Однако за каждым пришедшим родственником не углядишь. И охранника, который бы досматривал сумки у входа в отделение, нет. Его и быть не может, потому что, как справедливо замечают родственники, это больница, а не тюрьма. Разумеется, персонал бдит. Если медсестра увидит в руках у посетителя пакет с продуктами, то непременно попросит показать содержимое. Но ведь немного какой-нибудь «вкусняшечки» можно незаметно пронести в сумке или рюкзаке и столь же незаметно угостить пациента. Скажу, предвосхищая ваш вопрос, что видеокамер в палатах нет. Они там не нужны, да и вообще зачем вторгаться в чужую приватность? Кнопки вызова персонала в палатах должны быть, а камерам там делать нечего.
После того как вскрытие было закончено, наш начмед позвонил вдове умершего и пригласил ее для беседы. Он в любом случае должен был с ней встретиться, чтобы проинформировать о результатах вскрытия. У нас в больнице такое правило – со «скандалистами» общается начмед или кто-то еще из верховной администрации, а не заведующие отделениями. Так лучше. Во-первых, с заведующими отделениями у недовольных конструктивного разговора не получается, все сводится к предъявлению претензий в очередной раз. Во-вторых, чем выше рангом начальник, тем спокойнее ведет себя скандалист, это закон. Но на этот раз начмед пригласил присутствовать на встрече заведующего хирургическим отделением и меня. В качестве свидетелей.
– Вашему покойному супругу и вам врачи разъясняли правила питания? – первым делом спросил начмед.
– Да, разъясняли, – подтвердила она. – И ему, и мне как проведывающей. Бумажку даже дали, в которой все было написано.
Начмед рассказал ей о том, что при вскрытии в брюшной полости и желудке были обнаружены пельмени, и спросил, может ли она это объяснить. Женщина разрыдалась, а когда успокоилась, то рассказала, что ее муж очень любил пельмени домашнего приготовления. Как только его перевели в отделение (то есть как только выдали мобильный телефон), он сразу же позвонил жене и попросил принести ему «немного пельмешек». Да, она помнила, что после операции нужно придерживаться строгой диеты, но подумала, что от домашних пельменей из свежего мяса вреда не будет. Это же не какая-нибудь «магазинная химия». И вообще она так любила своего мужа, что ни в чем не могла ему отказать.
Возможно, в вашем воображении нарисовался образ недалекой, малообразованной, а то и умственно отсталой женщины, которая не понимает, да и не способна понять опасности столь серьезного нарушения послеоперационной диеты. Я вас разочарую – вдова руководила отделом персонала в крупной торговой компании, так что с интеллектом и образованием у нее все было в порядке. А ее покойный муж работал в той же компании старшим менеджером по закупкам. И окончил он не какой-то Глухоманский мостостроительный институт, а Бауманку, в которую умственно отсталый человек поступить никогда не сможет, а уж учиться там – и подавно.
Я ожидал, что вдова извинится перед врачами, которых она незаслуженно обвинила в халатном отношении к делу. Хирурги и начмед думали точно так же. Однако мы ошиблись. Никаких извинений не последовало. Вместо извинений вдова написала жалобу в Департамент здравоохранения. Так, мол, и так, уважаемые начальники, хирурги плохо сделали операцию моему покойному мужу, плохо наложили швы, поэтому те и разошлись, стоило мужу съесть несколько пельменей.
Заведующий хирургическим отделением и лечащий врач (то есть тот, кто наблюдал любителя пельменей после перевода из реанимации) получили выговоры. За то, что не провели с пациентом должной разъяснительной работы. В таких случаях у чиновников департамента на все оправдания один ответ – если бы вы хорошо объяснили насчет последствий, пациент ничего нарушать бы не стал. А заведующему еще и досталось за низкую трудовую дисциплину в отделении – персонал не заметил, как посетительница кормила пациента запретной едой, и не воспрепятствовал этому.
Вообще-то грустно все это. Человек стал жертвой своей любви к пельменям. Или жертвой любви его жены, которая не смогла отказать мужу в «такой малости». А ведь мог бы жить да жить, операция же была сделана хорошо и, что самое главное, вовремя.
Два часа после смерти
А теперь настало время поговорить о самом главном…
Я вас заинтриговал? Если да, то это просто замечательно. Значит, по мере продвижения вперед мое мастерство рассказчика совершенствуется. И это не может не радовать.
Насчет «самого главного» я немного преувеличил. Правильнее было бы сказать, что настало время поговорить о самом распространенном заблуждении, касающемся нашей работе, о самой распространенной байке – байке об оживших мертвецах.
Скажу вам прямо, положа руку на свой диплом и все полученные мною сертификаты, что если бы за каждую услышанную или прочитанную историю об ожившем покойнике мне бы давали по 10 рублей, то я давно уже стал бы миллионером. Вот куда не взгляни, везде это: «Однажды ночью сторож услышал шум, доносившийся из мертвецкой. Вошел он туда и увидел, что один из мертвецов стоит у окна и смотрит на луну…». Или не на луну… Или не смотрит, а колотит кулаками в дверь, требуя выпустить его на волю… Вариантов много, а суть одна – некоторые покойники оживают. Вернее, некоторых людей доставляют в морг по ошибке, думают, что они умерли, а они на самом деле живые.
У меня к вам вопрос – можете ли вы при помощи зрения отличить молотый черный перец от поваренной соли? Не спутаете ли ненароком эти сыпучие субстанции?
