И вот, представь себе эту картину: сидят два ёлупня пьяных (он тоже, чувствуется, поддал на банкете) и беседуют со словарём! Он, кстати, спросил меня, как я попал в его номер: что, дверь была открыта? Нет, объяснил я, она была закрыта. А как же я открыл её? Я вывел его в коридор и показал, как я открыл её, просто толкнув рукой. И объяснил, что могу так открыть любую дверь. И доказал это на примере соседней двери, которая тоже открылась. Он призадумался. И сказал, что хочет спать, а если я ему хочу ещё что-то важное рассказать, то смогу найти его завтра в компьютерном зале.
Против этого у меня не было аргументов, да, тем более, я от него на самом деле ничего не хотел, и мне, уже несколько протрезвевшему от напряжённых бесед на неродном с детства языке, пришлось ретироваться. В процессе ретирады я хотел прихватить с собой словарь, но фортуна и тут спасла меня: он заметил и с доброй улыбкой вынул книгу из моей тёплой братской руки.
Так я воротился на круги своя – один в коридоре чужой гостиницы, пьяный, без товарищей, судьба которых, уж не помню, волновала ли меня, но то, что они не проникли в гостиницу, – я понимал.
«А где же мой виноградный сок?» – подумал я. Ведь часто вспоминаешь о бывшей у тебя в руках вещи, обнаружив отсутствие её…
Я пошёл на второй этаж, нашёл, примерно, номер, в котором я был в самом начале. Вошёл в него. В номере было темно. Я зажёг свет. На постели спал человек. Он проснулся. Ему явно не было ещё тридцати. Молодёжного такого вида. «What do you want?» – спросил он. Я замялся. Обшарил взглядом номер и обнаружил на столе синий параллелепипед с красными виноградинами. «It is your juice?» – триумфально спросил я, указуя десницею на сок, МОЙ сок. «No, it is not», – довольно растерянно ответил чужестранец. «It is my juice!» – торжественно объявил я, взял сок, помялся, думая, не поболтать ли и с ним о чём-нибудь… Решил, что пусть его спит, погасил свет и вышел.
Спустился на первый этаж. Прихлёбывая сок, прошёлся по саду. Оттуда был виден вестибюль. Там сидели менты. Терять было нечего, и я пошёл на выход. Отхлёбывая сок, поплыл к выходу, не глядя на мужчин в мышиных пиджаках. Но они окликнули меня, и я был вынужден прервать своё гордое шествие. Тут из недр вестибюля выполз мужчина в белой рубахе и в красном галстуке. Я не мог вспомнить, откуда я его знаю. Я не знал, что началась новая жизнь.
«О, привет!» – сказал я ему. «Я тебе дам “привет”!» – ответил он и подтолкнул меня к ментам.
– Значит, так, – сказал полуглавный мент. – В каких номерах был?
– Ни в каких.
– Что делал в гостинице?
– Гулял по саду.
– Значит, так. Если сейчас честно скажешь, как зовут и адрес, мы тебя отпустим.
Я сказал честно. Они сделали запрос и получили, видимо, удовлетворивший их ответ. Неглавный мент сказал мне: «Иди на улицу. Там тебя встретят». Я вышел. На улице стояла тихая академгородковская ночь. Воздух был свеж. Главный мент подошёл ко мне и, намёками извинившись, стал меня обыскивать. Найдя в левом кармане рубахи абонементы на транспорт, а в правом – талоны на чай (ты, конечно, понимаешь, почему они лежали именно там!), он, засмеявшись, обыск прекратил и сказал мне, что один мой товарищ вёл себя хорошо, а второй – не очень и они его задержали. По приметам я понял, что задержанный – мой братец. «Значит, водка цела», – подумал я, спросил у мента, где город, и пошёл, попивая сок.
Кстати, из невнятных переговоров блюстителей порядка я понял, что они и меня упекли бы в вытрезвитель, если бы у них была машина. Я изрядно побыл в гостинице, вышел около двух пополуночи, и они, наверно, уже перешли на тихое ночное дежурство после вечерних тусовок и треволнений, меня уж никак не ждали, и все машины отпустили. Так восторжествовала свобода.
Я шёл. Постепенно я стал узнавать пейзаж. Я вышел к общагам. Обходя это логово молодых учёных по периметру, я, зная, что денег у меня нет, что идти пешком в город – безумие, а до автобусов ещё часа четыре, автоматически подмечал окна, в которых горел свет, из которых доносился шум явно алкогольных застолий (всё-таки конференция, бляха-муха, кончилась!): седьмой этаж, пятый, третий… Я вошёл в общагу, забрался на третий этаж, в полной темноте пошёл на шум, запнувшись о стиральную (по звуку) машину, нащупал дверь и постучал.
