С нежностью тронул прекрасные розы, левкои,
Те превратились в блестящий металл в тот же миг.
164
Золотом стали черешни, оливы, гранаты,
Даже стоявший на площади старый платан,
Царь, потерявший рассудок, кричал: «Мы богаты!
Мне по заслугам Дионисом дар этот дан!»
Распорядился Мидас, от восторга усталый:
«Слуги, скорее заполните снедью столы! —
В честь волшебства я устрою всем пир небывалый —
Юный сын Зевса достоин моей похвалы!»
165
Вскоре запахло повсюду смолою сосновой —
На площадях разжигала прислуга костры,
Вновь Гордион становился столицей торговой —
В город везли и посуду, и снедь, и ковры.
Съехались гости к полудню и встретились в зале,
Там удивлялись сверканью дворцовых колонн —
Вся колоннада была в драгоценном металле,
Ярко блестели столы и властителя трон.
166
Гордый правитель приветствовал всех приглашённых,
Длинной тирадой воспет был весёлый Зевсид,
Царь рассказал о делах, им с утра совершённых,
Как превратить можно в золото даже графит.
Килик поднял он, чтоб выпить за славного бога,
(Был по края тот наполнен напитком густым),
Но не успел он отпить мёда даже немного —
Медный сосуд стал в волшебных руках золотым.
167
Съесть попытался властитель лиловую сливу,
Но и она на зубах превратилась в металл,
Гости и дочь поразились нелепому диву,
Не понимая, что это – ужасный финал.
Выразил царь громогласно своё возмущенье:
«Я не держал с прошлой ночи ни крохи во рту!
Мне от Диониса дар этот дан в возмещенье —
Я же к Силену тогда проявил доброту!
168
Но на голодную смерть обречён виноделом,
Алчность и зависть погубят нещадно меня,
И расплачусь я измученным голодом телом,
В счастье своём не прожив даже краткого дня…»
Слёзы упали с ресниц на мужские ланиты,
Голос утих, как в глубоком ущелье ручей,
Стан властелина согнулся, как ветви ракиты,
Тишь во дворце воцарилась без всяких речей.
169
Дочка Мидаса к нему подошла, утешая:
«Не огорчайся так сильно, любимый отец!»
«Что я наделал, привычную жизнь разрушая?
Я превратил всё гнездо родовое в ларец!
Здесь понесу я за алчность свою наказанье,
Дар мой чудесный оставит тебя сиротой,
Чувствую я, как мутнеет и гаснет сознанье,
И не спастись от напасти такой золотой…»
170
«Ты не оставишь одну дочь свою, повелитель!
И не прощайся со мной – ты не хвор и не стар!
Может быть, прежнею станет родная обитель,
Если вернёшь виноделу полученный дар?»
«Ты понимаешь, малышка, отец в страшном горе:
Нет ни цветов, ни черешен, ни яблонь, ни туй,
Я оказался с природой по глупости в ссоре…» —
Плача, тиран ей оставил на лбу поцелуй…
Искупление
171
Статуей стала малышка в мгновение ока,
Руки царя ощутили холодный металл,
В ужас пришёл он, твердя: «Вот возмездие рока!»
Был непомерным отцовского горя накал!
Гости спешили покинуть обитель Гордида —
Пир у царя оказался несчастьем чреват!
Слуги тихонько шептались: «Такая планида!
Только в несчастье ужасном отец виноват!»
172
Слышали люди на площади царские речи:
«Милая дочь, ты погублена страшной мечтой,
Мне не дано трогать нежные хрупкие плечи,
Стала холодная ты, как кувшин золотой!»
Вспоминать правитель последние фразы малышки,
Память изъяла хороший совет из глубин,
Он перед взором явился подобием вспышки:
«Дара чудесного добрый Зевсид – господин!
173
Надо Дионису дар возвратить непременно!
Только б застать винодела на том берегу,
Где я оставил вчера педагога Силена!
Пусть этот дар передаст олимпиец врагу!»
Дочку свою поручил он надёжной девице,
Выскочил быстро на площадь, как буйный Борей,
Бег устремил повелитель к своей колеснице,
Крикнул вознице Мидас: «Едем к морю скорей!»
174
С места рванула к воротам повозка тирана,
Ловко запрыгнул властитель в неё на ходу,
Молниеносно раскрыла ворота охрана,
Но непредвиденный случай нарушил езду.
Царь при посадке коснулся повозки руками,
Потяжелела она, превратившись в металл,
Встала четвёрка коней, как в ночи пред волками,
И охладился мгновенно их резвый запал.
175
Быстро возница распряг для тирана гнедого,
Ловко безумный правитель вскочил на коня,
В золото царь превратил жеребца молодого
И прошептал от досады: «И здесь западня!»
И побежал властелин, как он бегал когда-то,
Вспомнились взрослому юности светлой года,
Там не имел он дворца дорогого и злата,
Предпочитая пешком посещать города.
176
Был для него мир прекрасен с дождями и снегом,
Видел тогда он в природе немало красот,
Не огорчался холодным, голодным ночлегом,
И не стремился достигнуть отцовских высот.
