Никодим следил за коровой Абрамыча Таней куда пристальнее, чем за своей женой. (Не будем углубляться в жену Никодима, а то недалеко и от…).
Абрамыч, большой инженер, не стал терять время на эту отвратительную склоку. Поэтому пассажиры первых утренних электричек могли видеть странную картину, проносясь мимо поселка Мамонтовка этак в 5 часов утра. На откосах железнодорожной насыпи корова Таня хрумкала траву с большим удовольствием. А на пеньке сидел здоровенный мужик в зеленом армейском плаще с капюшоном и что-то все писал в записную книжечку. (Дорого бы дали разведки кое-каких стран за эти записи). Но глаз с коровы не спускал. Знал, видно, что предколхоза Никодим где-то из-за кустов наблюдает, не произойдет ли потрава! Вот уже тогда!!!
Но Таня была корова дисциплинированная и ела травку в таких неудобьях, что даже Абрамыч за ней с трудом поспевал.
И, тем не менее, Никодим, сука, каждый месяц выписывал квитанцию правления колхоза на оплату съеденной Таней травы.
Абрамычу было некогда. Он не отвечал, но и денег не платил. Писал — подавайте жалобу в Лигу Наций.
Кстати, Анатолий Авраамович Перлатов был совершенно беспартийный. И не знал, что первый орден «Трудового Красного Знамени» получил после яростной битвы Президента СССР дедушки Калинина («за») и Горкома Москвы («против»).
Но смех смехом, а неудобства были великие. Корову кормить — нужно. Обихаживать ее — само собой. Готовить сено на зиму — обязательно. И отбиваться от суки Никодима. Иначе Абрамыч его и не называл. Когда же Никодим жаловался участковому на этого ученого, что обзывается, то последний ему отвечал:
— Да ты и есть сука. Ну чего привязался к человеку, который работает на страну.
— А я чё, не на страну, что ли, работаю, — вопил Никодим.
— Ты — нет. Ты воруешь, правда, по-маленькой, и вот серьезным людям жизнь портишь. Будешь вякать, я на тебя управу найду.
Так вот переругивались два представителя советской власти. А пока они тратили время на корову Таню, Анатолия Авраамовича вызвали в Кремль. Это всегда сопровождалось церемониалом.
Звонил Поскребышев[30]. Когда, мол, удобно? Назначался час и авто «ЗиС» подъезжал незамедлительно.
В этот раз видно было, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) был раздражен. Ходил по ковру, слушал доклад Перлатова, задавал вопросы. Нарком обороны Климент Ворошилов что-то писал в блокноте.
(Приоткроем тайну. Анатолий Авраамович успешно разрабатывал ракеты и пусковые к ним установки, а также истребительное противотанковое вооружение. И делал все один, что особо нравилось И. Сталину. На политбюро часто приводил пример замены целого госинститута одним, но очень головастым человеком).
Абрамыч докладывал результаты испытаний последней модификации ракеты. 6 ракет залповым огнем выводят из строя несколько дивизий.
— И что, можно все видеть? — раздраженно спросил Сталин.
— Да, конечно, товарищ Сталин. Только вчера были стрельбы.
— Хорошо, — и неожиданно предложил прямо сейчас на полигон поехать.
Было видно, как помертвел нарком Ворошилов. Он не был на полигоне, но знал за армией грешок — врать с три короба.
Сталин сидел на приставном сидении бронированного «паккарда» и продолжал раздражаться. Ему не нравилось, что инженер потеет.
— Потеет, значит волнуется, — думал вождь партии и всей страны. — А раз волнуется, то наверняка наврал про стрельбы. Ладно, посмотрю.
Но посещение полигона на удивление Клима, еще двух военных и Самого, было вполне удовлетворительным. Изуродованные танки, разбитые трактора, расколотые бетонные доты и тому подобное — впечатляло.
— И что, один залп? И такой ущерб военной технике? — Задавал вопросы Сталин.
Абрамыч отвечал спокойно и обстоятельно. Он хорошо наладил управление стабилизаторами ракет и сбоев пока не было. Что до потения, то он просто потел, вот и все.
Поехали назад. Анатолий просился его высадить, но у Иосифа Виссарионовича было еще несколько вопросов.
В Кремле он расспрашивал Перлатова, как тот успевает создавать проекты в столь короткое время. И кто оформляет чертежи.
Видно было, Сталин подобрел.
— Хорошо, я вижу, вам не терпится уйти. Но вот скажите мне, что это у вас там за история с коровой?
Абрамыч даже крякнул от неожиданности.
— Да просто ерунда, товарищ Сталин.
— Ну, знаете, из ерунды часто рождаются революции.
И он усмехнулся.
— Неудобно даже рассказывать. У меня жена болеет, и врачи рекомендовали, во-первых, жить за городом, что и получилось, спасибо вам, товарищ Сталин, и, во-вторых, пить молоко только от одной коровы. Это я и делаю. Тяжба же с предколхоза Сучковым не стоит и ломаного гроша, товарищ Сталин.
— Ладно, оставим корову в покое. Теперь еще у меня вопрос. Вы вроде бы славянского происхождения, даже мне говорили, из старообрядцев, почему же у вас отчество Абрамович? В этом ничего зазорного нет, мы, большевики, и не такие отчества встречали, но все-таки, а?
