- Вот от коньяка точно не откажусь! - Саша улыбнулся тенью своей обычной улыбки. Он сел к столу и полез в один из множества явных и скрытых карманов своего неизменного джинсового жилета. - Вот что мне сегодня… преподнесли. Я бы раньше пришел, но пока мама спать не легла, не мог это распечатать.
Он одним глотком выпил налитый Олегом коньяк и болезненно зажмурился.
Лана охнула при виде изображения мертвой собаки и надписи.
Саша открыл глаза. В них была боль и растерянность.
- Они мне целый фильм прислали, как мой Вулкан…
как он с двумя бойцовыми псами сражается и…
Бойцовые собаки… В голове Олега мелькнуло воспоминание.
- Постойте! Мы же летом писали о том, что какие-то собаки козу загрызли. Вроде в загородном доме у Царькова питомник…
- Да, Олег Дмитриевич, так оно и есть.
- Что ж, это либо оплошность, либо вызов.
- Какая оплошность? Какой вызов? - закричала Лана. - Олег, ты что, не понимаешь? Эти собаки могут нагрызть и съесть любого! И косточек не останется! О господи, спасибо тебе, что этого еще не случилось… Олег! Тошка и Тимка дети, ты представляешь, что…
- Лана! Замолчи сейчас же, успокойся! Все я понимаю.
Они долго сидели молча. Наконец Олег сказал:
- Ладно. Оставим их в покое.
Ох, и гадко стало у всех троих на душе…
Имена врагов были названы.
Желание врагов решено было исполнить.
Значит, все трое - трусы?
Олег трус, потому что велел Матросову молчать. Отменил бросок на амбразуру.
Саша трус, потому что почувствовал облегчение, получив распоряжение от главного редактора закрыть тему. (Кто теперь будет охранять твою маму?)
Лана трусиха, потому что… потому что у нее два сына.
Что тут непонятного? Все мы люди, все мы человеки…
Во дворе Саша присел у будки Вулкана, рассматривая огрызок цепи. Вулкана растерзали собаки. Олег прав: хоть и косвенно, и слабенько, но это доказывает, что его украли по приказу Царькова. Да, Вулкаша, жизнь свою ты отдал не сразу, в борьбе, это хоть как-то утешает. А я не могу так, как ты. Потому что кто тогда защитит мою маму? Я не могу, не могу подвергать ее опасности…
И жить с этим я не могу. Что же делать-то?
Саша, не чувствуя холода, все сидел на корточках, опершись локтем на крышу будки, из которой пахло псиной. Он вдруг вспомнил, как семь лет назад, тоже зимой, Вулкан появился в их доме.
Саша тогда еще был студентом. Однажды ночью он возвращался со свидания. Шел по аллее парка, остановился, чтобы закурить, и услышал слабый жалобный звук. Саша замер, прислушиваясь. Звук повторился, он шел из-под тяжелых от заледеневшего снега веток кустарника. Саша присел на корточки и стал шарить в холодной темноте. Вдруг рука его наткнулась на что-то мягкое. Он потащил это что-то, и оно запищало громче, отчаяннее… Щенок! Почти замерзший… Саша сунул его за пазуху и побежал домой.
Остаток ночи он провел, отогревая щенка и отпаивая его теплым молоком. Заснул, пристроив сыто сопящего, вполне ожившего щенка на своей подушке, прикрыв до носа одеялом. В таком положении их и увидела утром мама, тихонько вытащила псеныша, вымыла, снова напоила молоком. Когда Саша проснулся, щенок уже крутился на кухне у ног Елизаветы Кирилловны, и его звали Вулкан…
А теперь эти твари безжалостно погубили его пса. Чтобы он, Александр Матросов, испугался?!
Олег и Лана лежали в кровати, каждый на своей половинке, притворяясь друг перед другом, что спят. Это было очень трудным и абсолютно новым для них занятием. Хотелось ворочаться с боку на бок, вздыхать, Олегу вдобавок еще и курить хотелось. Но самым неприятным было то, чего им обоим не хотелось. А не хотелось им делиться друг с другом одолевавшими их мыслями. И это с ними тоже произошло впервые за пятнадцать лет.
Перед глазами Ланы словно крутили кинопленку, на которой был заснят тот страшный день, когда Олега увезли с пулей в легком. Они шли из редакции обычным путем вместе, когда это случилось: Олег вдруг словно поперхнулся словом, споткнулся, и изо рта у него хлынула кровь… А только что они смеялись, вспоминая, как забавно ползает их полугодовалый Тошка. Он мог тогда умереть… И она гордилась бы, что ее муж не изменил профессиональному долгу, что он - герой. Неужели это могло быть так? Неужели она была такой идейной идиоткой?! Ведь когда он выжил и снова начал заниматься делом Стечкина, она отнеслась к этому как к само собой разумеющемуся. И изо всех сил старалась быть такой же принципиальной, последовательной, смелой, как он.
Но в ту бесконечную минуту, когда она в дверях лифта вглядывалась, смаргивая пелену с глаз, в синее пятно у двери квартиры, когда у нее от страха одеревенело тело, а в голове было только эти слова: «Господи, спаси и сохрани», - в ту минуту глупая романтичная девочка Лана стала взрослой женщиной, матерью, для которой нет ничего дороже, чем ее сыновья. Никто, кроме них, так не дорог. Никто. Даже Олег.