С детства дорога была властелину знакома —
Он проходил многократно с друзьями по ней:
Ночью они, веселясь, шли от брега до дома,
Не утруждая собою отцовских коней…
177
Солнце сверкнуло последним лучом на закате,
Ночь начинала правленье с глубоких лощин,
Думал Мидас о беде и даренья возврате,
Мысли такие ему прибавляли морщин.
В сумерках сел он на камень, страдая от боли,
В слиток златой превратилась большая плита,
Снял он сандалии, чтобы взглянуть на мозоли,
Тотчас и обувь блеснула, как прежде мечта.
178
В сторону бросил сандалии он от досады,
Звякнули громко они средь горячих камней,
И побежал по дороге без прежней бравады,
Превозмогая страданья от сбитых ступней.
След окровавленный вился за жалким тираном,
Но не жалел повелитель израненных ног,
Только б желанье его не затмилось обманом,
И не покинул бы место знакомое бог!
179
Царь ослабел, задыхаясь от долгого бега,
Пот заливал и глаза, и лицо, и виски,
Силы теряя, добрался несчастный до брега,
Сердце его было словно зажато в тиски!
К радости, слух напрягавший фригийский правитель
Ясно услышал свирели, авлос и тимпан,
Как распевали менады и пьяный учитель,
Но устыдился, что не был Дионисом зван.
180
Смелость нежданно вселилась в сознанье Гордида,
И не осталось от страха и тени следа.
Сброшена им на кусты дорогая хламида,
Бросился он к виноделу, горя от стыда…
«Бог Олимпийский, возьми свой подарок обратно,
Я от него стал несчастней любого раба!
Разбогател я за день многотысячекратно,
Но наказала меня за богатство судьба!»
181
«Не торопись, царь, а выпей воды родниковой —
В тысячу стадий дорога была нелегка!»
Взял царь глубокую чашу из кости слоновой,
В золото этот сосуд превратила рука.
«Что ж ты не пьёшь эту влагу?» – Спросил бог Гордида.
«Я не могу – стала золотом чаша с водой!»
«Разве, Мидас, не об этом просил ты Зевсида?»
«Алчность и глупость мои стали страшной бедой!»
182
«Может, ты мяса желаешь?» – спросил олимпиец.
«Да, я хочу! Только в горле застрянет кусок!»
«Дочь не просил покормить властелина, фригиец?»
«Статуей стала малышка, утих голосок…»
Слёзы сдержать не сумел властелин Гордиона:
«Добрый Зевсид, я готов отказаться от рук!
Нет для меня в горькой жизни страшнее урона,
Чем золотой, но убийственный замкнутый круг!»
183
«Помнится мне, ты, Мидас, говорил по-другому:
«Счастье имеет сияющий цвет золотой!»
Златом несчастье принёс существу дорогому —
Так ты наказан за жадность нелепой мечтой!»
«Да, говорил я, Дионис, недавно такое…
Золота блеск ослепил ненадолго меня,
Этот металл не прекраснее роз и левкоев,
И не теплее ничуть, чем в костре головня.
184
Я не вернусь в Гордион, не избавясь от дара…
Злато без меры – всегда самый страшный злодей!
Эта награда твоя – жесточайшая кара,
Я не хочу подвергать ей невинных людей…»
Только тогда улыбнулся Зевсид темнокудрый:
«Рано тебе, властелин, на язык класть обол!
Если ты стал относительно золота мудрый,
То отправляйся к реке под названьем Пактол!
185
Дар мой губительный смоешь ты в этой стремнине —
Нет в Ойкумене подобных живительных рек!
Воду Пактола неси до столицы в кувшине
И окропи всё, что златом сгубил, человек!»
Перед Дионисом пал властелин на колена:
«Благодарю за спасенье моё, винодел!»
Взял царь огромный кувшин из десницы Силена
И поспешил окрылённым в далёкий удел.
186
Позолотевший сосуд царь пристроил на спину
И побежал, не заметив израненных стоп,
Сильно хотел он увидеть Пактола стремнину,
Взгляд к ней направив, как к Гелию – гелиотроп.
Пусть этот путь был трудней и длиннее, чем к богу —
Образ малышки придал повелителю сил,
Вспомнил Зевсида слова: «Не спеши к эпилогу!»,
В каждом холме ожидая увидеть Сипил.
187
Ночь опустилась с небес, как туман на болото,
Царь для пути заприметил свет яркой звезды,
Очи тирана уже не страдали от пота —
В теле царя для него не хватало воды.
Утром узрил он вдали вожделенную гору
И продолжал, спотыкаясь, замедленный бег,
Солнце взошло, и представился мутному взору
Густо поросший осотом таинственный брег.
188
Быстро сошёл он к реке по заросшему склону,
Бросился к чистой воде, как голодный баклан,
В воду войдя, начал пить он подобно муфлону,
Кровь потекла по реке из открывшихся ран.
Выпал из рук ослабевших сосуд прямо в воду