Эмилия миновала Роламбсхувспаркен и возле Фридхемсплан дошла до того, что Биркастан – деревенская кузина, а Юргорден – богатая тетушка.
Она улыбнулась себе и стала подбирать подходящую роль Кунгсхольмену.
Может, балованное дитя? Из тех, кто все получает просто так. Родители выучились на своих ошибках и не давят на него лишней опекой. Старшие братья и сестры понемногу вносят свой вклад, и трехлетка вдруг начинает считать до ста. Кунгсхольмен вырос и стал самостоятельной частью города, хоть в нем и ощущается некоторое самодовольство: он великолепен.
Эмилия помахала охраннику, открывшему ворота; она съехала в гараж, нашла свободное место возле лифта. Запирая машину, Эмилия поняла, что забыла еще одного члена семьи, что, в общем, неудивительно. Приемный ребенок. Она сама. Роль, про которую в семьях иногда забывают и которую некоторые даже не считают полноценной.
“Хаммарбю-Шёстад?” – подумала она, поднимаясь в лифте. Он стал одним из центральных районов города недавно; некоторых он привлекает, но другие смотрят на него иначе – как на нежеланного, незваного гостя.
В отделе ее остановил один из техников.
– Как все прошло утром?
– Мне кажется, нормально. Они много плакали.
Мужчина, которого она подвезла утром до больницы Сёдера, прибыл сюда недавно, но он больше не одинок. Перед тем как попрощаться, он обнял Эмилию и сказал: как интересно поговорить с землячкой, которая почти всю свою жизнь прожила в Швеции.
Мужчину звали Джон Абиона.
Парень, у которого своя квартираБольница Сёдера, март 2013 года
От февраля в воспоминаниях у Мерси остались стул возле больничной койки, папино лицо рядом, его запах, голос и теплые руки. От марта – прямоугольник окна, за которым тихо падает снег. Протянувшийся во времени миг, застывший, как акриловый рисунок у окна, унылый, несмотря на кричащие краски, закат.
Предполагалось, что пятая операция будет самой легкой, но она оказалась самой тяжелой, и Мерси несколько недель не могла принимать посетителей. Она в основном спала или таращилась в окно, ожидая, когда снова придет папа.
Может, папа был всего лишь сном, иллюзией вроде Сансет-Бич, с красками фальшивыми, как картинка на стене.
– Как ты себя сегодня чувствуешь? – Врач что-то записал в планшете.
– Так же, как вчера.
– Температура спала, – сказал врач, продолжая царапать ручкой по бумаге. – Инфекция под контролем, тебе больше не обязательно оставаться в одиночестве. К тебе гости.
Врач оставил дверь в ее палату открытой, и Мерси увидела на стене коридора чью-то тень.
– Значит, Луве и Алиса не соврали. С тобой и правда ничего не случилось, – сказала она, увидев, кто входит в палату.
Фрейя придвинула к кровати стул и села. Дрожащими тонкими пальцами убрала волосы за ухо. Длинные черные волосы, которым так завидовала Нова.
– Прости, – сказала Фрейя.
Мерси сжала под одеялом кулак.
– “Прости” – это мало.
– Как ты себя чувствуешь? Я все собиралась прийти, но…
– Я чувствую себя так же, как вчера.
Ожоги третьей степени, которые еще не зажили, хлыстовая травма шеи, пересадка кожи на бедрах, голенях и животе. Сто пятьдесят или двести переломов разной степени тяжести. В надежде, что она когда-нибудь сможет ходить, врачи поставили ей несколько титановых пластин.
– Мы думали, ты умерла. – На последнем слове голос Мерси сорвался.
Умерла.
Умерла Нова, а не Фрейя. И за рулем сидела я, подумала Мерси.
– Лучше, чтобы все думали, что меня больше нет, – сказала Фрейя.
– В смысле – думали, что ты умерла? – Жжение в глазах.
Фрейя опустила взгляд.
– Я завязала. Пять месяцев и двадцать три дня.
– Поздравляю.
– Чтобы завязать, мне надо было исчезнуть.
Когда начинаешь ненавидеть, рождается дитя, которому имя – прощение, подумала Мерси. И ты либо убьешь это дитя, либо примешь его в объятия.
Всё есть борьба между ненавистью и прощением.
Мерси проглотила рыдания.
– Ну давай рассказывай, что было, когда ты спустилась к реке. Мы же слышали, как ты влезла в воду.
– Я пыталась, – сказала Фрейя. – Но вода была жуть какая холодная.
– Ты хотела покончить с собой, но передумала, потому что вода оказалась слишком холодной?
Фрейя пристыженно кивнула и стала рассказывать, как проплыла вниз по течению, недалеко, и вылезла из воды на другом берегу. А потом бесцельно побрела через лес.
– Я думала, что замерзну насмерть, но тут вышла на узкую дорожку. Там стояла машина, она оказалась незаперта. Я нашла покрывало, легла на заднее сиденье и заснула.
Ее разбудил старичок, удивший рыбу неподалеку.
– Я сказала, что я наркоманка, у которой не вышло покончить с собой, и что я раскаиваюсь в том, как жила. Потом мы поехали к нему домой, он дал мне одежду своей покойной жены, разрешил поспать на диване, а утром подвез меня до Упсалы. Оттуда я автостопом добралась до Кальмара, с дальнобойщиком, который дал мне три тысячи монет.
