— Мы должны навестить твою мать — Тери, — показал он. — Она нуждается в нас.
Тери лежала опутанная трубками и проволоками с подоткнутыми простынями, которые были такими же белыми, как и ее лицо. На мониторе у ее изголовья можно было видеть ритм биения ее сердца, наблюдая за которым Брайен мог заключить, что Тери дышала. Но ничего кроме страха он не испытывал.
Она была неземной, фарфоровой. Да и можно ли вообще, потеряв столько крови, все-таки остаться живой? Медицинские сестры были внимательными, но от ответов уклонялись.
— Мы не можем дать вам сведений, пока не приедет доктор, мистер Михаэльсон.
Брайен и Тамбурелли прилетели из Хило последним рейсом вскоре после того, как хирург присоединился к группе, занимавшейся поимкой Билли Шиэрза.
Брайен взглянул на часы: три часа ночи. Ева Хэмел и Моника Д’Арси вместе с Тамбурелли ушли всего пятнадцать минут назад, после того как ординатор пригрозил им, что надолго уложит их в больницу, если они не отправятся отдохнуть. Но Брайену казалось, что с того момента прошла целая вечность.
Моника. Она фактически спасла Тери жизнь. Изрезала себе запястья осколками стекол, но освободилась от пут и успела вовремя вызвать помощь, не дав тем самым Тери окончательно истечь кровью. С перевязанными запястьями Моника, не теряя присутствия духа, носилась по этажам больницы, наведываясь то в палату Евы, то к Тери, оптимистично заявляя Брайену, что Тери уже лучше и что все будет в порядке.
Брайену так хотелось в это верить!
Он устало поднялся со стула. При слабом освещении лампы дневного света, укрепленной над головой, Тери напоминала увядшую лилию. Губы ее потрескались и пересохли. По длинным пластиковым трубкам в ее вены по капле поступала кровь. Еще утром она была такой оживленной, так смеялась под лучами солнца, а черные волосы ее развевались по ветру, когда они резвились перед камерой Антонио.
Сейчас это было как бы уменьшенное и бледное изображение, вроде того, что начинает появляться в бачке при проявлении фотографии.
Брайен ласково дотронулся до ее щеки. Он так по-скотски вел себя с ней, когда они ходили в супермаркет за покупками. Тогда его через край переполняли злость и уязвленное самолюбие. Тери просила у него всегда лишь одного — его любви.
И он любил ее. Но знает ли она об этом сейчас, когда ей так нужны любовь и силы, чтобы выжить?
— Я люблю тебя, Тери, — прошептал он. — Боже, как я люблю тебя! Я верю, что ты слышишь меня… Может, еще не поздно. Я говорил тебе, что нашел свою старую модель железной дороги для Адама. Я представляю, сколько удовольствия доставит она нам троим. Мы можем установить ее в подвале на столе для пинг-понга, а когда у нас появится своя квартира, Адам сможет смонтировать ее в своей комнате, если пожелает. Держись, малышка! Я с тобой буду все время. Я люблю тебя…
На кровать легла тень.
— Я тоже люблю ее, — сказал Эндрю, который стоял возле кровати.
Невольно ладони Брайена сжались в кулаки. Усилием воли он заставил их разжаться и повернуть лицо к Эндрю Леонетти.
— В таком случае у одного из нас будут проблемы, — Брайен глубоко вдохнул и повторил слова, которые произнес Эндрю при их первой встрече в Ливонии:
— Возьмите стул, приятель, ночь обещает быть длинной…
Они сидели, шагали, вглядывались в лицо Тери.
Глаза Тери все время оставались закрытыми. В восемь часов пришла медицинская сестра, чтобы заменить трубки. Внезапно Тери открыла глаза и застонала.
— Спокойно, не шевелись, Тери, — бодрым голосом сказала сестра. — Все хорошо, ты в больнице и дело идет на поправку.
— Брайен… я хочу видеть Брайена…
Эндрю был на ногах и при первых словах сестры наклонился над кроватью.
Тери всмотрелась в его лицо.
— Эндрю, — прошептала она и коснулась его руки. Лицо ее было отекшее и бледное, как воск. — А где Брайен? Я хочу Брайена, — просительно сказала она, морщась от боли. — Где он?
Лицо Эндрю потемнело. Он отступил на два шага назад. Брайен выдвинулся вперед и наклонился к Тери.
— Я здесь, малышка, — он посмотрел ей в глаза, протянул руку и коснулся ее волос. Тери казалась такой слабой и истощенной, что у него сжалось сердце. Но все же она была в сознании, смотрела на него и держалась за его руку. — Я был рядом с тобой всю ночь и не собираюсь уходить, — сказал Брайен. — Ты меня напугала до смерти. Если ты не хочешь идти со мной под венец, то есть другие способы отделаться от меня.
— Кто тебе сказал, что я не хочу идти с тобой под венец? Я вообще не хочу расставаться с тобой.
Эндрю как-то сразу ссутулился. Он отрешенно смотрел на Брайена и Тери, чувствуя пустоту в душе. Тери уже позабыла о нем. Она вся словно растворилась в Брайене.
— Я так испугалась, — произнесла она. — Брайен, я думала, что никогда больше не увижу тебя.
Она с трудом выговаривала слова. Но это были самые лучшие слова, которые Брайен когда-либо слышал.
Они не заметили, как Эндрю Леонетти повернулся и вышел из комнаты.
Глава тридцать вторая
Джон Фаррелл хлопнул дверцей и прислонился к машине, пытаясь собраться с мыслями перед предстоящим разговором. Ана была уже в номере, автомашина, которую она взяла напрокат, стояла под высоким мамонтовым деревом. Она так мало чего сказала по телефону, когда просила его о встрече, что у него осталась уйма вопросов. Прошла почти неделя с того момента, когда Ана без объяснений покинула дом его родителей и словно исчезла с лица земли.
Такое невозможно простить. Ни слова в течение недели! Этому нет оправдания.
И все-таки он пришел. Он выслушает ее, а затем покажет ей заявление пресс-секретаря, которое будет сделано утром.
Джону показалось, что у него зашел ум за разум, когда в тот вечер он прочитал ее загадочную записку: «Джонни, случилось нечто из ряда вон выходящее. Прости, что покидаю тебя так неожиданно. Объясню позже». После этого он сходил с ума, не имея никаких вестей от нее. Затем тревога и страхи сменились гневом и яростью. Репортеры домогались его день и ночь. Моника Д’Арси чуть не сожгла телефонную линию между Мауи, Род-Айлендом и департаментом. Но хуже всего было выносить полные сострадания и упреков взгляды родителей, которые старательно избегали упоминания имени Аны.
Никто не имел понятия, куда она подевалась, — ни Арни, ни Грациэлла, ни Луиза. Вплоть до ее звонка…
— Что ж, Ана, я пришел, — сказал Джон, когда она открыла дверь и отступила на шаг, давая ему возможность войти.
— Джонни, я ни малейшим образом не хотела причинить тебе боль или доставить неприятности, — негромко сказала Ана, но он оборвал ее так же безжалостно, как какого-нибудь своего оппонента во время дискуссий в сенате:
— Тем не менее ты в этом преуспела.
В его глазах Ана прочитала гнев, от которого ее невольно бросило в дрожь.
Впрочем, она и не ожидала, что объяснение будет легким.
— Я знаю, что ты сейчас в ярости. Но ты мог бы сесть и выслушать меня? Поверь, что у меня имеется объяснение случившемуся.
Он сел. Сел, настроенный воинственно в центре дивана с клетчатой обивкой, тем самым вынудив ее сесть напротив в кресло. Он не желал находиться рядом с ней, во всяком случае на первых порах. Он должен сохранить ясную голову — мало ли какую лапшу станут ему вешать на уши.
Тишину в комнате нарушал лишь треск поленьев в камине. Отблески пламени несколько скрашивали болезненную бледность лица Аны. Просторный свитер поверх черных в обтяжку джинсов, казалось, поглотил ее. Под глазами был и заметны темные круги. Джон никогда не видел Ану такой бледной и подавленной.
— Ты здорова? — неожиданно для самого себя спросил он. Его внезапно обожгла мысль: а вдруг она больна? Вдруг серьезно больна? Он даже приподнялся с дивана. «Боже, как эгоистичен я», — подумал он, а вслух спросил: — Что с тобой?
Ана покачала головой, прочитав скрытую тревогу в его глазах.
— У меня нет рака, у меня нет СПИДа или чего-нибудь вроде этого. Да мне было бы даже легче рассказать тебе о таких ужасных вещах. Моя задача гораздо сложнее. Пожалуйста, выслушай меня. Если после этого ты меня станешь презирать и ненавидеть, я пойму тебя. Я поручу Арни сделать заявление, что по взаимному согласию мы решили пойти разными дорогами. — Некоторое время она смотрела на свои руки, затем подняла голову и взглянула ему в глаза. — Только ты должен знать, что я люблю тебя… Всегда любила, и всегда буду любить.
Что же она собирается рассказать ему? Джон пытался сохранить бесстрастное выражение лица, когда Ана начала рассказ, однако очень скоро он понял, что сохранить эту напускную бесстрастность ему не удастся.
Ана рассказала ему все, не утаивая ни малейшей подробности, какой бы неприятной она ни была. Невозмутимость Фаррелла исчезла, едва лишь он услышал об Эрике Ганне. Не в силах усидеть на месте, Джон подошел к окну и, продолжая слушать, то и дело нервно проводил пальцами по волосам. Когда Ана стала рассказывать о шантаже, Джон повернулся и посмотрел ей в лицо.
— Почему ты не сказала мне об этом? Черт возьми, ну почему ты не доверилась мне, Ана?
Ана уронила голову на грудь, чувствуя, что ее покидают последние силы.
— Ты не знаешь еще самого ужасного, Джонни. Эрик мертв. Я застрелила его.
— Что?!
И тогда она разрыдалась. Джон разразился потоком слов, которые он обычно адресовал демократам. И пока в нем происходила внутренняя борьба, он вышагивал по комнате, пиная ногами подвертывающиеся поленья. Но, видя отчаяние Аны, слыша ее выворачивающие душу рыдания, он в конце концов взял себя в руки.
Джон подошел к Ане и прижал ее к себе. Ему надо было пережить последствия тех бомбовых ударов, которые нанесла ему Ана. Каждый из них был способен убить его. Все вместе они могли его испепелить и превратить в ничто.
В нем боролись два чувства. Одно говорило ему: не множить потери, а бежать; второе — пренебречь всеми возможными последствиями.
Джон дотронулся до пышных блестящих волос Аны, освещенных пламенем камина.