А ещё Оргазм сильно любит песню «Горная лаванда» и каждый день её заводит в исполнении электрофона, ну просто непрерывно. Так что супруги сами приобрели проигрыватель и глушат теперь Оргазма органными концертами Баха, предварительно уходя из дома и поставив регулятор повторов на «бесконечность».
А вот наш знакомый, Виктор «Панк» Шестаков, историк во всех смыслах этого слова, тоже любит эту «Лаванду», но по-другому: он включает пластинку-сорокапятку на 33 и одну треть оборота, снимает штаны и демонстрирует муки человека, какающего круто. «Лаа-ава-а-анд-а-а», –помогает ему басом София Ротару.
Так оттягиваются держатели талонов на чай, сахар, вино, мыло, стиральный порошок и крупу в заснеженном городе Томске.
ТРУА
I
Мне снился Бог. Он был бесформенным светом.
Его ангелы мерцали.
Затем Он сгустился в изображение, и стало не так интересно.
Но – дальше! – Бог со своими ангелами решил заселить Землю,
которая приняла вид библиотеки им. Пушкина.
Но увы! – планета осталась пустынной,
ибо Бог, превратившись в капитана Жеглова,
не смог въехать в двери библиотеки на белом коне и даже разбил голову о притолоку.
Я проснулся от собственного пьяного смеха.
II
Мне снилось, что я гуляю
по весеннему Ленинграду
и дышу его гниловатым воздухом.
Я фланирую и дохожу до Дворцовой набережной,
где, облокотившись о перила, упиваюсь бессмертным детищем Фальконе.
Но тут моё безмятежье разрушают гулкие шаги.
Я поворачиваю голову и вижу малохудожественный памятник Лукичу
из дрянного гранита.
Он приближается к Всаднику и каменной, сжимающей кепку, рукой
сшибает Его Величество с коня.
Медленно, поскольку каменное тело почти не сгибается, влезает на Его место…
Тут во всём городе воцаряется странная тишина,
и в этой полной тишине
позолоченные яйца коня со звоном падают –
и медленно удаляются…
ЧЕТЫРЕ
Не пойму, чем заболел, – но насморк, и в голове шумит, хотя температуры сейчас нет, а вчера поздно вечером была всего 37.
Вчера же, стоя, я, уже заболевающий, а Филимонов, как всегда, с похмелья, на Лагерном саду, ожидая транспорта на Южную (ибо надо было и после обеда поработать перед выходом в астрал), выразили мы обоюдоострое прискорбие в связи с неописанностью ещё многих моментов нашей жизни, так что мы подчеркнули необходимость продолжения этой гуманной миссии, ибо кто же, если не мы, – о нас, драгоценных?
Присутствовавшие на остановке средней руки мордовороты из гильдии контролёров нас одобрили и умоляли не передумать. А ведь в контролёры у нас попадают люди достойные – вот хотя бы Витя Шестаков: играл с тремя товарищами в Советско-финскую войну однажды ночью, имея в виду, конечно, финальное торжество сталинских соколов, чего менты не оценили, а «соколы» получили через их непонимание по месяцу исправработ, которые оказались трудом по искоренению зайца из наших симпатичных красно-белых трамвайных вагонов.
Решили мы, значит, продолжить, а в связи с этим, начать с богатого событиями и более памятного прошлого, 1989 года.
Тогда весной, в марте, после полимедикаментозного суицида реанимированный, я вернулся на короткое время к жене Светке, но, придя в себя, был изгнан обратно – в пространство, снег и мороз, как не соответствующий статусу мужа и отца, – но зла не
держу, поскольку:
1) наверное, карма;
2) стал жить в мастерской Юры Фатеева (род. в 1955-м).
Проживание моё там – отдельная песня. Но дайджест таков, что пили с Юрой, Петропалычем, Рудиком Корягиным, со Скачковым и его любовницей Оленькой тоже пили, отдельно пили с моим родным братом Андреем и его безымянными собутыльниками, забредавшими в расположенную на Привокзальной площади мастерскую из ресторана «Томск», ту же площадь украшающего; ещё пили с Валентином Долговым – обладателем роскошной рыжей бороды и не менее роскошно оволошенного тела; я кое-что нарисовал, сделал плакат для молодёжной выставки и трахался, трахался: одну даже дефлорировал, что послужило началом бурных при– и злоключений с её подругой в упомянутом году.
Жизнь там была всего около месяца, но очень бурная, даже, пожалуй, чересчур, потому что в конце апреля наши с Юрой отношения оборвались навсегда… Вот.
Тогда же, в марте 89-го, я помню, как мы толковали в Юриной мастерской, попивая мариинскую водку, которую теперь можно попивать спокойно, ибо папа А.Ф., химик, регулярно ездит в этот славный городишко дегустировать ихние спиритуозы. Попивая, мы толковали с Рудиком Корягиным (род. в 1941-м) – кемеровским начальником над изящными искусствами – о грядущей у них в Щегловке зап.-сиб. худ. выставке «Периферия-89», которую, подливая «Столичной», предлагал я товарищам переименовать в «Дыра-89»…
Несмотря на то что по мере выпивания мы всё больше раскрепощались, до того вплоть, что боролись все поочерёдно и мне разбили очки, а затем была куплена новая водка на выданные мне Юрой для приобретения контактных линз 19 рублей, было всё же решено, а может быть, именно поэтому решено было, что на открытии выставки будет кривляться команда Всемирной ассоциации нового пролетарского искусства
(АЛЕКС – ЮСТАСУ: «Кроме того, на открытии выставки ожидается ещё один сюрприз. В этом празднике художников и зрителей примет участие шоу-группа под руководством Макса Батурина, представляющая неизвестную пока кузбассчанам ассоциацию. Гости из Томска покажут в новом зале Дома художника шоу-спектакль по стихам Макса Батурина и Андрея Филимонова». – Газета «Кузбасс» от 13 апреля 89 года).