– Почему именно до Кальмара?
Фрейя пожала плечами.
– Шофер туда ехал.
В Кальмаре она села на местный автобус, сошла на конечной. Набрела на летний домик, пустовавший по случаю закончившегося сезона, взломала дверь и прожила в нем почти месяц. Потом нашла работу в забегаловке в центре города и стала встречаться с парнем, у которого имелась собственная квартира.
– А теперь чем займешься? – спросила Мерси, глядя в окно.
Снегопад кончился.
– Вернусь в Кальмар, буду работать.
– Ну… Удачи.
Веки отяжелели, и Мерси закрыла глаза.
Она не заметила, как Фрейя ушла.
В палате остался висеть запах ее духов.
И тут Мерси услышала. У себя в голове.
Ты думала, я тебя брошу?
Аргумент скользкого спускаТанто, апрель 2013 года
Стоял апрель, лживый месяц, когда весна то и дело нарушает свои обещания, и несмотря на холод, на участке расцвели желтые нарциссы. Как будто в одну ночь.
Здравствуй, мама, подумал Кевин.
Он сидел на веранде и курил. Скоро “неделя огня”, соседи потихоньку открывали сезон: сгребали листья, собирали ветки. Но жечь все это пока не особенно получалось. Все влажное, гнилое, насквозь отсыревшее после зимы.
Кевин затеял складывать на участке костер. Куча сломанных досок – осенью он чинил забор. К тому же пора заняться полом на веранде. Половицы у торца стали серо-зелеными от плесени, да и доски под коньком крыши выглядели неважно, хотя их и укрепили рубероидом. Как туда могла проникнуть влага? Может, сжечь все, да и делу конец?
Он сунул окурок в цветочный горшок и вернулся в комнату. На экране компьютера шел “Повар, вор, его жена и ее любовник” Питера Гринуэя, молодая Хелен Миррен играла жену вора. Драма близилась к грандиозному финалу, и Кевин сел на диван.
Джорджина, персонаж Хелен Миррен, вне себя от ярости и отчаяния; муж убил ее любовника. Убил весьма изощренным способом: заставил страница за страницей съесть любимую книгу. Обезумевшая от горя Джорджина как раз уговаривала повара приготовить ее возлюбленного, в буквальном смысле поджарить его, когда внизу экрана всплыло уведомление о новом письме.
Письмо от Луве Мартинсона.
Причиной, по которой писал Луве, был недавний приговор брату Кевина, вынесенный федеральным судом Хьюстона.
Приговор огласили восемь дней назад. Четыре года тюрьмы – слишком мало, Кевину эта новость отнюдь не казалась хорошей. Гораздо больше он обрадовался, когда получил назад йойо.
Он добыл и прочитал копии судебных протоколов. Потом позвонил Луве и спросил, как по его, психолога, мнению устроен его брат, как он мыслил и почему делал то, что делал. Они проговорили по телефону больше часа. Кевин объяснил, что его не так уж заботят совершенные братом преступления, те преступления, с которыми он сам ежедневно имел дело много лет подряд. Его больше интересовали вопросы “как” и “почему”, интересовала личность брата.
Здравствуйте, Кевин,
Я с большим интересом прочитал протоколы суда. Особенно допросы вашего брата, проведенные обвинением и защитой, а также заявление судебного психиатра.
Как я уже указывал во время нашего разговора, я не могу вынести клинического заключения, так как не беседовал с вашим братом лично.
Американские судебные психиатры пришли к выводу, что ваш брат не страдает никакими душевными заболеваниями, и я думаю, что их суждение верно. Однако, исходя из ваших рассказов, я склонен считать, что он проявляет нарциссические черты и его механизмы психологической защиты могут нести печать патологии.
Я убежден: ваш брат сознает, что его сексуальное влечение к несовершеннолетним ненормально. Чтобы защитить свое представление о себе, он сделал попытку приписать вашему отцу свои собственные извращенные наклонности. Это выразилось в подбрасывании ноутбука в дом отца и, конечно, в ролике, который записал ваш брат и в котором он принуждает малолетнюю девочку совершать сексуальные действия. Коротко говоря, он пытался таким экстремальным способом приписать свою вину другому.
Во время судебного процесса вашего брата спросили, раскаивается ли он в содеянном. Он ответил, что в его случае имел место эффект домино, эффект снежного кома: все началось с того, что его отец бил его, а прологом к нездоровой сексуальности послужило общение с дядей.
В риторике есть такое понятие – “аргумент скользкого спуска”, от английского “slippery slope”, и рассуждения вашего брата весьма напоминают его. Злодеяние объясняется тем, что ему предшествовал ряд других событий, и если бы не они, ничего плохого бы не случилось. Иными словами, ваш брат считает, что стал педофилом потому, что его избивал отец.
На экране Альберт отрезал кусок от поданного ему тела, украшенного овощами и фруктами. Потом Джорджина выстрелила ему в голову.
Последнюю реплику фильма Кевин произнес вслух, синхронно с Хелен Миррен, с ненавистью глядевшей на мертвого мужа.