А желудок-то луженый! – невольно восхитился Рыба. – Вот интересно, он все может хавать или чего-то все-таки не может? Ядерную боеголовку смолотил бы? А урановые стержни? А установку «Град»?..
Зачем после приема внутрь довольно упитанной Марь-Сергевны Панибратцу понадобилась еще и каша, так и осталось невыясненным. Рыба предположил, что каша является важным составляющим в процессе обратной метаморфозы – из абсолютного дракона в дракона-олигарха. Возможно, он был прав, так как Панибратец, спустя незначительное время, снова предстал в привычном виде моложавого и довольно привлекательного мужчины сорока пяти – сорока восьми лет. С обветренным лицом, выдающим яхтсмена, пилота легкомоторного самолета, альпиниста, археолога, и вообще – вечного искателя копей царя Соломона. Благородной седины в волосах Панибратца поубавилось – так же как и морщин. А свежести и блеска в глазах, наоборот, поприбавилось. Даже смокинг оказался в порядке – не морщил и сидел как влитой.
Дракон-олигарх откинулся на спинку стула, достал из кармана зубочистку и принялся ковырять ею в зубах.
– Лихо у вас все получилось, – попытался завязать разговор Рыба. – Я заценил. А урановые стержни смогли бы съесть? А установку «Град»?
– Как есть идиот, – лениво процедил Панибратец.
– Пепелить будете? Как нежелательного свидетеля?
– Не мешало бы. Ты ведь язык за зубами не удержишь. По всему нашему гадюшнику разнесешь…
– Все может быть. – Честность Рыбы бежала впереди паровоза без всякой надежды соскочить с рельсов. – Как говорится, что знают двое – то знает свинья. Полностью поручиться за себя не могу. Вдруг во сне проговорюсь? Или по пьяни.
– Злоупотребляешь?
– Нет. Как говорится, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. А в моем случае еще и от языка, что как ботало болтается…
– А другие на колени падали. Божились, что никогда и никому не расскажут. Матерями клялись, детьми…
– И помогало?
– Нет.
– Пепелили?
– Как два пальца об асфальт. Значит, падать на колени и божиться не собираешься?
– А толку-то? Вы же сами сказали, что на вас это не действует.
– Вижу, ты бесстрашный человек, хоть и идиот.
– Этот текст уже произносился, – напомнил Панибратцу Рыба. – Только в тот раз вместо «бесстрашного» был «честный».
– М-да… И повар ты хороший…
– И в интригах не участвую. Об этом вы тоже упоминали.
– И что прикажешь с тобой делать?
– Не знаю. Как говорится – ХэЗэ. А вообще я другое хотел сказать… Про актрису Ирину Розанову…
– А что – про Ирину Розанову? – сразу насторожился дракон-олигарх. – Ты ее знаешь?
– Ну… Нельзя сказать, что вот прямо знаю… Видел несколько раз в кино. Красивая, нежная… И такая… м-м… положительная. Сразу понятно: подлости не совершит, предательства не допустит, за сирых и убогих заступится и перед сильными шапку ломать не будет. Любовь такой женщины ни за какие деньги не купишь…
– Как ты прав, идиот, как ты прав…
– Но дело не в этом. Раз уж у нас откровенный разговор завязался… Позволю себе заметить: чем жениться на стервах и потом незнамо сколько с ними мучиться, прежде чем… э-э… скушать, – не проще ли любовницу завести? Ту же Ирину Розанову… Жена – для пополнения рациона, а любовница – для души и тела…
– Не сметь! – заорал Панибратец и так долбанул кулаком по столу, что стены зала затряслись, а Рыба вознесся к потолку, больно стукнувшись теменем о камень. – Не сметь упоминать ее имя всуе! Испепелю!!!
– Вы не поняли, хозяин, – зачастил Рыба, рухнув вниз и больно ударившись пятками об пол. – Любовница – в хорошем смысле этого слова. Любимая то есть. Не хотите Ирину Розанову – возьмите Ирину Купченко, моя протеже. Певицу Земфиру опять же! Певицу Кайли Миноуг…
– Да не могу я иметь любовниц! – Зубы Панибратца скрипнули и вдрызг размолотили зубочистку. – Семейное предание, оно же – проклятие, не позволяет.
– А игнорировать его пробовали?
– Один раз рискнул. Сам чуть не помер и триста тринадцать человек на тот свет отправил. Их потом выдали за жертвы оползня. Так что лучше уж малой кровью. Раз в несколько лет по стерве, ну и с десяток прохиндеев для острастки. Иногда, правда, в клинч впадаю на пустом месте – и более-менее приличным людям достается. Гневлив больно, но тут уж ничего не поделаешь. Стихия. Слепой рок.
– Инжир надо есть, – посоветовал хозяину Рыба. – Причем молотый. Пополам с жареным миндалем. Подавляет чувство гнева и успокаивает нервы.
– А мне говорили: вроде как апельсины для этого больше подходят.
– Апельсины – в пропасть! Инжир, и только он!
– Инжир, апельсины – какая разница? Я все равно ничем, кроме стерв, не питаюсь, – вздохнул дракон-олигарх.
– А хватает стерв-то?
– Насчет этого не беспокойся. Стерв в мире полно.