— Да все просто, товарищ Сталин. Батюшку моего звали Авраамием, мы из староверов, и, естественно, я получил это отчество от родителя своего, царство ему небесное. Вы же знаете народ лучше, чем я.
Авраамий никто не выговаривает. А Абрамыч куда легче, вот они меня и окрестили. Да я привык.
— Да, да, — задумчиво произнес первый секретарь. — На самом деле Абрам — проще. Ну смотри, обложили нас эти Абрамы, а? Авраамыч! — И Сталин весело рассмеялся.
Отказываться от выпивки у вождя было не принято. Как Анатолия доставили домой, да с корзиной фруктов для жены — он, конечно, не помнил. И со страхом пытался восстановить, не пробовал ли он поцеловать вождя в стадии мерзкого опьянения. Он мог спать спокойно — не пытался.
Далее произошло все по схеме. Два человека в мятых серых костюмах появились в правлении колхоза «Большевик». Через день сам председатель подогнал воз с сеном к даче Анатолия Авраамовича. И долго объяснял, что это — на зиму. А к лету и осень еще подбросит.
— Кто же знал, Абрамыч, кто ты такой. А мне разъяснили, и я сразу понял, што ничево не понял. В политике партии и правительства. Может отметим это дело — загрузку сена твоей Тане, а?
После этого Никодим исчез из жизни села Листвяны. Но не пропал. Ибо оказался завкооперативом по сбору грибов в Белоруссии, где безбедно и проработал до начала войны. А в оккупации его видели в полицаях, после чего след его теряется.
Анатолий Авраамович много чего еще напридумывал по вооружению РККА. Но году в 1938 или даже 1939 на него написали очередное. Он отправился в места глухие, а его изобретения уже продвигал другой человек. Получая, естественно, премии и ордена.
Так было до 1941 года, когда Верховный вдруг потребовал немедля Перлатова. Потому что ракеты начали летать вразброд, и площади, занятые врагом, не поражали.
Анатолий Авраамович был доставлен, но даже не понимал, где находится. Персонал получил указание — привести инженера в соответствие в течение двух дней.
Ракеты вновь начали кучно, по площадям долбать дивизии недавних друзей-фашистов, а другой человек, что пытался и присвоил-таки работы Абрамыча, больше не существовал. Его — убили, в смысле, расстреляли.
Глава IIIПоселок политкаторжан
Совершенно особняком стоял ряд дач политкаторжан. С ними было не совсем просто. Эти политкаторжане, или старые большевики, участки с дачами получили в начале 1920-х годов, и постепенно перекочевали в Мамонтовку на постоянное место жительства.
В основном это были люди, прошедшие каторгу. В большевистскую партию они ни тогда не вступали, ни, тем более, после революции.
Они видели, дело в стране идет не так, как представлялось им в забоях каторжных рудников, но что делать. Начинать новую заваруху? Нет, перспектив здесь они не видели никаких. — передушат, как куропаток, это тебе не царские сатрапы, — говаривали каторжане друг другу с печальной улыбкой, вспоминая этих самых сатрапов. У которых даже рука не понималась дать в зубы политарестованному. Боже, какой в этом случает начинался шум и газетный вой.
Сатрапы царские были все уничтожены новой властью, а каторжанам оставалось только тосковать о бездумно загубленной молодости и не думать ни о чем политическом. Себе дороже. Хотя, так называемых старых большевиков они очень не уважали, и ниже мы расскажем, почему.
Постепенно они превращались в пожилых, достаточно сквалыжных, всем недовольных и скандальноватых дачных жителей.
Поселок, названный самими дачниками политкаторжанским, претерпевал некоторые изменения в названиях.
Так, местные молочницы, что по дачам молоко разносили, по утрам кричали:
— Дуня, ты к кому?
— Да к каторжникам я, у Фейгельсонов маленький болеет, дак ему молока поболе надоть.
Политкаторжане, слыша эти монологи, обижались. И в один прекрасный день поселок стал называться — «Старых большевиков». Что тоже было смешно. И неверно, ибо большевиков в среде политкаторжан почти не было.
— Дуня, — кричали соседки, — ты к кому?
— Да большевик помер, вот просили им на поминки свеклы принесть.
Старые большевики обижались, но что делать: на самом деле — помирали. И, увы, свекла для винегрета требовалась.
Основным занятием, помимо воспоминаний о боевой подпольной молодости, было написание писем в ЦК ВКП(б) с замечаниями по текущей внешней политике, недостаткам внутренней.
Обращались они к членам ЦК и даже Политбюро по старинке — Григорий, Клим, Анастас, Вячеслав, Николай и т. д. Что уже многим не очень нравилось.
Как обычно среди политиков, образовались группы, фракции, кружки и подобная муть. Но сразу же все эти «заслуженные» дачники разделились на две непримиримые группы: собственно большевиков и каторжно-ссыльных. Большевиков было меньше, но они были злее. А у каторжников была убойная аргументация при спорах. Мол, когда вы с Володей Ульяновым в Швейцарии чаи попивали или девок по Парижам гоняли, мы в Акатуе кандалами звенели и нагаек вдосталь от стражников наполучали. Вон, на спинах до сих пор рубцы-то, потрогай.