Таким образом.
От Томска картинки должны были дать Петя Гавриленко (род. в 1953-м) и Юра Фатеев. Последний был включён в каталог, но картин, по своему обыкновению, не дал.
Примерно за неделю до выставки Петропалыч повёз в Щегловку свои работы. Я поехал с ним. Заодно мы прихватили моё «Полимедикаментозное отравление» (холст, масло), которое думали пропихнуть на выставку, чего не случилось, зато она и посейдон висит в кабинете Корягина в СХ Кемерова. На следующий день Петропалыч вернулся в наш заснеженный город, а я остался в заснеженном их на одноимённой реке.
Ночевал я у томского бывшего художника Вадима Дорофеева (род. в 1947-м) – до тех пор, пока не приехал из Новосибирска Федя Лютов (род. в 1962-м) – монотипист, керамист, любитель оперы, анархист и наш, вот уже год, почитай друг, проживание которому в мастерской Вадима было обещано презело давеча, что меня мало волновало, ибо после открытия мы собирались вернуться кто куда. А открытие обещало вылиться в гигантскую пьянку по имени «банкет» – такая традиция у нас в Сибири пошла от первых поселенцев-казаков, почитай с начала XVII века, с поминок по Ермаку Тимофеичу – первому в наших краях шоу, после которого татар всерьёз уже никто не принимал.
Федя приехал утром в день открытия выставки. А до тех пор я пользовался радушием Вадима и ключом персональным владел.
Днями Вадим работал, а я уезжал в Дом художника, где подрядившийся закалымить художник Юра Юрасов (род. в 1948-м) и ещё ряд персонажей завершали выстраивать экспозицию под чутким руководством художника-администратора Шуры Кирпичёва (род. в 1952-м).
Экспозиция завершалась круто. Круто завершалась экспозиция: после одиннадцати утра начинались походы за пивом в окрестные бары «Улыбка» и «Солнечный», где пиво бралось в трёхлитровые банки с чёрного хода, запретно на вынос, потому что а как же иначе?! Пиво мои товарищи-художники употребляли в пищу в ходе работы, а моим – как приехавшего из безалкогольного Томска в белопенное Кемерово – основным занятием и было питие пива.
Ходить за напитком в основном приходилось мне, чтоб товарищи не отрывались от труда – и потому ещё, что средств, за почти полным отсутствием последних, я в коллективный кир не вкладывал.
Вследствие этих походов я узнал множество винных и пивных точек, лежащих на одной плоскости с Домом художника и формирующих ландшафт, кругозор и мировоззрение его обитателей.
После двух часов дня прицел брался на вино: собирались деньги, занимались очереди или, наоборот, занимались деньги, собирались очереди, – как угодно. Дни летели незаметно ещё благодаря и тому, что я познакомился с Лёхой Цурцумия, кемеровским грузином, с которым, в отличие от прикованного днём к месту работы долгом, а вечером – пьяной невменяемостью Юрасова, мы имели трезвые, пьяные и похмельные анабасисы по всему городу, включая шахту Ягуновскую (куда мы ездили с кемеровским китайцем Борисом за водкой, у которого я даже один раз переночевал, не дойдя пятисот метров до дорофеевской мастерской).
Мы с Лёхой подружились насмерть, и он подарил мне индийскую пластинку Леннона – предмет моих тогдашних мечтаний…
Было начало апреля, движущееся к середине. Дни запомнились пасмурными, прохладными и сыроватыми. На улицах снега почти не было, хотя дворы были изрядно запорошены сугробами.
Славное было время – почти ничего не колыхало и не волновало (включая полное отсутствие жилья, быта и денег). Синдром томича – сразу по приезде в другие города нажираться вусмерть пять раз подряд – я преодолел. Люди кругом были хорошие – художники! – да и со дня на день должна была прикатить по чугунке наша толпа и прочие участники выставки. Я дышал кемеровским смогом и предвкушал…
СИКС
«Жить всё-таки скучно, и чего-то всё не хватает, так узко как-то и тесно» (из «Записных книжек» А. Блока. 6 июня 1916 г.).
ДЗЕВЯЦЬ
За день до открытия «Периферии-89» в Кемерово приехали Скачков и Филимонов. Всё время, пока я тут оттягивался, они репетировали с народом «спектакль по стихам» – ведь режиссёром А. Ю.Трушем в те поры нас ещё не наградил Бог.
Они прибыли на поезде около девяти утра, так что ещё смогли поспать пару часов на сцене зала, где нам предстояло выступать, пока я пробудился на улице Космической, у Дорофеева в мастерской, и прибыл в Дом художника, где и накрыл спящих прибывших. У юных томичей без возраста глаза горели по всем правилам – левый ярче.