аяльную лампу, аэрогриль и соковыжималку. Но даже при отсутствии всех этих вещей сумка оказалась неподъемной. Еще несколько часов Рыба экспериментировал с Прустом и остальными обитателями мандулы. Оказалось, что хреново «Обретенное время» – со скрипом и скрежетом зубовным – может терпеть рядом с собой лишь три вещи: плавки, соломенную шляпу и шейный платок. Логичнее было бы отказаться от Пруста в пользу всего остального, включая такие необходимые для курорта причиндалы, как тиски и паяльная лампа. Но измененное вакциной сознание Рыбы зациклилось на чертовом Прусте, как будто в конце чертова повествования его ждали миллион долларов и вид на жительство в швейцарском кантоне Граубюнден. А последним аргументом в пользу «Обретенного времени» стало то, что теперь Рыба-Молот вовсе не Рыба-Молот, а самый натуральный тибетский як с шерстью до пола. И всякие там футболки с шортами и гавайскими рубахами ему вроде бы больше не нужны.
Так же, как и полотенце, бритвенный станок, зубная нить и прочие гигиенические приблуды.
Это неожиданное и в высшей степени чудесное открытие вдохновило Рыбу-теперь-уже-Яка на новые подвиги по раскатыванию дома по бревнышку. Взяв за образец процедурную, он вскрыл паркет еще и в многострадальной Пурпурной гостиной, прижег зажигалкой оригинал картины Клода Моне «Пруд в Монжероне» и сломал о колено мраморную каминную доску. После чего метнул ее осколок в голову прибежавшего на шум Михея. Пролетев в полуметре от егеря, доска столкнулась с переносицей прибежавшего на шум садовника Эльчина. Крепкий, взращенный на азербайджанских фейхоа, Эльчин сумел устоять на ногах и даже послал осколок обратно в Рыбу.
Точный удар в мгновенье ока лишил Рыбу сознания.
Все последующее зафиксировалось в его памяти крошечными, никак не связанными между собой отрывками. Причем большинство отрывков носило ярко выраженный анимационный характер, как будто Рыба сидел в темном зале и смотрел мультфильм из собственной жизни. Местами этот мультфильм был кукольным, местами – рисованным, местами – так перегруженным компьютерными спецэффектами, что у Рыбы становилась дыбом вся его тибетская шерсть.
Выглядело это примерно так: к сидящему в кинозале Рыбе самопроизвольно подплывал экран со стоп-кадром кукольного доктора Дягилева (Дягилев в видениях Рыбы всегда возникал в виде куклы).
– Не жилец! – авторитетно заявлял Дягилев, открывая кукольный рот и тыча в Рыбу кукольным пальцем. – Кома – вещь серьезная и непредсказуемая. Боюсь, что в данном конкретном случае мы наблюдаем термальное состояние.
На этом кукольная тема обрывалась и начиналась рисованная – с егерем Михеем. Михей подкатывал к Рыбе вместе с другим мультперсонажем – садовником Эльчином, подозрительно смахивающим на товарища Саахова в исполнении народного артиста Этуша. Из глаз Эльчина-Саахова-Этуша лились слезы раскаяния, а из заросшей пасти – универсальное кавказское междометие «Вах, вах, вах!».
– И чё это за фигня такая? – спрашивал егерь.
– Термальное состояние – не что иное, как конечная стадия жизни. Преагония, агония и, как вы можете догадаться, – клиническая смерть, – пояснял доктор.
– Да-а! Что и говорить! Все там будем, прости господи…
– Вах, вах, вах!
– А тебе, Эльчинушка, еще и дадут на всю катушку. За непредумышленное убийство!
– Вах, вах, вах!..
– А шерсть на нем почему выросла, доктор? – никак не хотел уняться любознательный Михей. – Тоже термальное состояние?
– Думаю, это побочный эффект вакцинирования…
– Его, наверное, побрить придется… Перед тем, как в гроб класть. Собакой-то в гробу лежать радости мало. Или этим… волосатым… мамонтом, во! И вообще – не по-христиански в таком виде его закапывать… Человек все-таки, какой-никакой.
– Можно и побрить, – подумав, согласился Дягилев.
На следующих нон-стоп киносеансах Рыба увидел:
– старшую горничную Анастасию (искренне сожалевшую о несчастье, произошедшем с поваром);
– недоделанную химичку Марго (искренне сожалевшую, что несчастье произошло именно с поваром, а не с гнусным изменником Михеем);
– воспитательницу Нинель Константиновну, приведшую младших детей посмотреть на то, что бывает с людьми, которые не едят манную кашу и нарушают режим дневного сна;
– семейного священника отца Пафнутия, осенявшего себя крестным знамением и требовавшего изгнания бесовского отродья за пределы поместья;
– старших детей, норовивших сунуть пучок сена, шоколадный батончик и синтетическую собачью кость.
Последним – в венце из астероидов, протуберанцев, двойных звезд, красных карликов и голубых гигантов – явился всемогущий дракон-олигарх Панибратец. Рыба прямо-таки поразился, как далеко продвинулась технология компьютерных спецэффектов: астероиды над головой Панибратца летели сплошным потоком, протуберанцы ослепительно сверкали, двойные звезды двоились, красные карлики светили красным, а голубые гиганты – голубым светом. Присмотревшись внимательнее, Рыба заметил еще и крошечный звездолет «Заря» с отроками на борту; звездолет вылетал из одной ноздри Панибратца и влетал в другую, двигаясь строго по часовой стрелке.