– Да я не про количество! Хватает одной стервы на столько-то лет? Или, может, как-нибудь меню разнообразить? Увеличить рацион? Все-таки работа у вас ответственная. Столько вещей приходится в голове держать, за стольких людей отвечать, столько проблем разруливать…
– А я их долго перевариваю. Особенности пищеварения и строения желудочного тракта, обусловленные семейным преданием, оно же – проклятье. Против генетики не попрешь, так-то. Ладно. Попробуем обойтись без крайностей. Подойди-ка ко мне.
Рыба повиновался и приблизился к хозяину на расстояние вытянутой руки. Панибратец снова прикрыл глаза (на этот раз – совсем ненадолго). А когда открыл их и немигающим взглядом уставился на Рыбу, тот почувствовал странный холод в середине головы – там, где до сегодняшнего вечера находилась будка синхронистов.
– Беспредел, нах! – как сквозь толщу воды услышал Рыба голос Гоблина. – Вообще ох…ели, пидермоты! Заморозить, нах, решили…
Перед глазами Рыбы поплыли радужные круги, конусы и параллелограммы; в ритме аргентинского танго продефилировали парочка артишоков, один салатный перец, один переспелый манго и пучок петрушки, в глубине которого прятался светлый образ карусельной лошади из квартиры Пупу. Лошадь заржала, высунула из петрушечных зарослей копыто и со всей дури ударила Рыбу по лобной кости. После такого удара Рыбе оставалось только потерять сознание, что он незамедлительно и сделал.
Глава третья
в которой Рыба-Молот влезает в шкуру тибетского яка, прощально машет крылом Вере Рашидовне, отправляется в Юго-Восточную Азию на частном самолете, видит сны о Пятой республике, вступает в переговоры с древесными лягушками и едва не сгорает в доменной печи дружеского поцелуя
…Рыба проснулся с жуткой головной болью и ломотой во всем теле.
Пил я вчера, что ли? – подумал он. – А если пил – то с кем? Хорошо бы – с Михеем. А если, не дай бог, с семейным доктором Дягилевым? Доктор стопудово стал ко мне приставать, я, естественно, смазал ему по морде, но этим не ограничился, а еще пару раз засандалил в солнечное сплетение – как уже было. Но и это, вполне возможно, мне показалось недостаточным. И тогда я мог взять нож (с меня станется) и ткнул доктору в селезенку… Вот ужас-то!
Вытянувшись на кровати, Рыба поочередно поднял обе ноги (ноги не тряслись, и следов гематом на них не было), затем перешел к осмотру рук (кровь на руках отсутствовала) и, наконец, подвигал челюстью. Челюсть находилась в относительном порядке, и он немного успокоился. И вроде бы вспомнил, что часть вечера и ночь убил на чтение книги Марселя Пруста «Обретенное время».
«Время» нашлось незамедлительно: оно лежало на прикроватной тумбочке, с закладкой на странице № 431.
От удивления у Рыбы отвисла нижняя губа: неужели он собственноручно и собственноглазно осилил это херово количество плотного, без всяких зазоров, без всяких картинок текста? Он, который не до конца справился даже с таким малостраничным худышкой, как «Чайка Джонатан Ливингстон»?
Быть того не может!
Осторожно, стараясь не потревожить закладку, Рыба скользнул взглядом по предшествующей странице № 430. Затем переместился в начало и пролистал еще несколько страниц. Подлючие, приваренные друг к другу не иначе как автогеном слова тут же впились ему в лицо мелкими иголками. А некоторые, особенно гнусные («германофильство», «дрейфусары» и «неузнаваемый Д’Аржанкур») постарались повредить хрусталик и наехать на сетчатку с целью ее полного уничтожения.
Рыба отпрянул от книги, как от больного проказой; при этом голова у него заболела с новой силой, поясницу прострелило и обе ноги (вот новость, так новость!) свело судорогой.
Точно читал! – утвердился он в самых худших своих опасениях. – И чего это на меня нашло? А не читал бы – так и чувствовал себя огурцом.
Дождавшись, пока судорога отпустит ноги, Рыба побрел в ванную и с некоторой опаской взглянул на себя в зеркало. Его встретила помятая до последней возможности физиономия, всклокоченные волосы и синяк на лбу, в очертаниях которого явно просматривалось конское копыто.
Нихерасе! – озадачился Рыба. – Кто это меня так? Господин неузнаваемый Д’Аржанкур, что ли? Или госпожа Вердюрен? Или Альбертина?[12] Теперь-то и концов не найдешь! А еще говорят, что французы – культурная нация… Вот ведь гады!..
Кое-как задрапировав поврежденный лоб волосами, Рыба оделся и вышел в коридор.
И сразу почуял неладное.
Воздух в доме был наэлектризован до крайности. То здесь, то там мелькали электрические разряды, скользили линейные и шаровые молнии, вспыхивали огни святого Эльма. Стараясь не сталкиваться с грозными атмосферными явлениями, наводнившими дом, Рыба быстренько и очень удачно заземлился при помощи оставленной кем-то швабры. И мелкими перебежками двинулся к кухне.
На полпути он столкнулся со старшей горничной Анастасией. Очевидно, Анастасия начала бороться с молниями еще раньше, чем Рыба-Молот, получивший необходимые навыки на метеостанции Ую: на голове ее красовался пробковый шлем, а ноги были обуты в резиновые сапоги.