ны, тоже наблюдали положительный эффект. Иначе и быть не могло, ведь они верили в чудодейственное действие этой сыворотки. Только в наше время стало ясно, что качественное клиническое исследование должно быть двойным слепым. Пациент не должен знать, что именно он получает – исследуемый препарат или же неактивный заменитель, и врач, который работает с пациентом, не должен этого знать. Тогда исследование будет объективным, потому что ни участники, ни исследователи не смогут выдавать желаемое за действительное.
Сейчас жизнь пытаются продлить иначе – здоровым образом жизни и ранней диагностикой болезней. Но средняя продолжительность жизни пока еще не дошла до 100 лет. Да что там до 100! Порог в 85 лет пока еще не преодолен, хотя некоторые страны подошли к нему очень близко.
Спросите меня, чего я как врач хочу больше всего, и я вам отвечу: «Чтобы люди жили долго и умирали только от старости». Увы, это пока что неосуществимая мечта.
Смерть всегда угнетает. Вот сколько бы ты ни работал, она все равно будет угнетать. И впрямую, и на бессознательном уровне. Когда вскрываешь тело человека, умершего от тяжелой болезни, то сочувствуешь ему, жалеешь его и его близких, и волей-неволей неосознанно «примеряешь» его ситуацию на себя. Мысль «со мной или с кем-то из моих близких тоже может произойти нечто подобное» всегда вибрирует где-то там, на заднем плане. Во время предварительного изучения истории болезни мы «реконструируем» заключительный период жизни пациента, то есть фактически знакомимся с ним. Не знаю, как у других, а у меня это знакомство носит глубоко личностный характер. Возможно виной всему мое хорошее воображение. Я представляю не лечебно-диагностический процесс, а самого человека. Вот тогда-то он почувствовал первые симптомы заболевания, которое в итоге его убило. Обратился к врачу, надеялся, что лечение быстро поможет… И так далее. Когда я иду в секционный зал, то я иду не к «абстрактному» мертвому телу, которое я должен исследовать, а иду к знакомому мне человеку для того, чтобы внести окончательную ясность в вопрос о причине его смерти. И отношусь я к каждому из моих пациентов именно как к пациентам, как к людям, почему и называю их «пациентами», а не «покойниками» или «телами». Иногда даже мысленно разговариваю с ними во время вскрытия. Не спешите, пожалуйста, навешивать на меня психиатрические ярлыки (у нас же сейчас каждый второй – диванный психоаналитик). Просто у меня такой личный способ мышления. Когда я захожу в тупик, когда не могу определиться с причиной смерти, я обращаюсь к пациенту. «Так, Иван Иванович, что вы скажете про ваше сердце?.. Не оно ли вас подвело?.. Нет, не оно. Причину надо искать где-то в другом месте…». Если вам смешно, то смейтесь на здоровье, а мне это помогает сосредоточиться.
Хороший патологоанатом (а мне хочется верить, что я такой) отличается от плохого тем, что думает во время вскрытия о том, что ведет осмысленный поиск, а не просто производит тотальную ревизию внутренних органов. В секционный зал нужно приходить с определенной концепцией, с каким-то планом поиска. Нужно представлять, что ты хочешь найти, иначе есть риск того, что ты это пропустишь. Причины смерти бывают разными. Конечно же, прободную язву – сквозной дефект в стенке желудка или двенадцатиперстной кишки, через который содержимое пищеварительного тракта изливается в брюшную полость, пропустить невозможно. Но далеко не всегда поиск бывает настолько легким.
Меня несколько раз спрашивали о том, разрешается ли патологоанатомам вскрывать тела своих родственников или знакомых. В первый раз такой вопрос очень сильно меня удивил. Обычно люди, желающие узнать побольше о нашей работе, спрашивают о чем-то другом, начиная с того, обедаем ли мы прямо в секционных залах, и заканчивая стоимостью одного вскрытия. Представьте – очень часто интересуются, сколько я получаю за вскрытие. Люди думают, что у нас сдельная работа. В какой-то мере это так, потому что для получения зарплаты нужно выработать определенную нагрузку, но прямой сдельщины у нас нет. Я уже писал об этом.
Что же касается близких и просто знакомых людей, то согласно давней традиции, которая стала правилом, «своих» мы не вскрываем. Даже если в районе или городе нет другого патологоанатома, то для вскрытия тела родственника откуда-нибудь командируют коллегу. Комментировать это, мне кажется, незачем. Исследование тела близкого человека – это огромная психическая травма. Не могу представить, чтобы я оказался бы способным на такое. К слову замечу, что хирурги стараются не оперировать своих родственников не столько из-за нежелания испытывать чувство вины в том случае, если что-то пойдет не так, сколько из-за травмирующего действия самого факта оперативного вмешательства в тело близкого человека. А любой дискомфорт повышает вероятность ошибок.