Открыл мне человек, с которым я из-за пустяка, но крепко поссорился два года назад. С которым в Горьком я жил в соседних номерах гостиницы и не здоровался – на фестивале нетрадиционной пантомимы в апреле сего года. Открыл мне руководитель студии пантомимы А-городковского Дома учёных Игорь Плехов. Он помялся в дверях и сказал на моё приветствие: «Ну, проходи…»
Я вошёл и встретил тёплую компанию, пирующую в полутьме. Среди них был мой старый товарищ, физик-топопривязчик Андрей Поздняков. Я обрадовался ему, как родному (а так оно и было после встреч с инородцами и ментами), допил сок и выбросил коробку в окно. Все притихли. Оказалось, что там больше иностранцев, чем наших, и они удивились моему широкому, западносибирскому жесту.
Меня им представили как писателя и шутника. Они заулыбались. Веселье продолжилось, теперь уже с моим участием.
Я оживился, стал накатывать водку и рассказывать дикие истории на английском. Поздняков, почувствовав за меня ответственность, сначала переводил те места, что я не мог сформулировать (он окончил курсы английского и имеет большой словарный запас и знание грамматики, но чудовищное произношение, – я же помню мало слов, средне силён в грамматике, зато произношение у меня дай бог каждому, чему, наверное, иностранцы сильно удивлялись, а может, и нет – я не обращал на них внимания), а потом, поняв, что мои истории бесконечны, дал мне несколько шведских и финских монет, чтоб я замолчал. На что я, монеты взяв, ответствовал ему: «Чтобы заставить меня замолчать, тебе придётся открыть на моё имя счёт с солидным вкладом». Хамил, словом, даже товарищу… И он отступился от меня. Опять я получил вожделённую свободу, в который уж раз за эту долгую лазерную ночь.
Там были швед, финн, два француза и француженка. И были ещё два брата-акробата – Дима и Женя, которых ты, думаю, знаешь, после ухода которых выяснилось, что пропала половина фирменных сувениров (мыло, кофе, сигареты, презервативы) – наверное, положили их плохо… Просидели всю ночь.
Утром Плехов уехал сдавать экзамен на Шарики, во вновь открытое отделение Кемеровского института культуры. А мы поспали чуток. Причём – хохма: я с Военковой – на диване (порознь, конечно), а Ленка Плехова – свернувшись в детской кроватке, иначе не получалось.
Потом Игорь вернулся и снова начали пить хорошую московскую «Столичную», из запасов конференции. Было хорошо.
Анжела была в Питере. В ожидании её – лето, день, покой, воля, буржуйские кофе и сигареты, добрые лица, новые друзья… Словом, сама понимаешь. Я ещё раз там переночевал, но это уже другая история.
Да, такой момент ещё. Когда пили с супругами Плеховыми, оставшись уже втроём, Игорь рассказал мне, что они относились ко мне очень плохо – до того самого момента, пока я не пришёл – незваный, пьяный, из ночи, – когда они, увидев меня, просто подумали: «Вот, Макс пришёл», прислушались к себе и не нашли там никакой
антипатии, а скорее, наоборот. А своим дальнейшим поведением я их окончательно расположил к себе. Да и они – меня…
Вот такое я написал тебе письмо. Надеюсь, ты рада и ответишь мне. Будь здорова, не скучай. Кланяйся директору «Казахфильма», пусть он поскорее разрешит вам снимать по нашей эпопее мультик, как ты хотела. Только нас не забудь пригласить, когда шашлыки поспеют. Увидишь хорошие книги – пришли для меня списочек, вдруг они мне нужны.
Good bye, baby.
КОНЕЦ третьей части
1991 – 1 октября 1995 г.,
Томск
P.S. Письмо девушке Зайнеш в середине «лихих» девяностых годов попало в руки дедушке новосибирской фантастики Г. М. Прашкевичу. Геннадий Мартович так полюбил это письмо, что даже напечатал его под своим именем в какой–то фантастической повести – не то «Противогазы для Саддама», не то «Презервативы для Каддафи».
А на вопрос одного из авторов эпопеи: «Пошто так?» – снисходительно объяснил: такова железная логика современных литературных процессов.
Что ж, с одной стороны, конечно, жаль, что у нас, мудаков, инструмент спиздили, а с другой – ебись оно в рот, это буржуазное чувство обладания! Чем больше пьёшь утреннего пива после вечернего портвейна, тем соборнее душа и сильнее желание забить на копирайт.
Буквы нам придумали Кирилл с Мефодием, слова – Ожегов, Даль и примкнуший к ним Фасмер. Последовательность слов – дело случая.
А случай – это соль литературы. Так что пользуйтесь и наслаждайтесь.
9 января 2011 года,
Лос-Анджелес