– Ох уж эти мне европейцы, – вздохнул отец Пафнутий. – Дурилки картонные! Проссут со своей толерантностью и пацифизмом все на свете, а потом к нам же и побегут. И в ноги повалятся: выручай, Расеюшка! Спасай от албанцев, спасай от муслимов, спасай от черножопых всяких-яких.
– А мы? – Рыбу чрезвычайно заинтересовала идея спасения Европы от «всяких-яких».
– Спасем, – с апломбом заявил отец Пафнутий. – Куда ж мы денемся. Впервой разве? Всегда спасали и теперь спасем. Всех арабов, муслимов и черножопых примем на себя. Сибирь заселим, Дальний Восток заселим…
– На Дальнем Востоке китайцы.
– Китайцев выселим, а этих заселим. Опять же – в Красноярском крае места навалом.
– И в Коми, – неожиданно поддакнула Нинель Константиновна.
– И туда впихнем.
– А еще – в Ямало-Ненецком автономном округе, – добавил Рыба. – Я там был и могу засвидетельствовать…
– Гав-гав! Гав-гав-гав! – откликнулись бультерьер с ротвейлером, очевидно, припомнив свои питомники в Карелии и на Кольском полуострове.
Вопрос о том, что делать с вредоносным панибратцевским потомством, никого из присутствующих больше не волновал: все переключились на глобальную геополитическую проблематику. И на общие перспективы развития человечества. А они, судя по последним данным, поступающим из разных, но заслуживающих доверия источников, были весьма неутешительны. Нинель Константиновна тут же вспомнила откровения ныне покойной болгарской прорицательницы Ванги о том, что к какому-то там году в XXI веке в Европе исчезнут леса и почва, а люди станут рождаться с жабрами и без кожи. Исчезновению почвы и лесов будет предшествовать Третья мировая, в которой погибнут почти все, за исключением людей с жабрами и некоторого количества пигмеев из Бурунди.
– И Польшу накроет? – поинтересовался отец Пафнутий.
– В первую очередь, – подтвердила Нинель Константиновна.
– И прибалтов?
– Обязательно!
– Вот счастье-то, Господи! А с хохлами как?
– Этим тоже достанется. Этим – больше всех!
– У-у, гады! Пропадите вы пропадом! Природа-то за нас, выходит!..
– А то! – Нинель Константиновна даже раскраснелась от посетившего ее вдохновения и стала загибать пальцы. – Румыны сгинут, венгры туда же, чехи со словаками, болгары опять же. В общем, все наши бывшие союзнички-предатели в тартарары полетят, мать их за ногу!
– А америкосы?
– И америкосы под нож пойдут. Упадут на них два миллиона огненных шаров из космоса, всех передавят, одни только индейцы в резервациях и останутся.
– Эти – пусть. Эти в свое время натерпелись, бедолаги.
– Ну и старую Европу тряханет, куда без этого. Португалия сместится и налезет на Испанию, так и будут лежать в два слоя. В Скандинавии разверзнется земля и все зальет лавой на пятьсот лет вперед. В Германии, напротив, вечная мерзлота приключится, все льдом затянет на семьсот пятьдесят лет вперед. А Франция вообще пополам треснет по линии Дьепп-Монпелье!..
– Слыхала, матушка-лягушатница? – Отец Пафнутий удовлетворенно потер руки и уставился на гувернантку. – Кирдык вам! Как есть капец, империалистам! Будете знать, как жировать за счет развивающихся стран! Привыкли, понимаешь, сладко кушать и пить шампанское. Скоро не до шампанского будет, помяни мое слово.
– Champagne, о-о! – согласно закивала головой Мари-Анж. – Аssassiner, ensuite champagne! [25]
– А с нами-то что, с нами как? – Рыба взволновался не на шутку и даже отпил из бокала мохито, прежде чем передать его доктору Дягилеву
– Мы, слава всевышнему, до этого не доживем.
– А если доживем? Что по этому поводу говорит наука, доктор?
– Наука говорит, что почва как таковая исчезнуть не может. Это, простите меня великодушно, – дичь. Что-то, да останется.
– А люди с жабрами?
– Люди с жабрами – вполне допустимая вещь. Если рассматривать их как еще одну причудливую ветвь на дереве эволюции. Но я, в данном конкретном случае, предпочел бы стать пигмеем из Бурунди…
Попугав себя и друг друга еще часок-полтора, ненавистники панибратцевского потомства разошлись, так и не решив, что с этим потомством делать.
Отправился в свою комнату и Рыба, переполненный апокалиптическими видениями и такими же апокалиптическими предчувствиями. А ведь на этот, самый первый вечер в экзотическом Лонг Хае у него были свои, далеко идущие планы! Рыба собирался пройтись по берегу, возможно, даже искупаться; посидеть в пальмовой роще и – если повезет – понаблюдать за крабом по кличке «пальмовый вор», о котором они с Рахилью Исааковной видели целую передачу на канале «Animal Planet». Также Рыба хотел поближе познакомиться с буйволами, неожиданно забредшими в бассейн. И с аборигенами-вьетнамцами, или «щедроглазыми», как называл их отец Пафнутий. Этих нигде видно не было, но Рыба пребывал в уверенности, что они находятся где-то неподалеку. И вот теперь, вместо романтической ночи, он получил сплошную головную боль в лице Третьей мировой войны, напрочь облысевшей Европы, Португалии, налезшей на Испанию, огненных шаров из космоса и людей с жабрами!
Чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, Рыба сосредоточился на связке Испания – Португалия: получилось совсем неплохо, прямо-таки гипотетический финал ЧЕ по футболу, Васкес против Криштиану Роналду, – особенно когда он представил в качестве Португалии себя, а в качестве Испании – незабвенную Веру Рашидовну.
A las mil maravillas![26] – сам себе сказал Рыба, почувствовав настоятельную потребность завалиться в койку и предаться рукоблудию.
Тем более что койка, стоявшая в его комнате, оказалась во всех отношениях выдающимся произведением мебельного искусства. Как же далеко было до нее всем койкам, на которых когда-либо спал Рыба-Молот, включая супердорогую кровать с балдахином из гостевой комнаты в Салехарде! Нынешней койке больше подходило определение «ложе». И не из-за ширины (особой ширины как раз и не наблюдалось), а из-за… Из-за ее значительности, что ли.
При свете дня значительность не выпирала, но теперь, ночью, не заметить ее было невозможно. По мере того как Рыба (на цыпочках, мелкими шажками) приближался к ложу, желание заняться банальным онанизмом угасало. А на смену ему приходили совсем другие желания – как их классифицировать, Рыба-Молот понятия не имел.
Ладно, разберусь как-нибудь, – подумал он, – вот прилягу, и все сразу станет на свои места.
Приблизившись к изголовью вплотную, Рыба почему-то поклонился ему, затем отдал давно забытый пионерский салют, затем отдал честь – в ее российском, американском и еще бог знает каком варианте, предполагающем открытую и поднятую вверх ладонь.
После этого он, со всеми предосторожностями и максимальным почтением, откинул покрывало и край хрустящей накрахмаленной простыни.
И оторопел.
На подушке расположился целый квинтет ярко-зеленых, худощавых и голенастых лягушек с красными глазами и тремя черными полосами на спине. Лягушки сидели, плотно прижавшись друг к другу, и смотрели на Рыбу немигающим взглядом.
Нихерасе! – опешил Рыба. – Эти здесь откуда? Наверняка не просто так! Может, у щедроглазых так принято? Может, они лягух вместо кондиционера используют? Чтоб постель всегда прохладной была в жарком климате. А спать при этом как? Прав, прав был отче – басурманская страна, прости господи!
– Брысь отсюда! – Рыба попытался придать своему голосу полковничью (а может, даже генеральскую) твердость. – В пропасть!..
Начальственный тон не произвел на пятерку лягух никакого впечатления. Они лишь мигнули красными глазами. И Рыба решил поменять тактику.
– Уважаемые, – произнес он с максимальной почтительностью к земноводным тварям. – Не хотелось бы никого обижать, но… Этот номер мой. Проплачен на месяц вперед. Следовательно – и кровать моя. Вы согласны?
Крайняя слева лягушка квакнула, но Рыба так и не понял, что означает этот возглас: согласие с основными тезисами его речи или, наоборот, полное несогласие.
– Не хотелось бы никого обижать, но, видимо, придется обидеть…
Теперь уже квакнула крайняя лягушка справа. И не просто квакнула, а так устрашающе раздула горло, что Рыба понял: спать на замечательном и во всех отношениях выдающемся ложе ему не придется. А придется искать что-то менее удобное и не столь накрахмаленное. Можно, конечно, попроситься на постой к кому-нибудь из товарищей по панибратцевскому несчастью. Только вряд ли кто-то примет его, за исключением семейного доктора Дягилева. Но перспектива остаться один на один с ветераном фармацевтики пугала Рыбу еще больше, чем перспектива провести ночь на полу, или на голом кафеле, или в камбоджийской тюрьме. Вспомнив про камбоджийскую тюрьму, Рыба начал думать о родственной ей вьетнамской тюрьме и о том, как она может выглядеть. И есть ли там раздувающие горло лягушки. Не то чтобы он боялся лягушек – совсем не боялся. И один раз в одном из ресторанов, где работал на испытательном сроке, даже делал лягушачьи лапки в кляре: лапки числились основным блюдом тамошней кухни. Ресторан назывался помпезно и так же глупо – «Бебер и омнибус», и владельцем его был совсем не француз, а караим из Феодосии. При чем тут омнибус, Рыба так и не понял, и к тому же работать с лягушачьими лапками ему активно не понравилось. В общем, Рыба свалил из «Бебера и омнибуса» после двух дней испытательного срока, а потом еще месяц трясся мелкой дрожью и ежеминутно проверял, не высыпали ли у него на руках бородавки.
Конечно, живые лягушки, сидящие на наволочке, были не в пример симпатичнее серо-зеленых полуфабрикатов из караимского ресторана. И все равно – Рыба предпочел бы, чтоб они убрались куда-нибудь подальше: к морю или в пальмовую рощу. Или чтобы книжка его жизни называлась не «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», а «Цапля по имени Джонатан Ливингстон». В этом случае можно было надеяться, что материализовавшийся Джонатан придет к нему на помощь и сожрет всех зеленых недругов. О-о, где же ты, Джонатан! И почему ты не цапля?