Олега же с двух сторон грызли и раздирали на куски упрямство и разочарование: он не умел сдаваться, он никогда не отступал ни перед какими угрозами - и вдруг он сам сказал: «Оставим их в покое». Вот если бы он один занимался этим делом… Вот если бы не ответственность за других… В том числе - и за жену с детьми. В первую очередь за них.
Но как можно «оставить в покое» тех нелюдей, для которых даже убийство - лишь акция устрашения? Просто предупреждение - так, на всякий случай: а вдруг подействует?
Олег не выдержал - осторожненько встал и на цыпочках вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь. Так же тщательно закрывшись на кухне, он отворил форточку и с жадностью закурил. Выкурив одну за другой две сигареты и все же не накурившись, решил сделать небольшой перерыв. Прилег на Диван - и вдруг очутился в лесу. Надвигалась гроза, было темно, по верхушкам сосен пробегали мощные валы ветра. Откуда-то из-за деревьев послышался голос отца, он звал маму. Олег пошел на этот голос и увидел, что отец с корзинкой в руке то мечется тревожно по поляне, крича мамино имя, то замирает, прислушиваясь, не откликнется ли она. Отец мельком глянул на подбежавшего сына, сказал: «Мама потерялась! Не могу ее найти!» - потом вдруг сел на траву и, низко опустив голову, с тоской прошептал: «Уж сколько лет ее ищу. Убежала, обиделась, что…»
И тут Олег снова очутился в кухне на Диване. Он сел, помотал головой, приходя в себя. Увиденная картина была такой яркой! Он помнил и запах предгрозового леса, и внезапный после жары холодок, и отца, одетого так, как всегда, когда они ходили по грибы: в клетчатую «ковбойку», старый летный комбинезон и белую тряпичную кепочку…
Как он сказал? «Уж сколько лет ее ищу»? «Обиделась»?
Мамино горе вряд ли можно определить таким маленьким будничным словом - обида. Она все что-то шептала, глядя на портрет с траурной ленточкой… Все разговаривала с отцом, гладя то его фуражку, то старенький свитер. Иногда и упрекала: «Что ты наделал? Почему о нас не подумал?» Да, тогда, перед тем как самолет закрутило в смертельном падении, у отца было время нажать на кнопку катапульты. А он хотел понять, почему же эту модель после стольких доработок все срывает и срывает в штопор. И все докладывал «земле» о своих действиях и реакциях машины. Пока не стало поздно.
Значит, там они с мамой не встретились…
Когда Олег потихоньку вышел из спальни, Лана облегченно вздохнула, повертелась с боку на бок и встала с постели. Подошла к окну, слегка отодвинула тяжелую штору. Все за окном было укрыто снегом, и крупные снежинки продолжали свой танец в свете фонарей.
Лана опустила штору за спиной. Никогда в жизни ей не хотелось полного уединения, а уж Олег ей вообще не мешал. Сейчас же хотелось быть совсем одной - и думать, думать… Странно: Ее профессиональная обязанность: собирать факты, анализировать их, сортировать и комбинировать - разве это не означает «уметь думать»? Почему же ей кажется, что она делает это сейчас впервые в жизни?
Счастье - эмоциональная категория… Тсс! Не спугни птичку! Голубую, певчую - летает себе, сверкает, поет… Заворожила, загипнотизировала. Ее одну? Ее и Олега? Ее, Олега и детей?
Дети. Ее мальчишки. Зачаты в блаженстве. Родились легко. Росли без проблем: рук-ног не ломали, старшим не дерзили, друг в друге души не чают.
Муж. Ее любит, детей обожает, не пьяница, не дебошир.
Дом. Дом есть, и в доме есть - им хватает.
Она. Жена верная. Мать заботливая. Хозяйка… нормальная хозяйка. В доме чисто, еду всегда готовит вовремя.
И работа у них любимая.
Все есть для счастья. Все - счастье.
Зачем думать о том, что хорошо?
Почему же она сегодня - впервые! - обо всем этом думает? И почему так хочется уединиться?
Лана прислушалась: тишина. Олег не идет. Или ему тоже захотелось уединения? Хорошо это или плохо?
С одной стороны - желание взаимное, значит - хорошо.
С другой стороны - взаимное желание каждого побыть друг без друга. Наверное, плохо? Или нормально?
Скорее всего, нормально, - постаралась успокоить се-бя Лана. Ненормально, что до сих пор у нее такого желания не возникало. А у Олега?
Он часто бывал в командировках. И ничего - переживал разлуки без ущерба для своей психики.
А она? И она - без ущерба. Работалось ей в его отсутствие не хуже, чем в присутствии. Дома были заботы-хлопоты.
Фу! До чего она додумается, в конце концов? Что воля, что неволя - все равно?
Неволя? Никогда, ни в чем Олег ее не неволил. Да что ЙТО с ней?!
Неужели она боится, что Олег и Саша все равно будут?… Но Олег же ясно сказал, чтобы Саша бросил эту тему.
…Ну да, сказать-то он сказал. Но она давно и очень хорошо знает Олега.
Утро все-таки настало и собрало всю семью за столом в просторной кухне. Мужчины уже принялись за традиционную овсяную кашу, но ели хмуро, неохотно. Лана, готовя оладьи к чаю, поглядывала на семейство озабоченно. Ладно - Тимка, у него с овсянкой сложились непростые отношения. В младенчестве ел ее за обе щеки, а когда подрос и попробовал более вкусные вещи - шоколад, мороженое, - начал капризничать. Да еще Платон невзначай против каши сыграл. Как-то ставит перед ним мисочку и говорит голосом дворецкого Берримора из «Собаки Баскервилей»: