Прошло еще несколько мучительных дней. Когда истекла третья неделя, Джина больше не могла скрывать свой страх. Она отправилась на автобусе в аптеку, которая находилась в пяти милях от дома. Здесь ее не могли узнать, и она купила средство для домашнего определения беременности.
Было так мучительно ждать следующего утра, чтобы провести тест. И в течение всего времени, пока она возилась с палочкой и погружала в баночку с мочой, Тони барабанил в дверь ванной и истошно кричал, что хочет писать. Она очень торопилась, руки ее дрожали, она уронила баночку, и моча выплеснулась на пол. Джина с трудом сдержала слезы. Она вытирала пол и в отчаянии думала, что теперь нужно дожидаться следующего утра, чтобы повторить тест.
Ей хотелось умереть.
На следующее утро результат подтвердил то, в чем в глубине души она уже не сомневалась. Джина была беременна.
Ей не будет прощения за этот грех. Скандал принесет позор семье.
Мысль о том, какое потрясение испытают ее родители, приводила Джину в ужас. Они будут рыдать от стыда, когда узнают обо всем. Ее мать была глубоко верующей, она регулярно посещала церковь и готовила для приходского священника… Как сможет она смотреть в лицо прихожанам после этого? И отец… Она боялась даже подумать о своем деликатном, трудолюбивом отце, который всегда гордился воспитанием детей. Каково ему будет узнать, что его старшая дочь опозорила семью и церковь?
А бабушка Парелли никогда больше не будет с ней разговаривать.
Скандал. Сплетни. Позор…
Ее слабость и неспособность устоять перед искушением обрушатся на всю семью. И нет никакого выхода их этого.
Потрясенная, Джина притворилась больной, когда братья и сестры отправлялись в школу. Собираясь с бабушкой Парелли делать на рынке еженедельные закупки, мать осмотрела ее.
— Ты выглядишь страшно бледной, Джина. Я заварю тебе лавровый лист, это пойдет на пользу твоему желудку.
— Спасибо, мам, — сумела произнести Джина из-под груды одеял. В дверях бабушка Парелли просверлила ее глазами.
— Я вернусь через час. Потерпишь?
— Да, все будет хорошо.
Но ничего хорошего уже никогда не будет. Едва захлопнулась входная дверь и Джина поняла, что осталась одна, она дала волю давно сдерживаемым рыданиям. Наскоро одевшись, она направилась в приход.
Эндрю придумает, что делать, повторяла она, пока бежала. Она ухватилась за эту последнюю свою надежду. Надо поговорить с ним.
«Ну почему он стал священником?»
Этот вопрос обжег ее сердце, когда она пересекала пустынную стоянку перед церковью. Если бы он был обычным человеком, был бы выход. Они могли бы пожениться. Конечно, здесь были щекотливые моменты, кое-кто после рождения ребенка догадался бы посчитать месяцы, чтобы определить истину, но прямой удар был бы отведен. И она и Эндрю навсегда соединились бы.
Он был единственным, кого она будет любить. Она до отчаяния хотела быть с ним. Для нее пыткой были все эти дни, когда она избегала его. Она продолжала думать о нем, мечтать, грезить и тогда, когда смотрела на него во время литургии.
Она ревновала его даже к Богу, который первый предъявил свои притязания к Эндрю. Это было несправедливо. Из-за этого она не могла быть с человеком, которого любила.
К тому моменту, когда Джина добежала до прихода, щеки ее пылали и она чувствовала себя больной. Спотыкаясь, она поднялась по лестнице, но не могла решиться нажать на кнопку звонка. Что, если откроет отец О’Нил? Что, если Эндрю отсутствует?
Никто не ответил на звонок. Отчаяние овладело ею, когда она подбежала к боковому входу в церковь и направилась к свечам, горевшим перед статуей Богородицы Марии.
Вместо Эндрю она лицом к лицу столкнулась с сестрой Мэри Франсез, которая расставляла большие свечи в красные стеклянные чашки.
— Ты почему не в школе? — строго спросила худая, морщинистая монахиня, помахивая черной деревянной тростью.
Сестре Мэри Франсез недавно сделали операцию на бедре, и она с трудом передвигалась даже с помощью трости. Дети дразнили ее метлой и доверительно рассказывали малышам, что она ведьма, что ночью она может вылететь в окно и унести ребенка, если он не выполнит домашнее задание. Как ни странно, но и старшие дети почти верили в это. Она не носила современной одежды, одевалась исключительно в черное; если к этому добавить седые длинные волосы у нее на подбородке и угрюмый нрав, то можно понять, почему сестра Мэри Франсез более походила на служку дьявола, чем Бога.
— Я… Я хочу видеть отца Эндрю, сестра, — запинаясь, выговорила Джина.
Монашенка прищурила и без того маленькие, похожие на бусинки глаза.
— Меньше всего тебе нужно видеть его! Ты и эти бесстыжие девчонки, что день и ночь бегают за ним, должны проводить больше времени в молитвах и просить Бога, чтобы он послал им чистые мысли!
— Но, сестра, у меня есть трудности, и я… не могу обсуждать их с кем-то другим.
— Отец О’Нил в исповедальне, — отрезала сестра Мэри Франсез и погрозила своим подагрическим пальцем. — Все, что ты должна рассказать отцу Леонетти, ты определенно можешь рассказать ему.
Джина беспомощно вцепилась в ограждение вокруг алтаря.
— Но я предпочитаю…
— Вот бесстыжая маленькая шлюха! — пробубнила себе под нос монашенка и вслух сказала: — Я так и думала. У тебя только одно на уме — побегать за отцом Леонетти, как и у всех остальных.
У Джины не было более сил видеть ее сморщенное лицо, и она повернулась, чтобы уйти. С непостижимой ловкостью и быстротой сестра Мэри Франсез повернула поручни алтаря и загородила ей путь.
— Иди сюда и исповедуйся в грехах перед отцом О’Нилом, юная леди. Если у тебя такое срочное дело, что ты даже пропустила школу, и скорее всего наврала своей матери, заходи сюда и поговори с пастором.
— Нет, вы не можете заставлять меня! — в панике воскликнула Джина. Она чувствовала, что стоит ей сказать отцу О’Нилу хотя бы слово, как он мгновенно все поймет. Он станет презирать ее. Конечно же прогонит Эндрю, и приход будет жужжать об этом много месяцев.
Ей нужно немедленно выбраться отсюда. От застоявшегося запаха ладана она задыхалась, от мерцающих свечей кружилась голова, а перед ней стояла сестра Мэри Франсез, и презрительно улыбалась.
Она двинулась вперед, пытаясь обойти монашенку, но та тростью заблокировала ей выход.
— Нет-нет, юная леди, — начала было монашенка, но в этот момент потеряла равновесие и, закричав от боли, упала на пол.
— О, Боже! — воскликнула Джина, пытаясь помочь ей встать. Из исповедальни выскочил отец О’Нил с выражением крайней тревоги на круглом, добродушном лице. Он не успел приблизиться к сестре Мэри Франсез, когда та в ярости замахнулась палкой на девушку.
— Прочь! Не тронь меня! — закричала она. — Ты исчадие ада!
Джина оцепенела. А монашенка продолжала кричать, и ее голос разносился по пустой церкви.
— Посмотрите, отец, что сделала эта гадкая, испорченная девчонка!
Джина прочитала нечто вроде шока на лице священника. И бросилась вон из церкви. Она бежала по обсаженной деревьями тенистой улице, а голос сестры Мэри Франсез и зловещие слова обвинений долго преследовали ее. Они вполне справедливы, думала Джина, перебегая дорогу перед поспешно затормозившим грузовиком. Сестра Мэри Франсез просто подтвердила то, что постоянно подозревала бабушка: Джина — воплощение зла. Она погрязла в порочных мыслях и делах, и у нее не было никаких надежд на спасение.
Джина представила себе, какому позору и презрению подвергнется ее семья из-за ее греховности. Выход один: она должна бежать. Чем скорее, тем лучше. Тогда никто не узнает о ее беременности. А значит, и скандала не будет. И бабушке Парелли не на кого будет изливать свой яд. Переживания и боль родных из-за ее исчезновения не может сравниться с тем, что произойдет, если она останется.
«К тому же, я умру, если останусь здесь и буду знать, что Эндрю никогда не станет моим».
И она убежала, сев на автобус до Питтсбурга — именно на это расстояние ей хватило денег, которые она заработала, присматривая за детьми.
Джина оставила родителям записку, в которой написала, что они, конечно, не смогут понять причины ее ухода, но что она их всех любит и просит поминать ее в молитвах.
Сейчас, всматриваясь в зрелого, изменившегося Эндрю, сидящего перед ней в светской одежде, она почувствовала, что сделала большую ошибку. Ей следовало бы остаться, рассказать ему все и они бы вместе решили все проблемы.
Так или иначе, эти проблемы приходится решать теперь. Все, что касается Эндрю, Брайена, ее лично… Больше она не может строить свою жизнь на лжи.
— Эндрю, — сказала она, когда он доел булочку, — может быть, нам пройтись? Ты имеешь право узнать, почему я ушла и не давала о себе знать все эти годы. Дело не только в том, что мы согрешили с тобой, — краснея, добавила она.
— Мы любили друг друга, — поправил ее Эндрю.
Она окинула взглядом многолюдный ресторан.
— Есть и более веские причины… Я… мы можем уйти отсюда?
Он допил свой кофе.
— Пошли.
Они молча прошли несколько кварталов, миновав роскошные видеосалоны, магазины, аптеки. Температура воздуха поднялась, и выпавший накануне снег таял, превращаясь в грязное месиво. Эндрю терпеливо ждал начала ее рассказа.
— Ты ведь знаешь, что произошло в церкви с сестрой Мэри? — спросила наконец Тери.
— Слышал об этом. Об этом слышали все… Даже в твоей семье считали, что ты убежала из-за того, что сестра Мэри сурово обошлась с тобой. Отец О’Нил был потрясен.
— А что думал об этом ты, Эндрю?
Ее голос прозвучал сурово, решительно.
— Я знал больше. Я понимал, что твое бегство связано с тем, что произошло между нами. Меня терзало чувство вины перед тобой и твое потрясение. Я ненавидел себя все эти годы за то, что причинил тебе. Я был взрослый человек, священник. И был обязан найти в себе силы не допустить этого.
— Все же есть нечто такое, чего ты не знаешь, Эндрю. В тот день я пришла в церковь, чтобы увидеть тебя. Мне нужно было сказать тебе нечто очень важное. — Тери остановилась на тротуаре и посмотрела ему в лицо. — Я собиралась сказать тебе, что беременна.