Некоторые прямолинейные люди спрашивают, что называется, в лоб: «А сами вы хотите, чтобы ваше тело вскрывали?» Я отвечаю, что решение по этому вопросу придется принимать кому-то другому, но лично я ничего против не имею. А почему я должен иметь что-то против уважительного исследования собственного тела, выполненного моим коллегой-патологоанатомом? Между прочим, врачи редко пытаются забирать тела своих родственников без вскрытия. Врачам хочется полной ясности. Им хочется точно знать причину смерти и быть уверенными в том, что они сделали все правильно (врач может сам не лечить родственника, но курировать этот процесс он будет в любом случае). А еще врачи понимают, что каждое вскрытие – это вклад в копилку научных исследований, пусть и маленький, но все же вклад. Можно сказать и иначе. Вскрытие – это наиболее эффективный способ контроля качества лечебно-диагностической работы.
В завершение этой довольно сумбурной главы (простите, я не Тургенев и не Достоевский) хочу осветить один важный нюанс, касающийся запрета на вскрытие собственного тела, который содержится в завещании некоторых людей. Такой запрет или отказ, это уж кто в какой форме его выразит, может быть принят во внимание, а может и нет. В этом вопросе все зависит не от воли умершего, а от обстоятельств его смерти. Если человек, запретивший вскрывать свое тело, умрет от инфекционной болезни, его тело будет вскрыто, невзирая на запрет. И в прочих случаях, когда вскрытие обязательно, оно тоже будет произведено. Так что не стоит сильно уповать на запреты-отказы в завещаниях и требовать на этом основании невозможного от врачей.
Цена дружбы
Моя работа или, если хотите, моя специальность, послужила причиной ссоры с моим лучшим другом, с которым мы познакомились в день сдачи первого вступительного экзамена в нашу альма-матер (помню, что это была химия).
Мой первый, главный и самый строгий редактор, прочитав черновой вариант моей рукописи, сказала, что причиной ссоры послужила не работа, а моя принципиальность и беспринципность моего друга. И настояла на том, чтобы я внес ее замечание в «протокол» – в свои записки.
Итак, о дружбе. Мы оба поступили и оказались в одной группе. Подружились почти сразу, уж очень много было у нас общего, начиная с музыкальных вкусов и заканчивая тем, что оба болели за «Спартак». Кстати, в последнее время я как-то от футбола отошел, азарт пропал, наверное, это возрастное. Виталий (буду называть его так, хотя на самом деле его зовут иначе) чуть ли не с детского сада мечтал быть хирургом и никем больше. Другие профессии его не привлекали. После получения диплома мы поступили в разные ординатуры, но связь поддерживали, а после вышло так, что мы оказались в одной больнице. Никто никого сюда за руку не приводил, совершенно случайно так вышло.
Четыре года мы работали в одной больнице и продолжали дружить. Возможно, что дружили бы и по сей день, если бы не произошел один случай.
Наш заведующий был в отпуске, заменявший его врач ушел на собрание заведующих в административный корпус, так что из врачей в нашем отделении был только я. Вдруг в ординаторскую врывается сильно взволнованная женщина и начинает что-то бессвязно кричать. Я не могу понять, что ей надо, она волнуется еще сильнее, дело заканчивается рыданиями и только минут через двадцать, когда она выплакалась и выпила воды, я начал понимать, в чем дело. Ее отца оперировали в нашей больнице по поводу кишечной непроходимости – опухоль закрыла просвет кишки. Операция вроде бы прошла удачно, но на следующий день пациент умер. Дочь хотела забрать тело отца без вскрытия и переживала, что ей могут этого не разрешить. Я объяснил, что разрешить забрать тело без вскрытия может только главный врач. Но к нему прямо сейчас идти не нужно, потому что у него идет совещание, которое закончится через полчаса. Посидите пока на диванчике в коридоре. В коридоре она сидеть не захотела. Все-таки же это морг, неуютно как-то, даже страшно. Я разрешил ей подождать в нашей ординаторской. В моей компании она чувствовала себя увереннее.
Сам собой у нас зашел разговор об операции, которую делали ее отцу. Ну а о чем еще мы могли разговаривать? Не о погоде же. Она рассказала мне про обстоятельства отцовской болезни, про то, какие надежды они связывали с операцией, но вот же – не повезло… Я почувствовал, что у нее есть определенные сомнения по поводу операции. Впрямую она об этом не говорила, но намеками, вскользь выражала недоверие к врачам. Странно как-то получалось – с одной стороны, она сомневается, правильно ли все сделали хирурги (а когда человек умирает на следующий после операции день, такие сомнения правомерны), а с другой – хочет забрать тело без вскрытия. Бывает, правда, когда люди хотят избежать вскрытия по религиозным мотивам, но моя собеседница не производила впечатления набожной. Дело было летом, я видел, что на шее у нее нет крестика, но зато на плече имелась готическая татуировка – что-то такое инфернальное со змеей. Да и одета она была во все такое – очень короткое и сильно обтягивающее.
Я задал прямой вопрос: «а почему вы хотите избежать вскрытия, если сомневаетесь в правильности действий хирургов?» Наоборот, в таких случаях обязательно надо делать вскрытие, чтобы не оставалось никаких вопросов. Очень важно, чтобы вопросов не оставалось. Я знаю случаи, когда люди забирали тело своего умершего родственника без вскрытия, хоронили его, а затем вдруг начинали писать жалобы на врачей, причем такие жалобы, что приходилось эксгумировать тело для исследования. Зачем так все усложнять? Лучше уж выяснить все сразу.