Вряд ли. Спутать соль можно с сахарным песком, да и то при большом желании. А уж с молотым перцем, хоть черным, хоть красным – никогда. Это же совершенно разные вещи.
Вот точно так же любой сотрудник патологоанатомического отделения или судебно-медицинского морга никогда не спутает мертвого человека с живым. И не надо вспоминать сейчас про летаргический сон, индийских йогов и Николая Васильевича Гоголя, который боялся быть погребенным заживо и потому написал в своем завещании следующее: «Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться». Насчет «сердце и пульс переставали биться» классик немного преувеличил. У впечатлительных людей так бывает – кажется, что сердце остановилось, а жизнь тем не менее продолжается. Этот парадокс ждет своего исследователя, который в случае успеха смело может рассчитывать на Нобелевскую премию и прочие почетные лавры.
Мертвое тело очень сильно отличается от живого человека. Развивать эту тему я не буду, просто прошу мне поверить. Живые люди дышат, пусть даже и неглубоко, по их кровеносным сосудам циркулирует кровь, сердце сокращается, сохраняются некоторые рефлексы, например – реакция зрачков на свет. При ярком освещении зрачки сужаются, а в темноте – расширяются.
Если есть хоть капля сомнения в том, жив человек или мертв, то точный ответ на этот вопрос дадут зрачки. Фонарик не понадобится, светить им в глаза, проверяя реакцию зрачков на свет, не придется. Все гораздо проще и нагляднее. Для того чтобы удостовериться в смерти, глазное яблоко предполагаемого покойника сжимают большим и указательным пальцами. Сжимают аккуратно, без чрезмерного энтузиазма. У живого человека зрачок всегда остается круглым, а у мертвеца он при сжатии принимает щелевидную форму и становится похожим на глаз кошки. Потому этот симптом называется симптомом «кошачьего глаза». Сбоев такая проверка не дает и исключений не знает. Если при сжатии зрачок из круглого становится щелевидным, то перед тобой мертвое тело. Окончательно и бесповоротно. Симптом «кошачьего зрачка» также называется симптомом, или признаком, Белоглазова, в честь русского врача Михаила Михайловича Белоглазова, который впервые его описал.
Глаза недаром называют «зеркалом души». Когда человек умирает, то есть когда душа покидает тело, роговица высыхает и становится мутной. Это происходи из-за того, что слезные железы перестают вырабатывать секрет, увлажняющий роговицу. Если есть сомнения – посмотрите в глаза, и сомнения отпадут.
В больницах с незапамятных времен (возможно, что и с гоголевских) существует правило, согласно которому трупы доставляются из отделений в морг спустя два часа после смерти. Правило это «перестраховочное», оно придумано для того, чтобы в морг не отвозили бы живых.
Если человек умер в машине скорой помощи (такие трупы доставляются в судебно-медицинский морг), то, разумеется, его не станут «выдерживать» в салоне два часа, а сдадут сразу же после того, как была констатирована смерть. Но в стационарах правило «двух часов» соблюдается. А даже если и не соблюдать, то ничего «сверхъестественного» не произойдет, потому что санитары, принимающие покойников, всегда смотрят на то, что им привезли.
Но в смысле построения сюжета очнувшийся в морге «живой труп» выглядит весьма перспективным. Чего тут только не придумаешь! А как сильно действует на зрителя сцена, в которой патологоанатом делает разрез на теле, а оттуда фонтаном начинает бить кровь!
Наслаждайтесь искусством, но не забывайте, что в реальной жизни так не бывает. Живому человеку так же трудно попасть в морг (я имею в виду – в качестве трупа), как и трупу выйти из морга «на своих двоих».
Еще кое-что о компромиссах
История, которую я вам сейчас расскажу, произошла не со мной, а с моим коллегой, который работал патологоанатомом в небольшом городе Московской области. В большом городе в крупной больнице эта история произойти и не могла. Есть дела, которые можно устраивать (или пытаться устроить) только там, где все свои.
Мы с коллегой (я буду называть его так) познакомились на курсах повышения квалификации, которые врачи всех специальностей должны проходить раз в пять лет. Скажу вам честно, что лично мне эти курсы ничего полезного не дают, кроме документа, подтверждающего мое право работать патологоанатомом. Я постоянно слежу за всеми научными новостями, поэтому то, что рассказывают на курсах, мне известно. И не я один такой, нас подавляющее большинство. Профессия врача требует быть в курсе нового постоянно, а не обновлять свои знания раз в пять лет. Но таков порядок, и против него не попрешь. Для меня курсы – это возможность отвлечься от повседневной рутины, отдохнуть, пообщаться с коллегами. В сравнении с нашей работой курсы можно считать отдыхом. К тому же у меня такое свойство – от учебы я никогда не устаю. Если я рассматриваю препараты для дачи заключения, то в определенный момент начинаю чувствовать усталость. Если же я делаю то же самое в познавательных целях, то могу просидеть за этим делом хоть всю ночь напролет. Разница в отношении. Когда нужно дать заключение, я предельно напряжен, пересматриваю одно и то же как минимум дважды, прежде чем сделать вывод. После того как все выводы сделаны и черновой вариант заключения готов, я снова исследую препарат. Исследую крайне придирчиво, ищу малейшую возможность для того, чтобы опровергнуть первоначальные выводы. И только в том случае, если придраться не к чему, черновой вариант заключения становится «беловиком». Если же найду, к чему придраться, то начинаю все заново. Знания же пополняются гораздо проще и без какого-либо внутреннего напряжения. О, какой интересный случай переходно-клеточной карциномы почек… Ну-ка, посмотрим, что тут такого необычного?