В вечернем меню, наскоро им сочиненном, значились:
– запеченная со специями радужная форель;
– свиные отбивные с хрустящей корочкой и белым перцем;
– фаршированные шампиньоны;
– освежающий напиток с лаймом, листиками мяты и толченым льдом, но без цикуты.
Кроме того, он решил испечь банановый хлеб с цукатами и миндалем и просто хлеб с добавлением чеснока, кардамона и тмина.
Трепещи, Вера Рашидовна! Трепещите, домашние Веры Рашидовны – во главе с Николашей и нерадивой двоюродной теткой со странным именем Хадако.
Но не к ночи помянутый Николаша и не думал трепетать. Он появился на кухне, когда готовка близилась к концу: хлеба`, которыми Рыба жаждал накормить всех страждущих, подходили, корочка на отбивных румянилась, а форель выпустила густой янтарный сок.
Неслышно подкравшись к Рыбе, Николаша гаркнул ему в самое ухо:
– Кашеваришь?! Ну-ну!
Рыба-Молот, в это самое время измельчавший зелень, с перепугу рубанул ножом себе по пальцу. Кровь брызнула фонтаном, и он едва не потерял сознание. Непонятно от чего больше – от вида глубокой раны или от вида воинственно настроенного мужа Железной Леди.
– Не жилец, – торжественно констатировал Николаша, запрыгнув на край стола.
Рыба сунул раненый палец в рот, обсосал его и, стараясь сохранить спокойный и даже беспечный тон, сказал:
– Ничего. До свадьбы заживет. От этого еще никто не умирал.
– До какой такой свадьбы? – насторожился Николаша.
– До какой-нибудь. Абстрактной.
– На Верку, что ли, глаз положил? – по-своему интерпретировал слова Рыбы карликовый муж. – Только здесь тебе не обломится, так и знай.
Тут Рыбе надо было промолчать, а лучше – спросить, как себя чувствует депутат после ночных возлияний и утреннего похмелья. Посочувствовать, хлопнуть по плечу, рассказать анекдотец. Но… вместо этого Рыба (не иначе, как науськиваемый гнусными духами) сдерзил:
– Почему же не обломится? Тебе ведь обломилось.
– И не думай. – Николаша поднял обе руки и застыл в воинственной позе паука-каракурта.
Но пауков-то как раз Рыба-Молот не боялся, наоборот, испытывал к ним нечто вроде симпатии. А все потому, что до дзэн-чайки по имени Джонатан Ливингстон прочел еще одну книжку с зоологическим уклоном – «Восьминогие охотники» венгерского писателя Эрвина Турчани, иллюстрации Ласло Ребера, издательство «Корвина», 1966 год.
– Еще как подумаю.
– Я тебя сгною, – мрачно пообещал Николаша.
– Рискни здоровьем.
– Я тебя… упеку на всю катушку за… за хулиганские действия в отношении депутата Городской думы. Представителя партии власти!
– Ась? – Рыба приложил к уху здоровую руку. – Не того ли это депутата и представителя, которому купили должность по его многочисленным заявкам?
– Гад! – Лексикон Николаши не отличался особым разнообразием. – Еще и за оскорбление тебе зачтется!
– Плюю на тебя! – парировал Рыба.
– Слюны не хватит! – парировал Николаша. – Сам захлебнешься!
– А вот посмотрим!
– Посмотрим, посмотрим!
– Забыл, кто я? – Николаша, кажется, нащупал неведомую Рыбе тактику и слегка приободрился.
– Пигмей, вот кто! Карлик злобный! Крошка Цахес! – Так называл Николашу Ян Гюйгенс, и Рыба, неожиданно вспомнив об этом, не преминул пустить крошку в дело.
– Вот тут ты ошибаешься. Я тебе не пигмей, я – потомственный шаман. И я на тебя такое нашлю – не обрадуешься! В муках подыхать будешь! Только червь от тебя останется!..
Вот что выпустил из вида впавший в раж Рыба-Молот: депутат Городской думы и вправду был шаманом. Об этом свидетельствовали туманные намеки очевидцев, его собственный опыт общения с бубном и шкурой, струя из депутатского пениса, вылетающая под давлением в сорок атмосфер. И наконец – страшные, несущие смерть духи нгылека, которые посыпались намедни из Николашиных глаз, чтобы…
чтобы накинуться на Рыбу. И возможно, свести его в могилу.
Рыбе-Молоту резко поплохело. А от мысли, что визит духов – не случайность, а спланированная Николашей акция, на манер древнегреческой засылки Троянского коня, поплохело еще больше. Минута-другая – и Рыба повалился бы перед Николашей с холопским воем: «Не дай погибнуть, благодетель, век за тебя буду бога молить!» Но Николаша сам испортил все дело, неожиданно сказав:
– Вернешь духов – может, и прощу. Не буду применять санкций. И в живых останешься, только придется тебе убраться отседова.
– Каких духов? – прикинулся шлангом Рыба.
– Неважно каких. Верни и все. Тебе с ними не справиться, подохнешь, как собака.
– Ты же не подох.
– Я – одно. Я за них дорого заплатил. Я за них душу продал.
Кому именно он продал душу, Николаша не пояснил. А Рыба и спрашивать не стал, чтобы не углубляться в дебри холодного земляного ада. Или как там выглядит ад у ненцев? Надо бы спросить у всезнайки Яна Гюйгенса…
– Не знаю я ничего ни про каких духов.
