ночь.
Так закончилась эпоха бессознательных путешествий в объективном, согласно решениям последнего Пленума ЦК, мире, началось осторожное существование внутри, полное чудовищного драматизма и саспенса, кажется бесконечного, сладостно не имеющего потенции финишировать. Ну, поможем ему –
КОНЕЦ первого куска.
ПРИЛОЖЕНИЕ НАМБА ВАН
Отдыхали, оттягивались и «папашку» вконец загоняли…
А.Ф. рассказывал за завтраком, что никогда не мог доесть кашу до конца: она его стремительно насыщает. А сейчас, в полвторого ночи, после восьми, в сумме за день, часов у бильярда, он сидит курит, ест сухарь, следит за последним комаром в нашем бунгало в июне 90-го года на базе отдыха «Синильга», что на Оби, и, говоря о завтрашней каше, рассуждает о том, что она – это вообще новосибирский прикол: Фёдор Лютов по утрам гостей кашами потчует, Куртуковы – тож…
«Жалко, – говорит он, – нет с нами Скачкова. Вот бы он повеселился… В бильярд играть не смог бы – натура не та. Шарился бы по лесу, клещей собирал». А со Скачковым, вообще, такая тюлька, что ему надоела семейная жизнь с мамой и Ирой К., и он, узнав, что у нас «есть база» и мы там сезон текстовым шоу открывать собираемся, стремительно принял решение оставить дома записку, что едет с нами, а самому остаться в городе – нажраться водки где-нибудь на халяву, трахнуть кого-нибудь во что дадут…
А мы с А.Ф. под руководством Эдика Литвина, который ангажировал устроить на открытии для отдыхающих советских ИТР поэтический вечер, обеспечил бесплатные путёвки (за них обычные ёлупни платят по 17 р.) и ещё наличными обещал по 15 на фейс дать, – под его, повторяю, руководством мы научились играть в большой бильярд, у зелёного сукна которого стали завсегдатаями.
Ещё мы довели до бешенства столовских работников, которые, экономя, видимо, продукты, отказывали, на фиг, нам в добавках, а мы их всё равно добывали, до тех пор пока директор не объяснила нам, что, дескать, один народ – один фюрер, одна путёвка – одна порция.
А.Ф. лёг, укрылся одеялом, слушает цикад. Я сижу раком и пишу это. Чешско-словацкое наше бунгало сгорает за две минуты, согласно висящим на стене «правилам»…
Он говорит: «Фёдор сидит, наверно, сейчас на берегу Майна, напившись предварительно пива, швыряет, как мы сегодня в Обь, камни; продал уже наши значки, ибо сегодня торговый день на тамошних потешных базарчиках…»
На улице люди у костра, которых по радио, зазывая на обед, величают «уважаемыми товарищами отдыхающими», поют народные песни под баян, на котором аккомпанируют им пьяные электрики и сторожа, чуя завтрашний после обеда отъезд временно не трудящихся персонажей.
А мы открыли нынче купальный – среди себя – сезон и час демонстрировали на песке и топляке нудистский пляж в лице меня, созерцая в бинокль волны, дебаркадер, корабль «Ракету», тёток, лес, небо, а уже поднявшись наверх, на высокий берег, – небо, лес, реку, соседнее бунгало, и хохотали, и скалили зубы, режась в бильярд, гоняя по зелёному сукну розовый шар – «папашку» – коротковатыми киями среди ос, комаров и отдохновенствующих.
Два дня у нас в бунгалке жила горбатая лягушка, совершенно охерела от голода; пытались ей подсунуть кормового комара, так она, дура, неподвижное не жрёт. Вообще, живности всякой, говорят, много, – пьяный в жопу голос женщины за стеной: «Ой, клещи всюду кусают! Даже в постели!» – и следом – неразборчивые мужики сквозь баян.
Поэтический вечер всё никак не может пройти – перенесён на завтрашнее, непраздничное, ординарное утро. Эдик всё суетился, суетился, пока директор не предложила ему «этих мудаков, что добавку клянчат» выпустить на крышу столовой, чтоб мы, значить, оттудова вешшали, ассенизаторы и водовозы… Отдыхаем, бля!
А семнадцатого июня – сегодня – Эдик с утра запсиховал, что поэты (мы) должны быть выступленными (ничё, девчонки! Один раз – не пидарас), а праздничные призы – разыгранными, поэтому он бегал от нашего бунгало к бильярдной, сочинял при помощи нас вопросы «для конкурса». В конце концов на призыв явиться в столовую для встречи со знаменитыми сибирскими литераторами и для сатори уважаемые отдыхающие не откликнулись. Мы забились в радиорубку и, пока Эдик заламывал руки в коридоре, читали «Из жизни ёлупней» в микрофон.
Над бунгалами, Обью, берёзами et ceter’oй разносились могучие строки. Потом мы встретились с публикой в «видеосалоне», читали лиричнейшие свои стихи и прозу. Публики было человек девять, посему перед сменившим нас на подиуме т. Литвиным встала задача, обратная Иисусовой – распределить меж этими людьми тридцать призов. И он сдюжил: он он ОН вручал призы даже за отказ отвечать на вопросы викторины!
Сейчас мы сдали бельё и ждём инспекции, которая примет или не примет наше б…
В эфире нас сменили блатные песни («Тебя, как рыбу к пиву, подают…»…). Лето стоит на дворе. За обедом беседовали о том, куда в августе лучше податься из Польши – во Францию ли через Deutschland, в Италию ли скрозь esko-Slovensko и Цsterreich. Ели споро и с аппетитом (гороховый суп, котлета с несолёным рисом, кисель из скоморошки).
Птица поёт, бабочка летит, радива замолкла. А.Ф. ловит комара и отрывает ему жало. На память о базе отдыха.