– Что с ним? – строго спросил дракон-олигарх у Дягилева.
– Не жилец… Термальное состояние. Кома, – завел старую песню доктор.
– А шерсть откуда?
– Последствие вакцинации, я полагаю…
– Что за препарат?
– Экспериментальный. У меня записано…
– Название препарата и отчет о происшедшем – мне на стол!
– Будет сделано, господин Панибратец. Не извольте беспокоиться.
Рука Панибратца, увеличенная до размеров сан-францисского моста «Золотые ворота», протянулась в темный кинозал и максимально приблизилась к Рыбе. Теперь он мог разглядеть гладкие, как искусственный лед, ногти хозяина: по льду синхронно скользило некоторое количество фигуристов, хоккеистов, конькобежцев и уже знакомых Рыбе императорских пингвинов. А у самого края (там, где ногти плотно примыкали к коже) расположилась группа любителей подледного лова.
– Что за шерсть? – спросил Панибратец, и Dolby-surround звук его голоса едва не оглушил Рыбу.
– Полагаю, что это шерсть тибетского яка.
– Отменная, отменная…
– Да уж. – Семейному доктору Дягилеву ничего не оставалось, как поддержать хозяина. – И страшно дорогая. Если бы наладить ее производство…
– Вы полагаете, доктор, что можно наладить производство?
– Не исключаю такой возможности. Поставим вакцинацию на поток и…
– Жду от вас развернутого бизнес-предложения.
– Собственно, я ведь врач… Не бизнесмен.
– Дела это не меняет. Бизнес-предложение – мне на стол.
– Ну хорошо, я попробую… А с поваром что делать? Нового искать? Мы ведь завтра улетаем во Вьетнам, если вы помните.
– Помню. Повара искать не надо.
– Как же так, помилуйте…
– Грузите в самолет этого.
– Но ведь он не жилец… Не сегодня завтра преставится. Что с телом-то делать в чужой стране?
– Этот – не преставится, – уверенно заявил Панибратец. – Этот выкарабкается, зараза. Грузите, и дело с концом.
…Дракон-олигарх как в воду глядел: Рыба не помер.
Хотя и провел в коме все время, предшествующее полету. Слегка поднадоевший кинозал он сменил на парение на неизвестном летательном аппарате над самим собой и всеми остальными. После некоторых размышлений Рыба пришел к выводу: неизвестный летательный аппарат – не что иное, как планер новейшей конструкции, способный зависать на критически низких высотах. Именно отсюда, с критически низкой высоты, Рыба наблюдал, как его запихивают в специально оборудованную клетку и везут: сначала в Москву, затем – по Москве, затем – по трассе, ведущей в один из столичных аэропортов. Какой именно – Рыба не понял, потому что все время отвлекался на другие клетки: в них сидели три бультерьера и один ротвейлер, взятые для обеспечения охраны вьетнамского отдыха. Приставленный к ним кинолог находился тут же, но самым подлым образом кемарил и пускал пузыри во сне. Собаки же, предоставленные сами себе, так и норовили дотянуться до бесчувственной туши Рыбы-теперь-уже-Яка и куснуть его. Ничего из этого не получалось, и псы злились, скалили зубы и рычали.
– Что, суки, лапы коротки? – торжествовал парящий в планере над всем этим безобразием Рыба. – От мертвого осла уши вы получите, а не меня!
Порыскав глазами по кабине летательного аппарата, он обнаружил целый пакет грецких орехов и весь остаток пути развлекался тем, что метал орехи в бультерьеров и ротвейлера. Несколько раз ему удалось попасть собакам прямо по носу, что вызвало торжествующий смех одной заинтересованной стороны и жалкий скулеж другой.
Рыба прекратил ореховую экзекуцию только тогда, когда они выехали на летное поле и покатили к стоянке частных самолетов.
Увидев два десятка «Сессн», «Авионов», «Торнадо», «Як‐40» и всего лишь один «Ил‐86», Рыба поставил на «Ил» – и не ошибся: меньшие масштабы вряд ли бы удовлетворили всемогущего Панибратца. Но самое интересное – загрузку клеток в утробу «Ила» – он пропустил, заприметив в стае легкомоторных «Сессн» кое-что интересное. Неожиданное и вызвавшее легкий приступ волнения и ностальгии.
Поначалу Рыба не поверил глазам и, рискуя разбиться на своем планере, снизил высоту не просто до критической-критической, а до суперэкстракритической.
Ошибки быть не могло: у одной из «Сессн» стояла и курила сигару Вера Рашидовна!
Железная Леди Ямало-Ненецкого автономного округа. Госпожа Родригес-Гонсалес Малатеста. Либен клейне Габи. Волосатая проехидна из влажных горных лесов Новой Гвинеи.
То ли потому, что секс с Верой Рашидовной был (как показало время) самым потрясающим событием в его довольно тривиальной интимной жизни; то ли потому, что любовь Железной Леди была страстной и искренней, несмотря на совершенно искусственное происхождение; то ли потому, что Рыба сам оволосел до последней возможности, – эта случайная встреча вызвала в нем бурю чувств.
А сигара ей идет, – подумал Рыба.
Душенька, – подумал Рыба.