Моника поставила на поднос чай, блюдце с лимоном, положила булочку и понесла все это в солнечную спальню матери. Она остановилась в дверях, пораженная тем, с каким интересом мать изучает последний выпуск журнала «Мода».
Даже сейчас, когда мать болела и у нее сильно ухудшилось зрение, она не потеряла интереса к новинкам моды. Глядя на ее лицо, Моника вспомнила, как часто, возвращаясь из школы домой, она заставала мать за таким же занятием. Только тогда maman могла воплотить свои замыслы в реальность с помощью иглы и материи. Сейчас же ей с трудом удавалось отхлебнуть без чьей-то помощи чай да поднести ко рту булочку.
Моника с болью и нежностью смотрела на лежащую в кровати женщину, которая прожила тяжелую и одинокую жизнь. Она попыталась представить мать молодой, любящей графа де Шевалье и отдающей себе отчет в том, что он никогда не будет ей принадлежать. После бурного визита Шенны в офис Моника досконально изучила вопрос, и Мирей наконец рассказала всю историю рождения Моники.
Глаза Мирей увлажнились, когда дочь показала ей документы. Они сидели в тот вечер на террасе перед камином.
— Да, petite, Пьер Жиро был твоим отцом… Я давно хотела рассказать тебе, но стеснялась и боялась, что ты не поймешь меня. А вот сейчас позволь мне все объяснить… Вот ты придумала себе титул, а ведь ты и в самом деле графиня…
Они проговорили всю ночь. Лицо Мирей помолодело и просветлело, когда она рассказывала историю своей давней любви. Как выяснилось, брак матери с Жаком Д’Арси был ни чем иным, как попыткой избежать монастыря. Этот беспутный пьянчуга с блуждающими глазами был гораздо старше ее. Напившись, он жестоко избивал ее. Однажды граф де Шевалье застал Мирей на рабочем месте в слезах и с синяками на лице. Разъяренный граф лично разыскал Жака, задал ему взбучку и выгнал вон. С тех пор Мирей ничего о нем не слыхала, зато ее регулярно стал навещать граф.
Пьер Жиро женился без любви. Его брак был предрешен договоренностью между его родителями и герцогом из соседней провинции. Детей у него не было. Графиня оказалась злой и властной женщиной, язык у нее был острее игл, которыми Мирей шила. Пьер нашел хрупкую, изящную белошвейку очаровательной, а Мирей обрела доброжелательного, надежного и красивого покровителя. Развод для графа-католика был делом немыслимым, но они, соблюдая всяческие предосторожности, стали жить как любовники.
Мирей жила в постоянном страхе из-за того, что графине станет что-то известно. Для нее тяжким испытанием была каждая встреча с графиней, когда та давала ей какие-либо поручения.
— Он молился на меня, petite. Когда ты родилась, какая радость светилась в его глазах! Он собирался обеспечить нас обеих средствами к существованию, но внезапно погиб в автомобильной катастрофе и не успел распорядиться об этом… Он был замечательный человек, — прошептала Мирей, сжимая руку дочери. — Ты могла бы с гордостью называть его Pere[21].
В ту ночь, рассказывая подробности о графе и их любви друг к другу, Мирей словно помолодела. Сейчас же лежащая на пуховых подушках мать показалась Монике гораздо старше своих пятидесяти шести лет.
— Спасибо, petite, — тихо сказала Мирей, когда Моника предложила ей чай. — Ты бы знала, как я дорожу этими днями, которые ты провела со мной накануне своей свадьбы… Они принесли мне столько дорогих сердцу воспоминаний.
Моника поцеловала мать в макушку как в детстве это делала maman.
— Я буду думать о тебе и своем красивом Pere, когда в субботу пойду под венец…
— Да petite, чуть было не забыла. Пит Ламберт переезжает на этой неделе. Он вчера сказал, что хотел бы, чтобы ты заскочила к нему. — Мирей внимательно посмотрела на дочь. — Вы, кажется, подружились? Я рада этому. Он придет на твою свадьбу?
— Нет. И мы никакие не друзья, maman… В обычном понимании этого слова. — Моника тут же сменила тему. — Я надеюсь, что Ева будет на свободе. Мой маленький крестник не должен появиться до того, как я пойду под венец, иначе его рождение затмит мою свадьбу.
Вошла Дороти и объявила, что Мирей пора вздремнуть. Моника вышла на террасу и взглянула на ослепительно голубое небо. Надо напомнить Дороти, чтобы она включила дождевальную установку, когда солнце опустится пониже, — бедные розы совсем поникли от июльской жары, а газон шелестит, словно высохшее сено.
Несмотря на сказанные шутливым тоном слова, Моника сожалела, что Ева не будет подружкой невесты на свадьбе. Акушерка предупредила Еву, что ей нужно щадить свои ноги, и поэтому не было никаких надежд увидеть Еву в этом качестве.
Монику до сих пор всякий раз трясло, когда она думала о том, что едва не потеряла подругу. Ева мужественно перенесла все выпавшие на ее долю испытания, однако хорошо знавшая ее Моника чувствовала, что предательство Нико потрясло ее даже сильнее, чем кошмарная история с Билли Шиэрзом.