Николаша покраснел, сморщил рот и стал что-то говорить: быстро-быстро, тихо-тихо, на непонятном Рыбе языке. И тотчас же в висках Рыбы-Молота застучали барабаны, запела тетива, а где-то в глубинах мозга послышался устрашающий рык и отдаленный лай. Затем вступила еще парочка не слишком приятных звуков: как будто где-то (в несчастной Рыбьей голове, где же еще!) трещала, искрясь, электропроводка. И какая-то тварь (злобные духи, кто же еще!) елозила пенопластом по стеклу. Последний звук Рыба-Молот ненавидел особенно. Ненавидел с детства, до трясучки и обмороков. И потому изготовился упасть с копыт долой, предварительно изумившись – откуда это у него в башке пенопласт со стеклом? И – паче того – электропроводка? И что будет, если она таки перегорит?.. Додумать про электропроводку Рыба не успел, потому что рот его самопроизвольно открылся и… из него вылетели слова – причем на том же языке, на котором причитал Николаша. И звучали они примерно так: «Нгылека сийда нямгу!» Появление этих диковинных слов сопровождалось спецэффектами в стиле театрализованных шоу мага и чародея Дэвида Копперфильда, а именно: разноцветным туманом и вспышками огней. Кроме тумана и огня, были еще комья серой, похожей на порох земли, на ходу трансформирующиеся то ли в животных, то ли в птиц. Каких именно – Рыба не разглядел, потому что они, едва появившись, тут же рассыпались и исчезали.
Неизвестно, что произвело на Николашу большее впечатление, – сами слова или действо, им сопутствующее, но он затрясся, сполз на пол и забился под стол, закрыв голову руками. А потом и вовсе отключился. А неприятные звуки в голове Рыбы улетучились сами собой. Озадаченный таким поворотом дела, Рыба присел перед столом, с лежащим под ним депутатом, на корточки и впал в глубокую задумчивость. Означает ли происшедшее, что духам надоело пребывание в чужеродно-европейском теле и они всем скопом переместились в родные ненецкие пенаты? Вот если бы так!
Правда, в этом случае Рыба-Молот теряет свою власть над Маргарет Тэтчер Ямало-Ненецкого автономного округа, и ее снова приобретает Николаша.
Да и хрен с ней, властью.
Ничего хорошего от нее не будет, одна сплошная неловкость и двусмысленность. К счастью ли, к сожалению, но прелести Веры Рашидовны нисколько не воодушевляли Рыбу в долгосрочной перспективе. Особенно сейчас, когда он узнал о существовании Изящной Птицы. Вот кто мог составить его мужское счастье – Изящная Птица, а отнюдь не Вера Рашидовна, пусть и окруженная яхтами и виноградниками. Мысли Рыбы-Молота снова устремились к абстрактной долине Арарата, где бродили абстрактные звери, часть которых была занесена в средневековые бестиарии, а часть – в Красную книгу. Мысли устремились бы и дальше, непосредственно к Изящной Птице, но их полет был неожиданно прерван очухавшимся Николашей.
Для начала он застонал и открыл глаза – сначала правый, а потом левый. Не то чтобы Николашин взгляд напугал Рыбу-Молота, – скорее огорчил, таким он был тусклым и безжизненным. Припорошенным той самой серой землей, из которой были сотканы исчезнувшие божьи твари.
Нгылека не вернулись к старому хозяину – Рыба откуда-то знал это. Как знал и много чего другого. И это было новоприобретенное знание, целый пласт которого осел где-то в глубине. Оно касалось каких-то червей, и каких-то Красных Чумов, и каких-то Семи Сестер, и числа «семь» как такового, и громоздящихся друг на друга полувосклицаний типа «хэвы, хэхэ нензямда» и «хабцяко пин, пин». При желании можно было напрячься и разобрать это знание по косточкам, рассортировать и упорядочить его. Вот только желания у Рыбы не возникло. И вряд ли оно возникнет в будущем, ведь все то, что ему вложили в голову или в какие-то другие части тела, – ненужно и неприменимо. Неспособно украсить еще не написанную книгу «Из жизни карамели и не только».
Исследователю-энтузиасту Яну Гюйгенсу это было бы наверняка полезно. А скромному повару Саше Бархатову – нет, нет и еще раз нет!
А все, что неполезно, – нужно немедленно исключить из рациона и не мучить организм.
Придя к такому решению, Рыба-Молот приободрился и даже дружески подмигнул Николаше:
– Ну что, на каждую хитрую гайку найдется болт с винтом, а, депутат?
Видно было, что Николаше очень хочется ответить Рыбе, да так, чтобы век помнил, – но он благоразумно промолчал.
– Вылезай!
Николаша помотал головой и ухватился за ножку стола. Вылезать он не хотел, а может, не мог: уж очень слабым он выглядел. Да еще нездоровый румянец на щеках и бисеринки пота на лбу! Добросердечного Рыбу тотчас же накрыло волной жалости к страдальцу. Ведь по большому счету, ничего плохого депутат Городской думы ему не сделал. Разве что нажрался водки за Рыбий счет и совсем по-детски угрожал расправой и пугал злыми духами. На последнее обстоятельство не стоит вообще обращать внимание, а что касается пьяных ночных похождений… Будет что вспомнить впоследствии! – ведь жизнь Рыбы всегда протекала без особых потрясений: за вычетом нескольких армейских инцидентов, разводов с Кошкиной и Рахилью Исааковной и встречи с Изящной Птицей. Жизнь Рыбы была похожа на лениво колышущийся студень – так что немного горчички ей не повредит.