– Повезло тебе, сукин сын Листерман! Давно бы в могиле лежал, если бы не моя доброта…
Вряд ли тринадцать вьетнамских лягушек были ставленницами Листермана. Но мысль о том, что все они – Царевны (читай – супермодели, актрисы и харизматичные прыгуньи с шестом), не давала Рыбе покоя.
– Дорогусечки! – ласково позвал он и потер обручальное кольцо. – Где вы, кисоньки? Выходите, не стесняйтесь! Дядя Рыба вас не обидит! Дядя Рыба будет вас на руках носить!
Лягушки в полном составе проигнорировали призыв Рыбы.
Надо их как-нибудь по-другому завлечь, – решил он. – Применить тактику секса по телефону, бросить несколько рискованных фраз… Женщинам это нравится, хотя они и делают вид, что это им не нравится.
Еще через сорок минут первая – рискованная, с налетом легкой непристойности – фраза была готова. И Рыба открыл рот, чтобы произнести ее. Но получился совсем не секс по телефону, а:
– Français, si vous saviez! [28]
А потом:
– Marche ou crève! [29]
А потом:
– Arrêtez les tambours! [30]
Все эти непонятные словосочетания определенно выскользнули изо рта Рыбы. Да что там выскользнули – вышли, чеканя шаг. Рыба по привычке хотел испугаться, но куда там! – никакого страха не было в его сердце. А были лишь отвага и решительность – чувства, совсем не часто посещавшие повара Александра Бархатова.
И они были прекрасны, что и говорить!
Рыба наслаждался ими, пока не заснул под невесть откуда взявшееся потрескивание, радиопомехи и удивительную по силе воздействия колыбельную:
«Но разве сказано последнее слово? Разве нет больше надежды? Разве нанесено окончательное поражение? Нет!
Поверьте мне, ибо я знаю, что говорю: для Франции ничто не потеряно. Мы сможем в будущем одержать победу теми же средствами, которые нанесли нам поражение.
Ибо Франция не одинока! Она не одинока! Она не одинока!..
Что бы ни произошло, пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет!..»
Заснув, Рыба увидел сон.
И это был самый удивительный сон в его жизни. Ему снились затянутый маскировочной сеткой Лондон и притихший Париж, Черчилль, Трумэн, Эдит Пиаф, Эйзенхауэр с Аденауэром, Алжир и алжирские повстанцы, ООН, Никита Хрущев, Эвианские соглашения, эскадрилья «Нормандия-Неман», праворадикальная террористическая организация «Organisation armee secrete», студенческие волнения, открытые автомобили, трансатлантические перелеты, «Европа отечеств», коллаборационист Петен в заключении – и много, много чего другого.
Рыба-Молот, как он есть, не знал и половины промелькнувших во сне персонажей, событий и мест. Но спящему – длинноногому и длиннорукому – Рыбе все они казались знакомыми и привычными, и к каждому он испытывал совершенно определенные чувства. Сформированные изнутри, а не под воздействием внешних факторов.
Во сне он чувствовал себя облеченным властью, немного усталым, неудовлетворенным и удовлетворенным одновременно и исполненным веры, ибо…
Ибо…
Ибо Франция не одинока! Она не одинока! Она не одинока!..
С этим торжественным гимном на устах Рыба проснулся. А проснувшись, снова стал Рыбой-Молотом и даже забыл, что Аденауэра зовут Конрад, а Эйзенхауэра – Дуайт.
Его встретил легкий гул, идущий отовсюду. Гулом и странными гортанными шепотами была заполнена вся комната. Приоткрыв сначала один глаз, а потом другой, Рыба чуть не свалился с кровати:
лягушки!
Их было много больше, чем тринадцать. Много, много больше!
Не концерт Земфиры, конечно. И не концерт Мадонны. Но клубному выступлению Жанны Фриске их количество вполне соответствовало.
Лягушки поквакивали и смотрели на кровать красными немигающими глазами.
Чего им надо-то? Чего надо? – с тоской подумал Рыба.
И в ту же секунду в его голове раздались знакомое до боли покашливание и постукивание пальцем по микрофону.
Господин Володарский, отец родной, только тебя и не хватало!
– Выглядит полным идиотом, – сказал господин Володарский.
– Кто? – не понял Рыба.
– «Выглядит полным идиотом» – это дословный перевод. Вы! Вы выглядите полным идиотом в их глазах.
– Чьих?
– Лягушачьих. Дальше переводить или не стоит?
– Валяйте, – обреченным голосом произнес Рыба.
– Это другой мужчина, но совсем не другой шанс. Этот – еще хуже, чем все остальные.
– Чем кто?
– Чем все остальные. Переводить?
– Да.
– Неужели он больше не вернется в каком угодно обличье?
– Кто? – снова высунулся Рыба.
– Не мешайте работать! – прикрикнул Володарский и продолжил перевод:
«Он должен вернуться. Мы ждем уже столько десятилетий, поколение сменяется поколением, а мы все ждем и ждем».
«Но это не он!»
«А фраза на французском? Никто ее не говорил до этого идиота».
«Вы уверены, что это именно та фраза, которая должна быть произнесена?»
«Нет. Но по смыслу она подходит, как никакая другая».
«Это не он».