И вдобавок ко всему этот парень разбился. Просто удивительно, что у Евы не произошел выкидыш. Но она оказалась сильной. «Это тебе не застывшие взбитые сливки», — размышляла Моника, выйдя из дверей террасы и направляясь к мостику, через который лежал путь к усадьбе Паркера.
Внезапно ей вспомнилась зимняя ночь у нее на кухне, когда Пит посмеялся над ее бравадой. Теперь всякий раз, когда Моника видела в супермаркете взбитые сливки, она вспоминала мороженую пиццу Бертино, вспоминала и его. И вообще в последнее время она думала о Пите Ламберте очень часто.
Моника дошла до холма, с которого открывался вид на флигель, и внезапно задумалась, с какой стати она идет к Питу по его зову. Она не видела Ламберта несколько месяцев.
Однако при виде фургона, стоящего возле большого дома, у нее что-то шевельнулось внутри. Может быть, это и к лучшему, что Пит закончил работу и уезжает. Да и время для этого очень удачное: у нее в субботу свадьба, он в это время уезжает… И с теми безрассудными отношениями, которые сложились между ними зимой, будет раз и навсегда покончено. Сейчас уже разгар лета. Снег сошел, лед растаял, труба флигеля не задымит до зимы. Монике вспомнились, как во время ее визита к Питу он поцеловал ее во флигеле. Вспоминались его шепотом сказанные слова в тот день, когда она демонстрировала maman свадебное платье. Она понимала, что Пит хотел от нее того, чего она не в состоянии была дать ему.
Ричард был человек, с которым она хотела прожить жизнь. Неужели Пит Ламберт всерьез думает, что она порвет с Ричардом, если он поманит ее пальцем? Бесспорно, мужчина он привлекательный и пикантный, хотя и не вполне в ее вкусе.
Ему не хватает лоска, напора, да и, нужно признать, банковского счета Ричарда. И дело не в том, что она гналась за деньгами Ричарда. Видит Бог, у нее хватало собственных. Но они оба вращались в одних и тех же кругах, были знакомы с одними и теми же людьми, имели одни и те же цели.
«Господи, я превращаюсь в настоящего сноба», — подумала она, внезапно испытав угрызения совести. Моника замедлила шаги, приблизившись к газонам с кустами роз, маргаритками, олеандрами и папоротниками. Она подняла руку, чтобы постучать в дверь, но не успела — дверь открылась сама.
— Графиня, — широко улыбнулся Пит и втянул ее внутрь. — Очень вовремя! Поможете мне упаковываться.
— Так вы по этой причине хотели меня видеть?
— Верно. Вы мне должны!
— Простите?
— Вы разбиваете мне сердце, мадам. — Он так пронзительно посмотрел Монике в глаза, что у нее защемило сердце. — И все, что вы можете, это должным образом проводить меня.
Некоторое время она молча смотрела на его лицо, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Однако этого ей так и не удалось понять.
Внезапно она почувствовала, что жара становится невыносимой. Интересно, отключил ли он уже кондиционер?
— Вы все такой же невозможный, — сказала она сквозь зубы, затем огляделась по сторонам. Вокруг все было уставлено коробками, пакетами, захламлено газетами, упаковочными лентами и шпагатом.
— Пора отказываться от торжественного бала, — бросил Пит через плечо, поднимая стопу книг с обеденного стола и укладывая ее в коробку.
— Что вы хотите, чтобы я сделала для вас, Ламберт? — спросила Моника, обмахиваясь сложенной газетой.
Пит повернулся и подошел к ней.
— Вы действительно хотите это знать? Он без предупреждения положил руку на талию Монике.
— Каким образом я могу помочь вам? — спросила она холодным тоном и поспешно добавила: — с вашей упаковкой?
Руки Пита задержались не ее талии. Монике показалось, что в комнате не меньше сорока градусов жары, однако выражение ее лица продолжало оставаться бесстрастным. Увидев холодок в глазах Моники, Пит со вздохом отпустил ее.
— Превосходно. Вот вам газеты. Берите коробку и складывайте в нее вон тот хлам с камина. Надеюсь, это не повредит вашему маникюру. Я ни в коем случае не хочу чтобы у вас оказались поломанными ногти перед великим днем.
Моника не смогла объяснить себе, почему она осталась. Она молча заворачивала в бумагу латунные подсвечники и фарфоровые статуэтки, любуясь их нежной бело-голубой расцветкой.
— Это любимая статуэтка моей матери. — У нее была целая коллекция, а у жены брата находится остальная часть.
— Очень милы. — Моника аккуратно уложила статуэтки и закрыла клапаны коробки. Она взяла фломастер и печатными буквами надписала сверху: «осторожно, хрупкие вещи».
«Хрупкие вроде тебя», — подумал Пит, наблюдая за ней уголком глаза. Моника была в коротких джинсах, в желтой безрукавке с круглым вырезом и в изящных сандалиях золотистого цвета. Ее темные волосы были прихвачены сзади желтой лентой, и она выглядела юной, свежей и чертовски привлекательной. Сейчас в ней ничего не было от главного редактора сногсшибательного журнала и той рассерженной особы, которая напустилась на него в их первую встречу. Она напоминала маргаритку, сияющую под солнечными лучами.
Пит сдвинул на затылок бейсбольную кепку, вытер пот со лба и несколько минут наблюдал за тем, как Моника работает. Его рука скользнула в карман шортов и извлекла маленькую прямоугольную коробочку.