Пришлось повозиться с гульфиком[40]. То он жмет. То сделан справа, в то время, как клиент любит носить «свое имущество» (!) слева. Да и шлевку то распустить, то обузить. Наконец, все вроде было исправлено по желанию заказчика.
Зелик принес пакет. Материал — английский, твидовый. Пуговицы Зелик достал французские, но Ильич одобрил.
Примеряя все в последний раз, сказал Зелику — спасибо — и предупредил, придет поздно, идет в библиотеку. Пишет статью против оппортунистов. Всех мастей. От Мартова до Плеханова.
Ленин уже взялся за дверную ручку, когда Зелик набрался храбрости и попросил посмотреть счет по костюму. В счет Зелик включил материал, подкладки, фурнитуру. Конечно, свою работу в счет не включил. Для руководителя пролетариата можно и бесплатно.
Но далее произошла сцена в духе «Вильяма нашего, Шекспира». Владимир Ильич дверь оставил, счет изучил внимательно и недоумевающе поднял плечи. Все его лицо и фигура в новом костюме выражали полное недоумение.
— Что это, Залман Нахумович, как это понимать. Вы что, считаете, что деньги партии, партии, которая готовится к классовым боям не на жизнь, а на смерть, так вот, что эти деньги мы с вами (он так и подчеркнул — «мы с вами») можем тратить на какие-то пиджачки, застежки, гульфики — ширинки? Вы так думаете?! А у меня иных денег, кроме партийных, нет. Нет, нет, и не предвидится. Каждая копейка — только на борьбу. Поэтому я этот вопрос с вами и обсуждать не собираюсь. Мы, голубчик, не в местечке где-нибудь под Житомиром. Надя, заверни товарищу его товар. — С этими словами Владимир Ильич вышел. Громыхнула дверь.
Зелик был в полном недоумении, ибо Ильич ушел-то в новом костюме.
А Наденька, Надежда Константиновна, стала судорожно заворачивать в газету «Искра» старые рваные брюки и пиджак Ленина.
В общем, конечно, Зелик ничего не взял и с отвратительным настроением садился в 3-й класс поезда Цюрих — Берлин.
Он никогда, конечно не был в публичных домах, но сейчас, в вагоне, неожиданно представил себе, что чувствует падшая женщина, которой воспользовались, но не заплатили.
Поезд шел в Берлин.
Глава VIIМестечко Сны
Поезд неотвратимо шел в Берлин, окутывая дымом вагоны, кусты и деревья вдоль насыпи, ныряя в тоннели Альп и радостно вылетая из тоннелей в яркое солнце.
Зелик на красоты европейские не взглядывал. Уже видел не раз, мотаясь от Парвуса к Ленину и обратно. Он просто сидел на деревянной скамейке вагона Зго класса и дремал.
Снилось ему родное местечко. С жуткими дорогами, в рытвины и выбоины, в которые хозяйки по утрам выбрасывают содержимое мусорных ведер. А что там, в ведрах, вы сами понимаете. Задремывал Зелик и ему казалось, что это он в местечке проводит водопровод, канализацию и как у истых берлинцев, делает очень удобное печное отопление. Его встречают все с подобающим уважением. А у них во дворе уже две лошади, куры, утки и гуси, и три козы. Даже Фрумка, соседская девчонка, взята на двор в помощь. И зовется — птичница Фрумка.
Конечно, снятся Зелику мамины обеды. Перловка с картошкой по утрам, борщ с хлебом и вечером лапша и клецки. А мясо уж раз в неделю.
Но это сентябрь и наступает Новый год. Зелик и все, вся семья, за столом. Папа произносит благодарственную молитву, мама тихонько выбрасывает хлебный сор в воду, что течет за околицей. Это грехи наши вместе с крошками устремляются в вечность.
А все сидят, чистые, радостные, смотрят на свечи, на рыбу, морковку, зелень, яблоки в меду, халу с изюмом[41]. Ура, Новый год! Мы оборачиваемся друг к другу. «Шана Това».
Зелику снилось, как по субботам он важно идет в синагогу. Все с ним здороваются. Как же, ученый человек из самого Берлина. Вот какие люди, мол, у нас в штеттле.
И уступают ему место у восточной стены. Да в первом ряду где первые места все давно раскуплены местечковой знатью. И идут после службы между рядами служащие хеврос, собирают на подносы деньги для сирот-бесприданниц, для бедных, чтобы у всех в городке была маца.
И Зелик важно кладет на поднос сто рублей. Народ синагоги тихонько ахает. Вот это — да, вот это — Зелик.
А Зелик говорит громко и внятно, нисколько не стесняясь раввина и знатных местечковых. Мол, господа мои, скоро все переменится и нет, не машиах[42] придет сделать нас всех счастливыми. Придет из Швейцарии вождь мудрый и праведный. Сделает всех одинаково обеспеченными и все мы, и сироты при синагоге, и обитатели богадельни, и самые богатые гешефтмахеры — все мы будем одинаково иметь дома, и кур, и гусей. Если чего хватать не будет — заберем у богатых.
Еще чего-то говорил Зелик за равенство и светлое будущее всех, особенно неимущих.
