леди показались густые глицериновые слезы.
– Разве в двадцать лет думаешь об опасности?
– Какой вы бесстрашный!
– Обыкновенный…
– Ничуть не обыкновенный! Поверьте мне, я видела многое и многих…
В отличие от Рыбы-Молота, не сказавшего за последние пять минут ни слова правды, Вера Рашидовна не лгала. Вера Рашидовна была тертым калачом. И на раз-два могла бы раскусить гнилой орех Молотовского вранья.
Но почему-то этого не делала.
И Рыба-Молот ясно видел – почему. Дымные волки и оборотни, вопреки его страстному желанию, никуда не делись, они кружили в опасной близости от лица Веры Рашидовны, а двое из них пристроились поблизости от ее уха.
Хоть бы свалили куда-нибудь, задрыги, портите весь пейзаж, – с тоской подумал Рыба, – и… О-опс, упс, вуаля – зловредные нгылека исчезли так же внезапно, как и возникли, растворились в воздухе. Рыба, ободренный такой покладистостью духов, продолжил:
– И вот этот «ничуть не обыкновенный человек», который с детства питал тягу к кухне и даже получил соответствующее образование, устроился работать поваром…
– Потрясающе!
– …пришлось поездить по стране.
– Представляю себе!
– …и поработать за границей. Э-э… в Скандинавии. И не только.
– Надо полагать, и на юге Европы бывали, если так увлечены средиземноморской кухней?
Попасть на стажировку в Италию, Испанию и Францию было голубой мечтой Рыбы-Молота, но все как-то не вытанцовывалось. Сначала мешало отсутствие денег, потом – присутствие женщин, потом – отсутствие денег, связанное с присутствием женщин, потом… Что было потом, в просветах между женщинами и безденежьем, Рыба не помнил. Но всегда находились уважительные причины, чтобы вместо европейских гастрономических Мекк отправиться в отпуск в финскую глухомань и ловить форель на озерах близ Руоколахти. Он специально сказал Вере Рашидовне о Скандинавии, дабы не сталкиваться лоб в лоб с ее испано-итальянским прошлым, а то начнется: «А как вам Барселона? Саграда Фамилия бесподобна, не правда ли? А как вам Тоскана? А были ли вы, вашу мать, в галерее Уффици?» Что на это скажешь? –
что я даже в Уфе не был, матушка, а вы говорите – Уффици!
– Случалось и на юге Европы, – слукавил Рыба. – Но я все же предпочитаю Скандинавию. Зелень, чистый воздух и все такое… Опять же – экология хорошая.
– А я люблю континентальную Европу, прожила там несколько чудесных лет. Я и сейчас по ней скучаю. Иногда мне снятся пейзажи Тосканы… А вам не снятся?
– Нет.
– А что вам снится?
– Снится? Разное…
– А чаще всего?
Чаще всего Рыбе снились внеплановые визиты пожарников и СЭС, пересушенные утки в сметане, чернослив с косточками в том месте, где он должен быть без косточек; и еще то, что умудренный опытом повар А. Е. Бархатов вместо соли бухает в борщ кальцинированную соду. После подобных кошмаров Рыба-Молот просыпался в холодном поту, выпивал полчайника кипяченой воды и, чтобы отвлечься и унять сердцебиение, принимался за чтение оставшихся в наследство от жен тупых женских журналов.
Потому что мужские для успокоения не годились.
– Чаще всего мне снится природа, – осторожно сказал Рыба. И, помолчав, добавил: – Красивая природа. Фиорды. Скалы.
– Как романтично!
– Море.
– Обожаю море!
– Чайки. Паруса.
– Обожаю паруса! Я и сама хожу под парусом.
– Где? Здесь?
– Ну что вы! Ходить под парусом здесь – невозможно, нежелательно и глупо. Как и делать множество других приятных и просто нормальных вещей. Я хожу… Ходила под парусом в Европе. Мой первый муж, испанец, был заядлым яхтсменом. И членом королевского яхт-клуба. Наша яхта называлась «Гваделупе Мари`тима» – в честь одной святой, не помню уж, чем там она отличилась. После развода я ее отсудила. Яхту, а не святую, разумеется.
– Значит, у вас есть яхта?
– Есть. Стоит себе как миленькая в яхт-клубе города Аликанте. Это недалеко от Валенсии. Заглядывали в Валенсию?
– Нет, до Валенсии я так и не добрался..
– Иногда мне снится Валенсия. И Аликанте, и яхт-клуб, и драгоценная моя яхточка… И драгоценные мои виноградники под Фраскати! Это в Италии. Не Тоскана, конечно, но тоже симпатичное местечко.
Еще и виноградники! Как можно, имея виноградники и яхту, обречь себя на жизнь у Полярного круга?
– Виноградники я отсудила у второго своего мужа…
– Итальянца?
– Да.
– Как же вы оказались здесь, в Салехарде?
Вопрос застал Веру Рашидовну врасплох.
Мечтательное выражение чулком сползло с ее лица, уступив место некоторой растерянности.
– Честно говоря, я не припомню… Наверное, у меня были веские основания, чтобы здесь поселиться. И даже скорее всего…
– Скорее всего, вы вышли замуж в третий раз, – подсказал Рыба.
– Точно! – Вера Рашидовна стукнула себя по лбу. – Я вышла замуж! И поскольку мой муж родом из этих краев и в Европе прижиться не смог… Пришлось перебраться сюда.
– Вы прямо жена декабриста! Добровольно сменить средиземноморское тепло на вечную мерзлоту – не всякому под силу.
– Кстати, а зачем я это сделала?
– Что именно? – не понял Рыба.
– Сменила тепло на мерзлоту…
– Вы же сами сказали – веские основания, муж…
– Да-да, конечно. – Растерянность Веры Рашидовны была не чем иным, как личинкой, которая вот-вот трансформируется в куколку недоумения, а уж какое взрослое насекомое вылупится из куколки – одному богу известно. Может быть – ярость и желание все немедленно изменить, а может – чего похлеще…
– А как вы познакомились со своим нынешним мужем? – Рыба задал самый невинный вопрос из всех возможных. И снова получил маловразумительный ответ:
– Ну, как люди знакомятся… Познакомились, и все тут. Я смутно помню этот момент. А не должна бы… Ведь не должна?
– У всех по-разному, – дипломатично заметил Рыба.
– Безусловно, я помню, что влюбилась практически с первого взгляда…
Рыба тотчас представил себе Николашу, его малый рост, неопределенную, битую мелкой оспой и как будто смазанную жиром физиономию, жесткие черные волосы, узкие щелки глаз. Влюбиться в такого, да еще с первого взгляда, да еще будучи роскошно-порнографической акулой, избалованной вниманием гораздо более сексуальных мужчин и поднаторевшей в судебных тяжбах… Это что-то из области фантастики или народных сказов, отличающихся известной долей иррациональности.