З А Н А В Е С
Июнь 90-го, апрель 91-го
Лазурный Берег – Беверли-Хиллз
БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ № 4
14.М.90 – 17.М.90
По томскому времени в полпервого ночи уже 15 мая я – Макс «Сэтисфэкшн» Батурин, ранее несудимый, А.Ф. и Толик Скачков выехали из Томска в Красноярск пока на электричке – с перспективой пересесть в Тайге на поезд. В Крас-ке должны мы с А.Ф. выступить на Вечере авангарда. В Авангардии – вечер! Хотим Петропалыча, гостящего у родителей на плодово-ягодной станции, повидать также.
Близимся к Басандайке. Готовятся выходить мужики с холодильником. Мы поговорили о Сибири, её истории, богатстве её недр и перспективе отделения от метрополии. За окнами – тьма, впереди – Тайга, слева и справа – колючая проволока, за которой колонии не то общего, не то строгого режима. Отступать некуда.
А.Ф. после случая с амитриптилином в бийском поезде, когда, внезапно очнувшись на полном ходу, не смог вспомнить, кто он такой и куда едет, решил больше таблеток не пить. Столь переменчиво сердце людское! Зато свобода воли – налицо. А я насчёт таблеток – не знаю, не знаю… Просто пить – хочется. Хочется ждать Тайги
в этой связи.
15 МАЙА 90
Световой день ужо.
Сели ночью в Тайге на «Новосибирск – Иркутск». Скачков взял билет на вокзале в первый вагон, но подделал его в наш с А.Ф. вагон № 6. Доехали нормально, особенно я, всё ж таки принявший друга амитриптилина внутрь.
В Красноярск въехали часов в 14. Отправились по наколке Федяева (которую он дал по телефону из Томска, собираясь в Омск, нам, находившимся в Новосибирске) на троллейбусе № 5 до Дворца молодёжи, где пытались выяснить, не выступаем ли мы у них. Замдиректора обзвонила что могла – выяснила, что выступаем мы в ГорДК, а где жить будем – нам там объяснят. Что ж…
Пошли, объяснённые, в ГорДК. И сразу же встретили Федяева со товарищи, они стремительно убедили нас, что жить будем в гостинице «Юность» при Дворце. И действительно, мы пришли туда и вселились все, включая «левого» Скачкова, в трёхместные нумера. Я, А.Ф. и Толик – вместе. Только присели в нумере на кровати (стульев нет), пришёл Сухушин, спросил, где ближайший или какой угодно винный магазин. При себе он имел пищевой бак с краником, куда можно складывать бутылки, а можно и просто жидкость наливать. Удивительная вещь в арсенале группы «Волосы»!
Про магазин мы хотя ничего не знали, но благословили Аркашу на самостоятельный поиск, дали денег. События пошли впереди нас.
Сейчас 17.00.
* * *
Есть народное мнение, что кефир и бланшированная сельдь «Иваси в масле» женским половым органом пахнут. А вот в поезде № 174, проснувшись вскоре после станции Козулька КЯР ЖД (Родина Петропалыча!), стали мы с Максом осуществлять столь милый его сердцу satisfaction (под знаком которого он живёт последний год с лишком) – есть печение Толика и запивать его кипятком титана. Я выпил последние капли, а Макс, оставшись с навязшим на зубах печением, пробурчал: «Что ж, я не маленький – хуй пососу».
Так вот ляпнешь не подумав, а потом придурковатые красавицы интересуются: вы оттого ко мне не пристаёте, что Великий пост соблюдаете, – или вы всё-таки пидарас?..
ПОВТОРЯЮ: 16 МАЯ.
Восстановление всей цепи событий вчерашних вечера/ночи невозможно, потому что все нажрались питьевым спиртом (по 21 р. 70 к. бутылка) вперемешку с томатным соком и не осталось ни одного вменяемого лето– и баснописца.
* * *
Вечер авангарда, как мы и ожидали, оказался полной хернёй.
На стенах – картины местных шизофреничек, на сцене – поют – или хорошо знакомые («Волосы»), или такие, которых даже Януш Корчак из чистой жалости лично бы отвёл в газовую камеру. Мы вышли на сцену последними, втроём, одолжили из первого ряда ребёнка, поставили на клавиатуру рояля, по которой он с удовольствием ходил (хотели авангарда, какастики? Получите!). Прилегли на сцену в обнимку с микрофонными стойками и зашептали свои стихи. Такого успеха не имел даже Хлебников! – всего за двадцать минут от пятисот, примерно, зрителей в зале остался десяток, приблизительно, мужиков, громко обсуждавших, стащить нас за ноги со сцены или не стащить.
Потом устроительница всего Л. Астраханцева со слезами на глазах пыталась отказать нам в обещанном гонораре, но мы её заломали.
Однако главным событием дня, конечно, было знакомство с Андреем Геннадьевичем Поздеевым, патриархом живописного модерна в Сибири, из-под мольберта которого вышли П. П. Гавриленко и много других мастеров пустоты. Если бы Петропалыч в прошлом году не сводил Макса к Андрею Геннадьевичу, тот бы нас
не принял, потому что опасается незнакомых молодых людей. Трое для него – уже «как вас много!». Но – обошлось: не нахамили, пили чай с вареньями и задавали почтительные вопросы о природе творчества. А Поздеев – маленький, похожий на Пикассо, переодетого пенсионером, – посасывал из блюдечка и отвечал, что у него сейчас нет особо времени об этом думать. «Рисую много, – говорил он, указывая на гигантские, в два его роста, картины. – Рисую, рисую, целый год рисую. За год холстов сто выходит. Потом из них беру шестьдесят-семьдесят – и на помойку…» – «Почему?!» – простонали мы. «Потому что – гОвно», – добродушно пояснил Андрей