Тут к Зелику подбежал Илья-селедка, у которого селедочная лавка, и с криком: — Я тебе, проходимец из Берлина, свою лавку не отдам ни за что, — больно ударил Зелика в плечо.
Зелик проснулся. Его довольно бесцеремонно тряс контролер. А в Германии они, контролеры, люди грубые и без сантиментов. А может — и без души. Из них потом сделались хорошие надзиратели в лагерях.
— Ваш билет, битте. Я уже две минуты вас бужу.
Билет был проверен, но сон, полный революционной патетики, уже ушел. Вместе с мамиными обедами, живностью во дворе и друзьями, которые в последние секунды сна кричали вроде бы Зелику:
— Мы согласны, Зелик, веди нас, мы идем за тобой. А если у кого что отнять да пограбить — это с большим удовольствием.
После этого Зелик проснулся окончательно.
Глава VIIIПрошло много лет
Да, прошло много лет. И каких лет. Одним словом — страшных. Окончилась Вторая Мировая. А тишина не наступила. Даже — наоборот. Вот что начало неожиданно для многих происходить в стране рабочих и крестьян. То есть, в СССР, Зелик уже давно чувствовал — в стране начинается! Что — объяснить не мог, но начинается. Это — подсознание. Это — генный уровень. Это — как животное. Еще до того, как его хотят убить — оно чувствует. Просто человек так устроен, что не понимает жизнь других существ. А понимает ли свою?
Зелик — понимал. Поэтому сразу обратил внимание на 1943 год — в этом году И. В. Сталин восстановил Патриаршество. Ликвидированное в СССР в 1925 году. В этом же году, понимая всю нелепость существования Коминтерна в период горячей дружбы с Англией и США, Коминтерн распускается.
В этом же, переломном в войне 1943 году отменяется и «Интернационал». Теперь в СССР исполняется гимн, где вместо «… весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…», так как совершенно непонятно, что делать после слова «затем», появляются слова-скрепы — «…Союз нерушимый республик свободных…»
Зелик вздыхает, подписывает очередную сводку по мировым ценам на зерно. И медь. И золото. Да мало ли чем торгует наш Анастас Иванович.
А маразм крепчал.
Неожиданно прекратил свое существование Институт Мирового хозяйства и мировой политики АН СССР. Этот институт в основном, (уж откроем то, что известно многим), так вот, этот институт, помимо научных, подчас весьма глубоких и актуальных разработок в области мировой экономики капстран, служил также и «инкубатором» кадров для ОГПУ — НКВД и ГРУ РККА[43]
В конце 1930-х годов, например, из института перешел во внешнюю разведку Р. И. Столпер. Первый организатор Кембриджской пятерки. Активно работал в военной разведке и Яков Александрович Певзнер — китайское и японское направление.
Конечно, не прошло мимо ИМХиМП АН СССР, недремлющее око. Были безвинно загублены многие известные ученые — Мильграм, Иоэльсон, Лапинский, Канторович, Бреман и другие.
Зелик понимал — добром все это не закончится. И еще хорошо, что сотрудники закрытого института оказались на улице. Могли оказаться и вовсе на природе в холодных широтах. Зелик же, как это не грешно, радовался. И вспоминал отца. Вот уж благословенна память его — заставил овладеть портняжным ремеслом.
Еще с уже далеких 1918–20 годов тянулась в партии байка, что Залмана Нахумовича Ливсона лучше не трогать. Еще бы, он Владимира Ильича с супругой одевал и обувал во время «ссылки» вождя в Швейцарии.
Все эти толки — сплетни, а какая партия не живет такими вот байками, были далеки, как мы знаем, от действительности. Владимир Ильич ни в какой ссылке не пребывал, тем не менее, костюм твидовый использовал на благо семьи и революции, а Зелика недолюбливал и раз даже раздраженно Григорию (Зиновьеву) сказал: вот этого мелочного Залмана прошу ко мне не допускать. Не до него. От него только испорченное настроение.
Но Зелик к вождю и не рвался. Работал себе в аналитической сфере политэкономики и любил свою Рахиль и дочь Лию.
Как показывает практика, жизнь на земном шаре состоит из семьи.
Семья же крепка, когда муж любит жену. А уж еврейские мужья жен своих любят беззаветно. Чему подтверждением служит следующий диалог в одесском трамвае:
«Скажите, Рувим, миром правят евреи или все-таки их жены?»
Так Зелик стал в Мамонтовке жить себе тихонько, но за политикой партии посматривал. Да как иначе. Партия вытворяла подчас совершенно непредсказуемое. Хотя, при чем партия. Главное — это рулевой. Уж кто-то, а сотрудники института мирового хозяйства понимали это отлично. И где рулевой. И даже — куда рулит.
А «номера» начались сразу после окончания военных действий. Это политически правильный ход. Завинчивать нужно сразу, не боясь сорвать резьбу.
Рулевой резьбу сорвать не боялся, довоенные годы показали — «резьба выдержит».
Поэтому 1946 год и стал годом начала заморозков. В этом году открылось дело авиаторов. Оказалось, что масса самолетов, поставляемых на фронта отечественной войны, выходили в бой с большими недоделками. Перкаль отрывался от крыльев — плохой клей. Радиостанции не работали. И многое другое. В 1946 году Жукова перевели в Одесский военный округ.