«А если все же он?»
Синхронист-переводчик Володарский ненадолго замолчал, посапывая и покашливая одновременно, а потом обратился непосредственно к Рыбе:
– Ну вот, кое-что проясняется. Вы попали, уважаемый. Эти твари ждут генерала де Голля.
– Кого? – мысленно разинул варежку Рыба.
– Генерала де Голля. Героя войны и первого президента Пятой республики. Когда-то он ночевал здесь. В этой комнате, в этой кровати. И так поразил коллективный разум предков этих тварей, что с тех пор они ждут его второго пришествия.
– А зачем?
– Откуда же мне знать – зачем?
– А они… лягухи то есть… не говорят зачем?
– Нет.
– А Генерал… Де Голль то есть… Он ведь давно умер, так?
– Да. Умер он давненько. Году эдак в семидесятом прошлого столетия.
– И зачем тогда ждать того, кто умер?
– Возможно, их интересует новая реинкарнация Генерала.
– И что они с ней будут делать?
– Послушайте, уважаемый, – господин Володарский стал выказывать первые признаки недовольства, – откуда же я могу знать зачем? Возможно, они хотят, чтобы Генерал возглавил их крестовый поход против человечества…
– Это уже точно известно?
– Это мои предположения. В порядке бреда, конечно. В порядке юмора.
Рыба стал судорожно соображать, говорилось ли что-либо о лягушачьей экспансии за вчерашним вечерним коктейлем. Вроде бы нет, но черт его знает…
– А у лягушек есть жабры?
– У некоторых земноводных есть, насколько мне известно, – немного подумав, сказал всезнайка Володарский. – Но насчет этого конкретного вида ничего определенного сказать не могу.
Вот оно! Что, если люди с жабрами – не плод воображения болгарской прорицательницы Ванги, а надвигающаяся мрачная реальность, в которой ему, Рыбе-Молоту, отведена не последняя роль? И именно он станет родоначальником вида?! Красноглазые лягухи прикинутся царевнами, вотрутся в доверие к Рыбе, и он по-простецки удовлетворит их. В положенный срок лягухи отметают икру с человеческой начинкой – и пошло-поехало!.. От столь чудовищной перспективы Рыбу прошиб холодный пот, а левая половина ягодицы намертво приклеилась к правой.
– Вот гадины! – пожаловался он синхронисту-переводчику. – А я-то, наивный, думал, что они – царевны.
– Дешевые мужские стереотипы, – резюмировал Володарский. – Они не царевны. Они – голлистки.
– Я и сам вижу, что они голые совсем. Волосатая проехидна из влажных горных лесов Новой Гвинеи намного симпатичнее…
– Святая простота! «Голлистки» означает – сторонницы генерала де Голля. Это же азбучная истина. Знания первого порядка.
– Учту. А вы вправду думаете, что я – новая реинкарнация Генерала?
– Даже в страшном сне не мог бы себе этого представить.
– Все правильно, – немедленно согласился с Володарским Рыба. – Если уж на то пошло, то я не реинкарнация де Голля, а реинкарнация Будды…
– М-дяя… Тяжелый случай, – вздохнул господин Володарский и отключил микрофон.
Оставшись в полном одиночестве и лишенный какой бы то ни было интеллектуальной поддержки, Рыба решил пойти напролом. Он соскочил с кровати Генерала (лягушки отреагировали на это кваканьем и синхронным раздуванием горла), подхватил найденный вчера ночью телефон и футболку с трениками и, крикнув напоследок что-то вроде:
Le fric met les voiles![31]
выскочил из комнаты. И плотно прикрыл за собой дверь.
Погони не последовало.
Зато Рыба сразу же окунулся в неприятные для большинства членов делегации итоги прошедшей ночи. Оказывается, панибратцевские отпрыски и не думали спать. Под покровом темноты они проникли в комнаты взрослых – и:
– срезали ножницами полбороды отцу Пафнутию;
– вымазали невесть где раздобытым птичьим пометом лицо Нинели Константиновны;
– подожгли шерстяной покров на ногах егеря Михея;
– стащили шиньон, бандаж и бируши у Мари-Анж;
– побрили ротвейлера;
– покрасили бультерьера краской «Сияющий каштан», найденной в дорожном бауле Нинели Константиновны;
– заткнули ноздри семейного доктора Дягилева тампонами «Tampax», найденными в дорожном бауле Мари-Анж, – и тот едва не задохнулся.
Кроме того, малолетние исчадия ада втащили одного из буйволов в столовую, и тот нагадил прямо на паркет.
– А тебя почему-то не тронули, рыбонька, – сказала Рыбе Нинель Константиновна. – Почему?
– Понятия не имею. – Рыба старался не смотреть на полиловевшее от разъедающего воздействия гуано лицо воспитательницы.
– Ты, наверное, дверь запер. И окна.
– Вроде бы запер, – соврал Рыба.
– Подозрительно, очень подозрительно…
– Запер. Точно!
– Они бы открыли, если бы захотели.
– Видимо, не захотели.
– Странная избирательность, ты не находишь?
Рыбе страшно не хотелось, чтобы между ним (не пострадавшим от бесчинств) и всеми остальными (пострадавшими) пробежала черная кошка. И потому он сказал примирительно: